— И тебя! — Любовь Яковлевна обняла другую Стечкину. — Действительно, героиня наша представляется мне совсем живою, а уж об Иване Сергеевиче и говорить не приходится… до сих пор ощущаю…

— Самое время заняться и второстепенными персонажами, — подсказала другая Стечкина. — Куда, к примеру, подевались братья Колбасины из «Современника»? Как поживают и что поделывают все эти добрые люди из дачного сообщества в Отрадном? Ты ведь не забыла их?

— Конечно. — Любовь Яковлевна принялась загибать пальцы. — Константин Игнатьевич Крупский и его развращенная девочка… человек-гора Алупкин… кто там еще?..

— Уморительный Приимков… помнишь, который так ловко ходил на руках…

— И еще шевелил ушами!

— А эта плоская, золотушная, с пистолетом?..

— Софья Львовна Перовская!.. И ее кавалер… изломанный, с ножом… Игнатий Иоахимович Гриневицкий!

— Видишь, сколько набирается! — Другая Стечкина позвонила Дуняше и крикнула вниз, чтобы принесли чаю. — Всех их ты пробудила к жизни, — произнесла она отчего-то мужским незнакомым голосом, по-французски, при сем раскинув крыльями руки и с гудением проносясь по комнате, — как бишь там… приручила?.. пробудила к жизни — значит, теперь ты за них в ответе!..

Любовь Яковлевна торопливо записывала. Появившаяся Дуняша внесла чай с тульскими фигурными пряниками. Один был облитой глазурью женщиной, другой — рельефно вылепленным мужчиной. Наслаждаясь ароматом далекой сказочной страны, дамы сделали по смачному глотку и несколько замерли над лакомством.

— Так и быть, — другая Стечкина с наигранной жертвенностью кивнула на расписную в русском вкусе тарелку, — мужчину уступаю тебе.

— Нет уж, — со смыслом улыбнулась Любовь Яковлевна. — Мерси. Этим сыта по горло.

Пережевывая сладкую пищу, закадычные подруги чуть собрались с мыслями.

— Значит, так, — засунувши в рот остатки мужчины, продолжила о главном другая Стечкина. — С дачниками разобрались. Теперь — этот жуткий карлик… Победоносцев… языкастый… надо бы чего и о государе, все же неудобно всуе…

— История с убийством Черказьянова, — дополнила список Любовь Яковлевна, — пропавший мой дурацкий дневник… ума не приложу, как выкрутиться…

— Что-нибудь придумаем… А голова на полях… прямоносый… с вьющимися волосами?.. Не забыла?

Глубоко вздохнув, Любовь Яковлевна приподняла листок с записями. На полях в пушкинском стиле тонкими линиями набросан был привычный романтический профиль.

— Хорошо, — заканчивая рецензию, кивнула другая Стечкина. — Еще по мелочам… старик-почтальон, впрочем, он мог уже и тихо почить за ненадобностью… какой-то упорно игнорируемый тобой Пржевальский, бог знает что за личность… далее совсем уже несущественные, типа старой барыни — хозяйки нашего Герасима… ишь, как размахался топором, через стену слышно… все, что ли?

Любовь Яковлевна вытянула папиросу.

— Страшный бородатый квасник внизу. — Она зябко поежилась и запахнула на себе пеньюар. — Злодеи в черных плащах. Мой муж Игорь Игоревич Стечкин. Его вчерашнее похищение… Сдается мне, это звенья одной цепи.

— Не будем забегать вперед сюжета, — предостерегающе подняла руку полноценная соавторша. — Время покажет… А сейчас тебе следует одеваться!

— Зачем? — изумилась Любовь Яковлевна. — Куда?.. Скоро обед. — Она чувственно втянула носом воздух. — Грибная кулебяка. Флотский, андреевский борщ. Седло барашка. Персиковый компот!

Другая Стечкина сочувственно развела руками.

— Ничего не поделаешь… придется отложить. Дела в первую голову. Ты едешь в полицию подавать объявление о похищении мужа.

— Да… но… я никогда не была там… я не умею… даже не знаю, где находится…

— Кучер довезет! — Другая Стечкина была неумолима. — Без этого нечего и думать продолжать роман!.. Так что — позаботься о гардеробе — и в путь!

Прикинувши, брать ли с собою для пущего спокойствия нового услужающего с его четвероногим другом, и уже спустившись во внутренний дворик с целью отдать распоряжение, Любовь Яковлевна под влиянием обстоятельств внешних легко переменила первоначальное свое решение.

В столь пригожий день просто не могло приключиться ничего худого. Округлое декабрьское солнце, чуть мутноватое и слегка потерявшее в размерах, сияло, тем не менее, ослепительно ярко, ноздреватый приподнявшийся слой снега играл миллионами искр, легчайший морозец приятно пощипывал щеки, ветра не ощущалось вовсе, в самом воздухе разлито было что-то простое и здоровое.

Герасим с саженью дров в охапке спешил к молодой барыне, преданно мыча и улыбаясь, огромнейший Муму скакал подле самых ног и приветствовал ее заливистым лаем — Любовь Яковлевна ласково потрепала обоих за ушами и на пальцах показала, что на улицу выйдет одна, никакого сопровождения не требуется.

Само собою разумеется, молодая писательница направлялась в полицию подавать объявление о похищении Игоря Игоревича, дело представлялось безотлагательным, но и пороть горячку не следовало.

Любовь Яковлевна решилась пройтись.

В бархатном бурнусе и коричневом капоре с желтым рюшем она смотрелась на редкость привлекательно, и собственное отражение в витринах ежеминутно это доказывало. Уже обыкновенно спокойные мужчины со Знаменской улицы смотрели на нее с болезненным вожделением — каков выйдет сюрприз для безрассудных сластолюбцев с Невского?!

Распушивши зонтик и нарисовав на лице выражение полной неприступности, Любовь Яковлевна вышла на главный проспект страны.

Замелькали лица, заиграли краски, в уши проник разнокалиберный шум, тело молодой женщины ощутило множественные прикосновения, ноздри во всю глубину втянули петербургский дух, неповторимый, настоявшийся, пьянящий. Золотой флигель-адъютантский вензель, подкативши в саночках, тут же пригласил кататься, складные цилиндры и шапки со смушками наперебой звали послушать граммофон где-нибудь в меблированной комнате, одноглазая лорнетка, подстроившись, увещевала немедля заглянуть в ближайшее парадное.

Внутренне смеясь над потугами нравственных уродов, искусно лавируя среди взбудораженных тел и воспаленных рассудков, по необходимости отваживая зонтиком похотливцев из числа особо рьяных, привлекательная, и даже сверх того, дама по ходу дела заскочила в несколько шикарных магазинов — у Штакеншнейдера приобретена была шоколадная овца, незамедлительно обернутая фольгой и перевязанная крест-накрест розовою лентой, собственно, этим пока и ограничилось.

Неосознанно Любовь Яковлевну потянуло перейти Невский на нечетную сторону к протяженным в пространстве и во времени торговым рядам Гостиного. Тут ничего не переменилось. Те же краснолицые нахальные сидельцы хватали за руки тех же нерешительных бледных покупщиков, норовя всучить им тот же залежалый порченый товар. Все те же угодливые скользкие приказчики сновали тут и там. Юродивые и калеки вопили не претерпевшими изменений ужасными голосами. Тоненько выпрашивали копеечку необразумившиеся грязные дети.

В некоторой задумчивости молодая женщина вышла на галантерейную линию. Тот же шарманщик крутил ручку музыкальной машины, и тот же мудрый предсказатель в ярких перьях, нахохлившись, сидел на дряхлом стариковском плече.

С какой-то даже поспешностью Любовь Яковлевна положила монетку, и странная птица, прежде чем выбрать сложенную вчетверо бумажку, пристально посмотрела клиентке в глаза. Любови Яковлевне стало не по себе от этого осмысленно-пугающего взгляда.

Несколько строк были выведены старательным детским почерком. Отойдя в уголок, Любовь Яковлевна трижды пробежалась глазами по размытым фиолетовым буквам.

«Вы купите отрез жоржету. Резинка панталон лопнет. Впереди некоторые испытания и большая любовь».

Молодая дама досадливо пожала плечами. Повторы раздражали. Как прикажете это понимать? Опять резинка! И почему, собственно, жоржет? Ей нужен шифон, с модисткою обговорен фасон платья… отрезной низкий лиф, шесть рядов воланов и непременно широкий длинный шлейф…

Решительно направившись к мануфактурщикам, она потребовала показать шифон. Угодливый приказчик, почтительно подрагивая ягодицами, одну за другою снимал тяжелые штуки, но материал был то недостаточно воздушным, то отвратительной расцветки. Замучившись выбирать, Любовь Яковлевна в последний раз провела глазами по полкам.