Петрович не вздрогнул ни единой морщинкой лица. Курил Приму, насмешливо посматривая на Мнимозину-Никитенко, который едва сдерживал эмоции: шевелил губами, пальцами, подавшись вперед и не отводя жадного взгляда от новенькой упаковки.

 Колян вскочил, как подброшенный:

 -- Гульфик, черт тебя дери! – схватил со стола пачку и, загораживая Гульфика спиной, извинился. – Петрович, моя вина, не предупредил друга.— Сложил за спиной ладонь в увесистый кулак и продемонстрировал его Гульфику. — Он хороший парень, но слишком часто бывал в королях.

 -- Да, власть дает влияние, но отнимает ум. – Петрович забрал деньги из руки Коляна. – Пойду, картошку принесу.

 -- Коля, какого черта? – Гульфик завозился на стуле, устраиваясь поудобнее.—Что ты носишься с этим дедком, как конь с яйцами. Он дает товар, мы платим. Платим щедро. Платим сразу, что, заметь себе и видит Бог, ценно.

 -- Заткнись! На меня твои шутки не действуют, а Мнимозина еще не достиг состояния, поэтому на него тоже. С дедом не шути, не фамильярничай и будь почтителен. Он... -- Колян оборвал себя на полуслове и поспешил навстречу Петровичу. Забрал кастрюльку из рук. – Посидите с нами?

 -- Пожалуй. Послушаю кровавые сплетни. Молодой человек, должно быть Мнимозина?

 -- Он самый. Мечтает жить долго, богато и оставить о себе кровавую память. – развеселился Колян. – Никитенко, я правильно перечислил приоритеты?

          Петрович перевел взгляд на Мнемозину-Никитенко, ожидая его ответ.

 -- Я. Я. Да я. – зачастил Никитенко, обращаясь к Петровичу, нутром почуяв главную скрипку в разговоре. — Да, я все хочу.

 -- Зачем же волноваться? -- Петрович достал пластиковую пол литровую бутылку с малиновым вином, плеснул в стакан. Понюхав и посмотрев на свет, отпил глоток. — Хочешь, значит, получишь. Только сможешь ли долго наслаждаться: Мнимозина, помнится, любит молодым умирать.

 -- Вот и я о том же, -- Колян поднял стакан с кровью. – За тебя, новый брат.

 -- Как молодым? – засуетился Никитенко. -- Мне бессмертие обещали. Вы чо делаете? -- Никитенко перешел на более привычный ему язык разборок и все более злился, "накручивая" в себе злость. -- Да я манал.  Пидором обозвали. Теперь ухлопать обещаете. В рот и в душу. Не с такими разбирались. Плевать.-- В руках его темным отблеском зачернел "Макаров", направленный на Коляна.

          Гульфик повернулся на стуле и медленно поднял глаза на вновь посвященного. Глаза, способные останавливать ветер и дождь, смотреть сквозь стены и проникать в души. Как два зеленных луча сфокусировались они на лбу Никитенко, голос глухой, как из преисподней произнес:

 -- Пей. Не медли.

            Рука Никитенко против его воли выронила пистолет, взяла со стола, подняла стаканчик с кровью и опрокинула в удивленно приоткрытые губы. Вот они шевельнулись, ловя последние капли, и ярко закраснели. Выступил яркий румянец на щеках, полыхнули искрами глаза из-под полуопущенных век.

 -- Вот и пришло бессмертие, -- подвел итог Колян, поднимая из травы пистолет. – На первом этапе ты перестал отражаться в зеркале, теперь окончательно стал Мнимозиной. Никитенко только оболочка, которую ты сможешь сбросить по желанию и заменить на что-нибудь покруче. Скажем, на фигурку певицы, с задницей в миллион баксов.

 -- Это было бы прикольно, пацаны, -- игриво произнес Мнимозина глубоким контральто.

           И от такой перемены начал смеяться даже Петрович.

 -- С возвращением, брат, -- потянулся к Мнимозине со стаканом Колян. – Нас еще ждут великие дела. Расскажи-ка впечатления. После смены тела нам свойственно красноречие.

 -- Колян. Рвусь от гордости за причастность. Мы лучше людей, мы выше людей. Для нас не существует прошлого и будущего. Мы вечны, а, значит, всегда в настоящем. Мы пролетаем через повседневность на казенных иномарках с мигалками на крышах и персональным водителем за рулем. Однажды родившись, мы живем мертвыми в живых телах, изнашивая и меняя их по мере износа. Мы полностью подчиняем их себе. Тело продолжает жить, работать, рожать и растить детей, но оно уже Вампир, тоскующий без свежей человеческой крови, боящийся света и не отражающийся в зеркале. А страх быть узнанным приносит пикантность и очарование. Ах, мальчики, как нравится мне быть вампиром,-- совсем игриво закончил свою напыщенную поначалу речь Мнимозина.

 -- Ну, поплыли. -- засмеялся Колян. -- Кстати, у Никитенко крутилась на языке какая-то просьба. Просканируй его мозги.

 -- А без проблем, -- Мнимозина достал из кармана пачку Винстона, закурил и заговорил голосом Никитенко. — Корефана моего Андрюху в вампиры. Мы с ним дел немало накрутили и еще накрутим

 -- Это который Андрюха? – переспросил Петрович. – Маньяк и педофил?

 -- Он самый, -- подтвердил Колян. – Подонок и паскуда из последних. А у Джульетты как раз бесхозный вампир шкуру ищет. — Весело обвел глазами лица собеседников и рассказал.

 -- Налоговый инспектор повадился старушек-торговок на вокзале рэкетировать. У бабулек товару: пирожки, семечки да вареная картошка, а он обкладывает по полной. То лицензию потребует, то медсправку, то ОМОН напустит, а у тех головы дубовые, им все равно, кого метелить, наденут маску, и мать родную в лапшу искрошат. Надо было видеть ту картину. За щитами укрываясь, вытеснили женщин на вокзальную площадь, и давай лупить на просторе. Старушка по глазам узнала сына, когда он ей в лицо прикладом приложить нацелился: "Андрюша, -- кричит. -- Мать я твоя!"-- и дрогнула рука бойца, в грудь ударил, ногой наступил, и поплатился... Уволили парня за слабохарактерность. Теперь ходит в больницу к мамане с упреками, а та уже и сама извелась: "Испортила сыну карьеру."

 -- Странные люди, -- Петрович нахмурился.-- Подставляют левую щеку, получив по правой. Так что налоговый инспектор?

 -- Довел бабушек до ручки, разозлил. Натолкали в рот семечек и пирожков. «На, говорят, жри!» Накормили до смерти. Не догадались осиновый кол в сердце загнать. Тело сдохло, а вампир здесь. Третья категория, триста лет. Кастрат.

 -- Это… имя? – голос Никитенко осип и превратился в голос Мнимозины. – Колян, колись, что подсунуть пытаешься?

          Теперь засмеялся Гульфик:

 -- Кастрат – это сущность. Предложи другу вечно кастрированную жизнь…

 -- Да он по три девки на нем вертит. Ради этого живет. Для него это второе я...

 -- Придется отказаться от "своего я", -- злорадно усмехнулся Колян. -- В пользу  богатства и бессмертия -- это  не достойно, но, пожалуй, практично.

 -- И  будет, о чем  с грустью вспомнить, -- подхватил Гульфик. -- Эх, люблю пирожки! -- он мечтательно закатил глаза. -- Родину продам за сладкое и печеное.

 -- А есть у тебя Родина? -- Колян спросил нарочито просто, но Гульфик сразу стер с лица улыбку и внимательно глянул на друга.

 -- Родина? Это слово включает в себя не только "любимые до боли" пригорки и березки, но, к сожалению, и радеющих о нашем благе депутатов, и украшающих жизнь чиновников. Вот и приходится обустраиваться, где есть кровь и деньги, чтобы купить кровь. Для индивида с деньгами везде Родина. Я Гражданин Мира, как, впрочем, и вся Российская элита.

    Колян  закурил, в пол прищура глядя на Гульфика:

 -- Диву даюсь, какая мерзость последнее время прет в вампиры. Никитенко, – он брезгливо смахнул пепел. -- Пробы негде ставить. Андрюха  -- мразь, рядом стоять постесняешься. Без совести, без чести… Хотя, если честно, с честными работать тяжело, а иногда невыносимо. -- Колян усмехнулся своему каламбуру. -- Этот Кастрат очень современно себя обзывает -- "Гламурный Подонок". Только почему "гламурный"? Подонок, он и есть подонок. Какие тут еще эпитеты, если совести нет?

 -- Да, -- усмехнулся Петрович, --  совесть не тот товар, за которым охотятся чиновники. Сами, работая в верном направлении, по капле выдавили ее из себя.  На них теперь хоть пальцем покажи, сделают честные глаза и аккуратно нимб на макушке поправят.