— Так вы думаете, что Тристрам влюблен в нее? — спросила Энн, снова заинтересовавшись. — Он, во всяком случае, этого не выказывал вчера, и я не понимаю, как он мог удержаться, чтобы не схватить ее в свои объятия, когда она была с распущенными волосами и платье так соблазнительно обрисовывало ее стройное тело! Он должен был быть холоден, как лед, но прежде он мне таким не казался, а вам?

— Нет, конечно, он не холоден. Знаете, моя дорогая леди, я уверен, что между ними стоит какое-то трагическое недоразумение. Зара из тех женщин, которые возбуждают сильную страсть, а Тристрам в таком состоянии, что если у него действительно появятся основания для ревности, то он может убить свою жену.

— Боже мой, Ворон, какой ужас! — шутливо воскликнула Энн, но увидев, что лицо ее друга серьезно и он не шутит, она тоже стала серьезной. — Так что же делать?

— Не знаю. Я об этом думаю все время с тех пор, как я здесь. Сегодня я застал Тристрама в курительной, когда он сидел и бесцельно смотрел в огонь, даже не стараясь делать вид, что читает. И когда я его спросил, как его головная боль и не следует ли ему выпить бренди с содовой, он только ответил: «Благодарю вас, не хочу, это вряд ли поможет моему горю». Затем он сказал, что, пожалуй, лучше выпить, но, налив себе рюмку, только раз отхлебнул из нее и сейчас же забыл о ней. Потом он вскочил на ноги и, бросив, что ему нужно писать письма, ушел. Мне очень жаль его, беднягу, и если между ними не трагедия, а только каприз со стороны Зары, то она заслуживает хорошего наказания за то, что сделала его таким несчастным.

— А вы бы не могли сказать ей об этом, Ворон, милый?

Но полковник Ловербай покачал головой.

— Это очень щекотливое дело, — проворчал он, — мое вмешательство может и помочь, и повредить, поэтому вмешиваться опасно.

— Ну вот, вы совсем расстроили меня, — сказала леди Анингфорд, — я сегодня должна буду поговорить с Тристрамом: может быть, мне удастся выяснить, что можно для них сделать.

— Будьте только очень осторожны, милый друг, это все, что я могу вам посоветовать.

Тут они прекратили разговор, потому что к ним подошел герцог.

Тристрам же, расставшись с Вороном, отправился гулять. Ему хотелось обдумать в подробностях предстоящие празднества в Рейтсе и решить, как вести себя в это время. Завтра в одиннадцать часов они с Зарой в автомобиле должны будут выехать в Рейтс. Так как от Монтфижета до Рейтса всего только сорок миль, то часа через два они уже достигнут первой триумфальной арки, где их будут приветствовать местные жители, затем подъедут к дому и там в большом пиршественном зале, оставшемся нетронутым еще со времен Генриха IV, должны присутствовать на парадном завтраке со всеми их крупными арендаторами, в то время как мелкие арендаторы будут пировать в огромной палатке, разбитой на дворе.

Здесь, при традиционных тостах, придется изображать довольных и счастливых молодоженов и поддерживать общее веселье. Затем старая экономка поведет их в приготовленные для них огромные покои, и тут им ни на минуту не будет отдыха до поздней ночи, так как после торжественного обеда вдвоем, когда за каждым их взглядом и движением будет следить множество любопытных глаз, они должны присутствовать на балу служащих замка. Да, при существующих обстоятельствах все это представлялось Тристраму большим искусом, и неудивительно, что он стремился почерпнуть бодрость в морозном вечернем воздухе.

В результате всех этих размышлений он пришел к заключению, что остается сделать только одно — пойти и поговорить с Зарой, объяснить ей, что им обоим предстоит, и попросить сыграть свою роль.

Вернувшись в дом, Тристрам сразу же отправился в ее комнату. Он так перестрадал за последние сутки, что уже не страшился искушений. Онемев от усталости и боли, он постучал в дверь комнаты Зары и, услышав равнодушное «войдите», приоткрыл дверь и сказал: «Это я, Тристрам. Мне нужно кое-что сказать вам. Можно мне войти или, может быть, вы предпочтете спуститься в гостиную? Теперь там, вероятно, никого нет, и мы можем свободно поговорить».

— Пожалуйста, войдите, — ответила Зара и почувствовала трепет во всем теле.

Он вошел, закрыл за собой дверь и подошел к камину. Зара лежала на кушетке, закутавшись в мягкий голубой пеньюар. Косы ее были распущены, так как она, оставаясь одна, всегда распускала их, чтобы голова могла отдохнуть от их тяжести. Когда Тристрам вошел, она поднялась и села в углу кушетки. Тристрам, взглянув на нее, отвернулся и, облокотившись на камин, холодно и сурово начал:

— Я хочу попросить вас об одолжении — помочь мне завтра и в последующие дни сыграть свою роль. Дело в том, что в обычае нашего рода устраивать всевозможные глупые развлечения, когда кто-нибудь из Танкредов приводит домой свою молодую жену. То же самое будет и теперь. В парке построят триумфальные арки, народ будет приветствовать нас радостными восклицаниями; нам придется присутствовать на парадном завтраке и выслушивать всякие спичи и тосты, затем пройти через торжественный обед вдвоем, причем все слуги будут находиться тут же и следить за каждым нашим движением, и в конце вечера — присутствовать на балу, даваемом в большом зале для служащих и арендаторов. Все это очень тяжело и утомительно, как вы сами легко можете себе представить.

Тристрам умолк, но затем снова заговорил, причем даже не взглянул на Зару и не изменил тона своего голоса, хотя подошел к самой трудной части своей речи.

— Все эти люди, считающие себя моими друзьями, — продолжал он, — придают большое значение этим обычаям, так как они любят нас, то есть меня, как своего хозяина, и вас, как мою жену. Мы всегда очень мирно жили с местными жителями Рейтса, а мою мать они положительно обожали. Все они ждут нашего приезда и открытия дома и… и всего прочего… — тут Тристрам снова умолк, так как у него пересохло в горле — он вспомнил свои мечты, когда перед свадьбой сидел в обшитой высокими дубовыми панелями комнате и смотрел на старые доспехи Гвискардов. Теперь действительность насмешливо смотрела ему в лицо.

Зара сжала руки, и если бы он взглянул на нее в этот момент, то увидел бы в ее глазах любовь и тоску, которая погасила их блеск.

Но Тристрам не взглянул; он овладел своим волнением и продолжал спокойным тоном:

— Я прошу вас только об одном — чтобы вы взяли на себя роль в этой комедии: были нарядно одеты, улыбались и делали вид, что все это доставляет вам удовольствие; а если мне необходимо будет взять вас за руку и даже поцеловать, то чтобы вы не хмурились и не думали, что я делаю это по собственному желанию. Я знаю, что вы так же горды, как и я, поэтому надеюсь, что вы не откажете мне в моей просьбе.

Теперь Тристрам взглянул на Зару, но она, чувствуя буквально душевную агонию, низко опустила голову. Так, значит, если он возьмет ее за руку и поцелует, это будет не по собственному желанию! Вот то главное, что дошло до ее женского сердца и поразило его, как кинжалом!

— Вы можете рассчитывать на меня, — ответила Зара так тихо, что он едва расслышал ее слова; но затем она гордо подняла голову и глядя прямо перед собой, сказала уже громче: — Я сделаю все, что вы пожелаете и что сделала бы на моем месте ваша мать. Я не слабонервна, как вы знаете, и, как вы сказали, так же горда, как и вы.

Тристрам, не осмелившись взглянуть на нее, направился к двери, но все-таки обернулся и сказал:

— Благодарю вас и прошу верить, что если возникнут такие ситуации, что вам будет казаться, будто они устроены нарочно, чтобы сблизить нас, как если бы мы действительно были мужем и женой, то я в этом нисколько не буду виноват. Вы можете рассчитывать на то, что я сделаю все, что возможно, чтобы облегчить вам всю эту процедуру, и когда она кончится, мы обсудим, как нам жить дальше.

И хотя Заре страстно хотелось громко закричать: «Я люблю вас, я люблю вас! Вернитесь ко мне и бейте меня, если хотите, но только не будьте таким холодным и равнодушным!», она не сказала ни слова — железная привычка, выработанная всей ее жизнью, удержала ее, и Тристрам вышел из комнаты.