— Что же тогда будет?

Мимо вскочил и, воздев руки к небу свойственным ему драматическим жестом, произнес:

— Но этого не может быть! Я должен продать «Апаша». Если же я его не продам, то, как я уже говорил вам, эти странные серые туманы вызывают во мне удивительные идеи — темные, мистические… Я вижу две фигуры, встречающиеся во мгле… Поразительная комбинация, и картина, написанная на эту тему, во всяком случае, должна иметь успех!

Мирко крепче обвил своей худенькой ручкой шею сестры и, поцеловав ее в щеку, стал осыпать ласковыми эпитетами. В глазах Зары появились две крупные слезы и сразу смягчили их выражение, сделав его кротким, как у голубицы.

Она вынула свой кошелек и, взяв из него два соверена и несколько шиллингов, сунула их в ручку Мирко.

— Береги их, милый мальчик, на случай необходимости, — сказала она, — это все, что у меня есть, но я найду… я должна скоро найти средства для вас… А теперь мне нужно идти, так как, если дядя заподозрит, что я вижусь с вами, я буду лишена возможности помогать вам.

Вместе они прошли до Гросвенорских ворот и там с большой неохотой расстались. Они провожали Зару взглядом, пока она переходила улицу среди мчавшихся автомобилей; когда же в доме на противоположной стороне улицы открылась дверь и в появившейся полосе света мелькнул и исчез силуэт молодой женщины, отец и сын со вздохом пошли дальше в надежде найти омнибус, который подвез бы их поближе к их убогому жилищу на Невильской улице.

Графиня Шульская принадлежала к тем людям, с которыми слуги не позволяют себе быть дерзкими, ибо, несмотря на бедную одежду, в ее манерах было нечто такое, что исключало всякую мысль о фамильярности. Торнеру или Джемсу, лакеям Маркрута, даже в голову не приходило, что такое платье, как то, в которое была одета графиня, ни одна горничная не рискнет надеть, идя в гости. Единственное, что сказал величественный Торнер, раскладывая в передней на столе письма, было:

— Очень высокомерная леди, Джемс; в ней есть что-то общее с хозяином, не правда ли?

Поднявшись на лифте, Зара медленно направилась в свою роскошную спальню. Сердце ее было полно тоски и возмущения против судьбы, и, войдя в комнату, она села перед камином и, подперев подбородок руками, стала пристально смотреть на раскаленные угли.

Что она видела в пламени? Какие картины ее мрачного прошлого рисовались ей там? Мысли Зары вернулись к самому началу жизни, к детству. Суровый, странный человек, ее отец, и мрачный замок. Строгие гувернантки-немки и обожаемая красавица-мать, появляющаяся в классной комнате, как светлая фея, всегда веселая, милая и любящая. Затем путешествие в далекую страну, где в королевском дворце умирающий старик поцеловал ее и сказал, что она со своими рыжими волосами будет такой же красавицей, как ее бабка. Во дворце они встретили Мимо, такого красивого тогда в своем блестящем адъютантском мундире. Потом он часто приезжал в мрачный замок неподалеку от Праги, где они жили тогда, и вместе с ее матерью заходил в классную комнату. Ах, это были счастливые дни! Как они тогда все заливались смехом, играя в прятки в длинных коридорах!

Но наступило ненавистное время, когда светлая фея исчезла, отец целые дни бранился и сыпал проклятиями, лицо же дяди Френсиса стало мрачным, суровым и точно окаменело. А затем настал день, когда получилась весточка от матери, в которой та просила повидаться с ней в саду, и Зара помнит, как она цеплялась за шею матери и плакала навзрыд, и умоляла взять ее с собой, и они — Мимо и ее мать, как всегда добрые, любящие и бесхарактерные, согласились. Потом было бегство, счастливые недели в роскошных отелях… но вскоре лицо матери побледнело и с него не сходило грустное выражение, от дяди Френсиса получались обратно все ее письма. И этот вечный страх, когда Мимо отлучался хоть на короткое время, что дядя Френсис убьет его. Бедная, милая мама!

А затем родился Мирко, и как они все радовались по этому поводу! Но постепенно стали появляться признаки бедности. Все драгоценности были проданы, точно так же как мундир и сабля Мимо, и не осталось ничего, кроме его скромного дохода, которого уже нельзя было у него отнять. И как он работал там, в Париже, чтобы стать настоящим художником! Бедный Мимо! Он старался изо всех сил, но ему не везло. Мирко был болезненным ребенком, и прекрасное лицо матери теперь всегда оставалось печальным. А затем она опасно заболела. О, как они тогда ухаживали за ней и молились о ней, а Мимо плакал как ребенок. Доктор сказал, что их ангел может поправиться только на юге, поэтому единственным выходом было выдать Зару замуж за Владислава Шульского — у него была вилла в Ницце и он предлагал ее им, он тогда с ума сходил по Заре, хотя она еще ходила в коротеньких платьях и со спущенными косами.

Когда Зара дошла в своих воспоминаниях до этого места, ее глаза приняли такое выражение, что даже черная пантера в зоологическом саду, когда ее дразнили палкой, не могла смотреть более свирепо.

Ненавистные воспоминания! Она тогда узнала, что значит брак и… мужчина. Но это спасло жизнь ее милой матери в ту зиму. И хотя было нелегко что-либо получить от Владислава, однако в течение последующих лет Зара довольно часто имела возможность помогать матери, пока наконец и деньги графа Шульского не исчезли, растраченные на игру и женщин.

А потом обожаемая мать умерла, умерла в холоде и бедности, в убогой студии в Париже, несмотря на то, что ее дочь и Мимо посылали отчаянные письма дяде Френсису, моля о помощи. Теперь она знает, что он в то время был в Южной Африке и получил эти письма, когда было уже слишком поздно. Но тогда им казалось, что Бог совсем забыл о них. И тут Зара вспомнила клятву, которую дала матери. Нет, она никогда не покинет Мирко, ее мать могла умереть спокойно. Заре вспомнились последние слова матери, которые сейчас точно вспыхнули в пылающих углях: «Я все же была счастлива с Мимо и с тобой, моя Шеризетта. Стоило пожертвовать»… и она испустила последний вздох.

Выступившие слезы застлали глаза Зары и затмили блеск раскаленных углей. Она пришла к решению. Другого выхода не было — она должна согласиться на предложение дяди.

Зара порывисто вскочила, швырнула шляпу на кровать — плащ сам упал с нее — и без дальнейших колебаний отправилась вниз, к дяде.

Френсис еще сидел, работая, в своем кабинете. Он только что вынул часы, чтобы посмотреть, сколько времени осталось до прихода гостей. Было без двадцати восемь, гости должны прийти к обеду в восемь часов, а он еще не начинал одеваться. Придет ли к тому времени его племянница к определенному решению?

Он не сомневался в том, что она примет нужное ему решение. По его мнению, это только вопрос времени, но было бы лучше во всех отношениях, если бы она решила сейчас же.

Когда Зара вошла в комнату, Маркрут со спокойной улыбкой поднялся к ней навстречу. Итак, она пришла! Значит, он недаром полагался на свое знание характера людей и, в частности, характера этой женщины.

Она была так бледна, что это сказывалось даже на ее белой, как лепесток гардении, коже; большие глаза мрачно сверкали из-под сдвинутых черных бровей.

— Если ваши условия таковы, что Марио будет счастлив, то я согласна, — сказала она.

Четверо мужчин — два железнодорожных магната, Френсис Маркрут и лорд Танкред — находились в гостиной уже около четверти часа, когда вошла графиня Шульская. На ней был вечерний туалет из почти прозрачной черной шерстяной материи, которая с каким-то особым изяществом струилась вокруг ее стана. Другая женщина казалась бы жалкой в этом убогом наряде, но на Заре он походил на одеяние богини — по крайней мере, так показалось трем из присутствующих мужчин. Маркруту же было так досадно, что она заставила себя ждать, что он ничем не в состоянии был восхищаться, хотя, представляя ей своих гостей, не мог не заметить, как она поразительно красива и с каким царственным пренебрежением держится.

Полчаса назад между ними в его кабинете произошла довольно бурная сцена. Зара соглашалась на сделку, раз он требовал, но желала знать, зачем для этого понадобилась ему она. Когда же он сказал, что это просто деловое соглашение между ним и его другом и что он даст ей большое приданое, она не выразила никакого удивления и только презрительно искривила губы — для нее все мужчины были или скоты, или глупцы вроде бедняги Мимо.