-- Не боись, не замерзнет.

 -- А если замерзнет?

 -- Ну,  пусть жалуется.

 -- Ребята, меня теща добросовестным обозвала и просила, чтоб  на ее похоронах я командовал. Гроб и все прочее. Можно будет к вам обратиться?

 -- Сделаем в лучшем виде. Спроси тещу, к какому числу?

         В столярку Мнимозина принес два литра водки и положенный закусон: лучок, помидорки, огурчики,  колбаски килограмм да сальца шматок граммов на четыреста. Задержался около курилки послушать рассказ пожилого плотника, раскрасневшегося от выпитого и летней жары.

 -- Подходят, а на столе, будто нет ничего. Свисают с краю то ли носки телесного цвета, то ли плоские ноги, цвета грязных носков.

        Краснолицый взглядом опытного рассказчика обвел слушателей, задержался на Мнимозине и продолжил, обращаясь к нему:

 -- А в середине простыня поднята палаткой, вроде штырь из стола торчит.Стягивают женщины простыню, а там… --  плотник замолчал, достал сигарету и щелкнул зажигалкой.

     Его молодые коллеги, сглотнули разом и подались вперед, боясь пропустить, хотя бы  слово.

 --  А там раскатанный в толщину папиросной бумаги, чернявенький и усатенький, бывший толстячок и красавец-мужчина.    Раскатан в блин! – краснолицый рубанул ладонью воздух.  –  А из середины блина торчит,  --  он характерным жестом русского человека показал на согнутой правой руке, узловатой и жилистой, размеры торчащего предмета. --  Не меньше пятидесяти сантиметров!

 -- Всего…  -- Мнимозина хотел сказать «тридцать», но вовремя спохватился.

 -- И пятьдесят не мало,  -- приняв возглас за сомнение,   ответил плотник.  – Стоят мама с дочкой, пялятся в восторге на это чудо.  Дочка ногами перебирает на месте,  мама грустит мечтательно и предлагает обмыть и одеть плоского последним, типа, на сладкое. Пошла с ведром к крану за водой, а тут лампочка над жмуриком  -- морг-морг-морг.  Поднимается со стола этот жмур, на дочку морг-морг, поворачивается к мамаше -- морг-морг и с полуметровым торчком наперевес бросается вперед. Ну, не сволочь?! --  Краснолицый вновь посмотрел на  слушателей, которые уже и дышать перестали. --  Конечно, и мама не дурнушка. Кто спорит?  Но, далеко за сорок, а у  Иришки формы выпирают вперед и назад, аж сердце останавливается. Девушка шустрая, с биографией.  Двадцать годков, а уж Крым и Рым прошла, и на Мальдивах круто «засветилась»: самому крутому мачо, по имени Хосе, отомстила за измену -- сыпнула в презерватив щепотку кайенского перца. Воя от невыносимого жжения, Хосе взобрался на ближайшую пальму и добрых два часа размахивал оттуда своим хозяйством, пытаясь охладить на ветру огнем горящие чресла.

   Тут бы и кранты Иришке, но  крутой горячий Хосе не захотел "терять лицо", мстя женщине. Объявил себя автором  придумки, расхвастал по всему побережью об острых и необыкновенно ярких ощущениях. С  его легкой руки пошла мода на экстремальный секс. Иришка круто забогатела, успевая за ночь "развесить" по пальмам до десятка орущих и размахивающих "орудиями" туземцев и туристов из Европы и Америки. Жаль, пришлось валить от прибыльного греха, когда взбунтовались и потребовали сатисфакции покинутые самцами местные красотки, -- краснолицый   достал новую сигарету и, закуривая, насмешливо оглядел слушателей. -- Верьте, ребята, есть женщины в русских селеньях. Короче, женщины заорали. Мама от восторга и ужаса, дочка от ужаса и обиды. А жмур, тем временем, выхватил у мамани ведро,  облил себя водой, круто повернулся, смахнув случайно предметом постояльца  с соседнего стола, улегся и затих.

         Краснолицый плотник замолчал, тонкой струйкой выпуская сигаретный дым к потолку,  задвигались, начиная дышать, рабочие.

 -- Я думаю, он хотел справедливости,  -- ломким юношеским голосом сказал мальчишка-практикант из ПТУ.

 -- Или в очереди стоять,  в смысле, лежать за падло, -- предположил отмеченный татуировками парень.

          Мнимозина быстро зашагал к выходу. Схватил  по пути толстую щепку,  зажал в зубах, чтобы не засмеяться во весь голос.

 -- А он просто пошутил! – сказал Мнимозина чуть слышно. Отошел двадцать метров от столярки и повторил громко.  --  А он просто пошутил.  – И дал волю смеху.

     Из столярки Мнимозина забежал в ресторан, насладиться организацией поминок:

 -- Водочки побольше.

 -- Вы до песен напоминаетесь.

 -- Покойный любил то и другое. Надо уважить. И помните, девушки, вкус большинства блюд зависит от количества. Например: две банки варенья вдвое вкуснее одной банки варенья, а три пирожка с повидлом втрое вкуснее одного пирожка с повидлом, -- Мнимозина улыбнулся хитро-сладко, -- а горькая водка превращается в мед уже на четвертой рюмке. Правда, красивая? -- Он притиснул к себе толстенькую румяную раздатчицу, приподнял и легко покружил, нечаянно прихватив ладонью грудь.

          Женщина зарумянилась, расцвела удовольствием:

 -- Только и обращаете на нас внимание, пока своего меда не наелись...

       Поварихи и офицантки, накрывая столы, живо обсуждали происшествие в морге,  краснея, разводили широко в стороны руки.

 -- И при жизни был кобелем,  и после смерти не изменился.

 -- Все они – кобели!

 Мнимозина  таял, как от сладкой музыки: с утра пошутил, весь день веселишься.

     Обожал и никогда не упускал случая Мнимозина постебаться в прощальных речах, доводя провожающих и родню покойного до слез и истерик перечислением мнимых заслуг и сногосшибательных достоинств усопшего. Сегодня особенно повезло. В продолжение траурной церемонии поддерживал и утешал тридцатилетнюю Кирюхину вдову-красавицу:

 -- Да, он ушел, и его безгрешная душа уже движется по пути отмеченному ИМ,  но течение жизни в ее многоцветии и многообразии продолжается… -- шелестел Мнимозина в ее ухо,  полизывая время от времени артерию, и, между делом отпил столько крови, что бедную женщину отвезли домой в полуобморочном состоянии, бледную, как стиральный порошок, да еще и забеременевшую внезапно. 

          А Мнимозина сытый и довольный, окинул напоследок ряды сверкающих мрамором памятников и кованными оградами могил братков, чиновников и прочих местных воров.

 -- Кладбища все более превращаются в "ярмарки тщеславия". Может быть, под блеском мрамора гниется лучше? -- Вытянул из кармана ключи  к своему роскошному Лексусу и непонимающе уставился на Мерседесовский значок брелка. "Мать твою!"-- только сейчас он начал вспоминать обращаемые на него в течение дня недоуменные взгляды. Мнимозина хмыкнул, оглянулся, вокруг никого не было, и засмеялся, заржал, сгибаясь пополам, во весь голос.

           Никитенко, вечно озлобленный, резкий, немногословный, прожигающий встречных завистливым взглядом глубоко посаженных черных глаз, рыбинспектор и лесничий; весь сегодняшний день был приветлив, общителен, шутлив, многословен, как… как развеселый, вечно полупьяный председатель регистрационной палаты.

           Отсмеявшись, Мнимозина начал искать автомобиль Никитенко.  Черт побери, вселившись в Лесничего, он не удосужился спросить, на чем ездит этот «блюститель государственных интересов».  Машины чиновников «слуг народа» стояли рядами, сверкая полированными кузовами и блестящими фарами. Наглядно свидетельствовали, как выгодно служить добросовестно и честно  нищему российскому народу.

           Сообразил нажать на брелок. В ответ пискнул и мигнул фарами вполне приличный белый «шестисотый». Уютный голубой салон порадовал глаза Мнимозины:

 -- Парень, как будто знал…

 Рука привычно вставила и повернула ключ зажигания, а в голове вдруг зазвучал чужой голос:

 -- Слушай и запомни, двуствольный. Ты сегодня веселился и отрывался в последний раз.

 --Эй, кто это? – Мнимозина прислушался к шелесту двигателя,  едва слышно работающего в режиме разогрева.