— У них хватило совести арестовать Собинова Леонида Витальевича?

— Трудящиеся, как видите, могут сплести клетку и для соловьев. Но успокойтесь, коллега. Не время хвататься за голову. Я сделаю все, что в моих силах. Сейчас иду к этому «особому» невежде и буду доказывать необходимость выдачи вам разрешения на экспериментальные работы в море.

В кабинет Бородина вошел дежурный и доложил об очередном посетителе. Донесение пришлось отложить. Бородин по привычке встал, когда посетитель ступил на порог кабинета.

— Демидов, начальник Всеукраинской экспериментальной опытной станции, — бодро представился вошедший.

Сергей Петрович вышел из-за стола и, поздоровавшись, указал на стул. Демидов благодарно кивнул головой.

— Можно докладывать? — начал Демидов.

— Расскажите попросту, зачем пришли, — отозвался Бородин. Демидов развернул перед Сергеем Петровичем пачку бумаг.

— Вот смета, утвержденная Советом Народных Комиссаров на сумму двенадцать тысяч рублей золотом. А это — штаты, а вот и личные дела сотрудников, если есть интерес полюбопытствовать...

Сергей Петрович бегло просмотрел смету и штаты, больше из соображений знакомства с мало известной ему организацией, и возвратил все бумаги Демидову.

— Ближайшая ваша инстанция — Совет Народного Хозяйства Украины. Я не совсем понимаю зачем вы принесли это в Особый отдел? У вас какие-нибудь конфликты с Совнархозом?

— Наоборот! — воскликнул Демидов. — Совнархоз очень доволен нашей работой. Я хотел лишь ознакомить вас с личным составом учреждения. Потому что... потому что мне показалось... Вы не вполне доверяете моим людям.

— В чем же вы находите это недоверие?

— Задерживается выдача пропусков. Пропуска нужны, товарищ начальник. Без моря мы, как корабли на суше. Правда, я, как руководитель учреждения, получил пропуск, но моему помощнику профессору Фан дер Флиту отказано.

— Вы говорите, профессору Фан дер Флиту задерживают пропуск? Почему?

— Официально нам причину бюро пропусков не сообщило, но надо полагать... — начал было Демидов. Бородин перебил его:

— Да, да. Что именно вы полагаете?

— Я, собственно говоря, человек глубоко штатский. Занимаюсь только научным трудом и лишь изредка, любопытства ради, да и то по служебному долгу, собираю сведения о своих коллегах. Мне остается только догадываться...

Демидов делал вид, что волнуется. При каждом слове выхватывал из кармана платок, поспешно пряча затем его в карман.

— Разрешите свернуть козью ножку?

— К сожалению, у нас не принято.

Сергей Петрович почему-то именно в эту минуту вспомнил дискуссию о курении в укоме комсомола.

— Виноват, — улыбнулся Демидов, пряча кисет. — Плохая привычка.

— Вы начали говорить о Фан дер Флите.

— Да... Так сказать, товарищеская информация.

Демидов с грустью посмотрел в глаза Сергею Петровичу, стараясь передать взглядом, внушить собеседнику всю деланную тяжесть своего душевного состояния. — В городе говорят: в восемнадцатом году Фан дер Флит предлагал немцам какие-то проекты; в девятнадцатом он оставался с деникинцами, а родственники эвакуировались с Врангелем. Сейчас же — пишет проблематические статьи. Человек, что называется, и вашим, и нашим.

— Я читал статьи профессора в нашей газете, — возразил Сергей Петрович. — Мне они понравились. Вернее, идеи, над которыми по-научному хлопочет Фан дер Флит. Я бы сказал: искренние статьи... Мало ли кто там из родственников сбежал к Врангелю. Думаю, что причина задержки пропуска все же в ином.

Сергей Петрович уловил что-то гадкое в поведении начальника опытной станции, охаивающего своего коллегу.

— Я высоко ценю научные труды профессора, — попробовал исправить Демидов невыгодное впечатление от своего доноса. — Но для меня превыше всего — человеческое достоинство. В одном спектакле я слышал слова: «В человеке все должно быть прекрасно...» Это было сказано давно, но адресовалось, вероятно, к нашему времени...

— Да, — согласился Бородин. — Но за такого человека и за общество таких людей надо еще побороться с разной поганью. В том числе и с поганью в душах людей. Между прочим, Чехова вы можете послушать в исполнении самодеятельных артистов в армейском клубе. Сотрудница наша, Любочка Недвигайлова, драматический кружок организовала из красноармейцев и портовых рабочих.

Демидова точно кольнуло что-то в сердце при словах о Любочке Недвигайловой. За столько лет его скрытной жизни при нем впервые была названа его настоящая фамилия. И где — в «красном особняке»! Это что — провокация? Ловушка, в которую он попал по своей инициативе?

Демидов, вытирая пот с побелевшего от волнения лица, взял себя в руки: «Спокойно, спокойно... раз, два, три...»

Где-то при счете «семь» Демидов услыхал твердый голос большевистского контрразведчика:

— Милости просим на самодеятельный спектакль. Что касается профессора — не волнуйтесь, товарищ Демидов. В бюро молодые сотрудники, которые относятся с подозрением ко всяким бывшим. Пропуск Фан дер Флит получит.

Демидов вернулся домой в этот день поздно. Он долго бродил по городу со смешанным чувством радости и тревоги. С родной дочерью он не виделся целых десять лет. В том, что Любочка именно его дочь, уже не было никаких сомнений. Зайдя на службу после беседы с Сергеем Петровичем, Демидов позвонил «своему» работнику в паспортный стол и буквально через тридцать минут получил исчерпывающие данные относительно-гимназистки Любови Владимировны Недвигайловой, сироты, проживающей во флигеле дома № 11 по Ганнибаловской улице.

Услужливый работник паспортного стола сам принес Демидову записанные на бумажку сведения о девице Недвигайловой, прибавив устные подробности: незамужняя, живет с бабушкой, имеет восемнадцать лет отроду...

Да, это она, его дочь Любаша... Большевики зовут ее «Любочкой». Хорошо это или плохо: дочь работает в красной контрразведке? Что она из себя представляет сейчас? Забавная крошка с белым бантиком в кудряшках — такой она осталась навсегда в его памяти с тех пор, когда подпоручик Недвигайлов отбыл за границу. Как дочь отнесется к воскрешению из мертвых родного отца? И стоит ли вообще узнавать ее сейчас?

Мысли Демидова смешались. Он то нервно ходил по комнате, то присаживался к столу, опуская голову на плотно сжатый кулак...

Появлению в их семье ребенка-первенца подпоручик сразу не придал особого значения: пусть Маша забавляется, меньше будет приставать с выездами на званые обеды и балы... Профессиональная работа разведчика требовала частых и продолжительных отлучек. Всего не скроешь от жены. Однажды она увидела в шкатулке завещание мужа «на случай смерти» и оформленные на нее пенсионные бумаги. С Машей приключился обморок. Мнительная, она стала и в любом поступке мужа искать скрытого смысла, подозревать его в двойной жизни, принадлежности к какой-то шайке разбойников, в клятвопреступничестве.

Маша была неистова в ревности. Когда офицер Недвигайлов вернулся из первой заграничной командировки, вместо того, чтобы поздравить его с наградой, жена при полной поддержке тещи потребовала от мужа: или нормальная семейная жизнь, «как у всех», или развод.

Ни того, ни другого Недвигайлов не хотел: он горячо любил свою подросшую дочурку, да и Маша была не безразлична ему. Но и разведывательная работа в тылу врага окрыляла первыми успехами. Перспективы карьеры были очень привлекательны.

Пришлось идти на исповедь к шефу. В генеральном штабе ему сухо напомнили о долге перед царем, который не жалеет средств для истинных сынов отечества...

Начальник отдела — седовласый, с глазами навыкате генерал, под конец разговора блеснул своей осведомленностью в душевных муках молодого офицера. Уловив в глазах Недвигайлова растерянность и мольбу о помощи в таком сложном положении, пустил в ход испытанный прием: предложил Недвигайлову высочайшее назначение его резидентом в соседнее государство и три тысячи рублей золотом при условии расторжения брака с женой. «Разведка требует жертв», — заключил генерал.