— …баска… — хотел я сказать, но губы тоже онемели.

Мир закружился. Улица взлетела куда-то к небу, а я упал на бок в грязь. В последний момент я умудрился максимально вытянуть руку с мечом, чтобы самому не лечь на острие.

Наверх. Клинок тускло светился, пока я подтаскивал его к себе по земле, пытаясь подняться хотя бы на колени, которые предательски подгибались. Люди испуганно жались к стенам, торопливо уходили или скрывались в домах.

И улица опустела. Пока из переулков, из тени под солнечный свет, не вышли вооруженные охранники, закутанные в темные бурнусы, струившиеся за их спинами.

Вот. Теперь я все понял.

Я уже много лет не расстаюсь с мечом и всегда использовал его по прямому назначению, но теперь он должен был помочь мне в другом деле. Я воткнул кончик в землю, навалился на него всем весом и поднял себя на ноги.

Охранники остановились.

Я улыбнулся. Даже засмеялся. Поднял меч вверх и тщательно встал в привычную позицию, только пошире расставил ноги. Если бы кто-то плюнул, я бы наверняка упал.

Но иногда и от репутации есть польза.

И у меня был Самиэль.

Ослица, стоявшая недалеко от меня, недовольно переступила, и из-под ее живота выскользнула черная, быстро двигающаяся фигурка с ножом в руке. Этот нож легко и ровно начертил кровавую линию на внутренней части моего предплечья. Разумеется, я уронил меч. Чего нападавший и добивался. И следом за мечом уронил меня, подсечкой под мои шаткие ноги. Я упал неудачно, так что голова ударилась о плотно утрамбованную землю, и перекатился на спину. Прикусив губу, я сглотнул кровь, приподнял голову и увидел красную струю, стекавшую по моей руке.

Это было моим последним сознательным движением. Все тело омертвело.

Человек в черном сделал знак остальным. Они торопливо приблизились, убирая оружие. Один из них подошел совсем близко и наклонился, чтобы рассмотреть мое лицо. Перед глазами стоял серый туман, но я разглядел знакомую зарубку, испортившую Южный нос. Сквозь грохот в ушах ко мне пробился ломаный голос.

— Ну почему, — заговорил Аббу, — каждый раз когда я вижу тебя, ты валяешься в грязи?

Я слабо сплюнул кровь.

— Вот чего стоят твои уверения.

Темные брови приподнялись.

— Но я выполнил свою клятву. И Сабра тому свидетель.

Сабра. Я посмотрел и не увидел ни одной женщины. Меня окружали мужчины в Южных шелках и тюрбанах.

А потом я понял. Маленькая быстрая фигурка, которая проскользнула под животом ослицы и разрезала мне руку. Которую я принял за мужчину.

Она сорвала платок, открывая нижнюю часть лица, и ткань складками повисла у тюрбана. Я увидел маленькое, смуглое лицо, явно Южное; черные, выразительные глаза, бесконечно счастливые; смуглый румянец щек и разомкнутую линию чувственного рта. Она была бесконечно возбуждающей.

Сабра опустилась на колени: маленькая, гибкая, с глазами как терн — сама Южная красота. Не говоря ни слова, она протянула руку к моей ране и прижала к ней пальцы. Кровь потекла еще сильнее, запачкав изящную ладонь. Сабра поднесла свою ладонь к глазам, внимательно посмотрела на кровь, потом взглянула на меня.

Голос у нее был мягким и нежным.

— Я отдала женщину Умиру, — сказала она.

Я дернулся. На это ушли все мои силы.

— Пропади ты в аидах, — прохрипел я, — ты и твой прислужник в постели с перебитым носом.

Окровавленная рука размахнулась и ударила меня по лицу, оставляя липкие следы. Туман сгустился.

И все утонуло во мраке.

…трещина в земле… неровная щель, прорезавшая почерневшую землю, была похожа на рот, искривившийся в безумном крике. В глубине, в полумраке, что-то сверкало блеском кристаллов Пенджи, только это были не кристаллы, а что-то совсем другое. Что-то белое, яркое и холодное.

Глубоко внутри меня зашелестел Чоса.

Война длилась долго и за это время даже горы были разрушены почти до основания; брат шел на брата, в надежде вымотать противника, заставить его сдаться. Шака Обре — чтобы защитить, Чоса Деи — чтобы все уничтожить.

Война нарастала пока не устала сама земля и не поднялась, чтобы воспротивиться разрушению. Война разоряла мир и плоть высыхала и чахла — плотью этой была сама земля. Зеленая трава сходила с нее пластами и оставались голые камни и песок.

Внутри меня Чоса засмеялся.

— Я могу переделать все это, а потом создать заново…

Скалы дрожат и рушатся, создаются новые горные цепи и пики.

Чоса поднимает руки. Слова, которые он поет, непривычные уху, неизвестные даже Шака. Луга превращаются в пустыню, ожерелье озер становится океаном песка.

Шака Обре кричит, глядя как уничтожается его творение.

Его брат только смеется.

— Я говорил тебе, что могу сделать это!

— Тогда я расправлюсь с тобой! — кричит Шака.

В глубине гор скрывается последний бастион творения Шака. Только это место еще недоступно вечному лету и безжалостному солнцу.

— Я покажу тебе! — шепчет Шака.

Но понимает, что опоздал. Чоса уже создал тюрьму.

— Убирайся! — кричит Чоса и повелительно указывает на полую гору.

На склоне появляется трещина: открытый рот кривится. В глубине трещины что-то сверкает.

— Иди туда, — приказывает Чоса. — Иди туда и живи своей жизнью, без солнца, песка и звезд.

— Иди ТУДА! — приказывает Шака и показывает на Север, подальше от себя. Прозрачная рубиновая дымка выходит из его пальцев и окутывает Чоса Деи. — Туда! — повторяет Шака. — Внутрь тобой же созданной горы.

И Шака Обре нет, его засасывает жадный рот горы. Он заперт в крепости в горе, полной пещер и тоннелей.

— Ты видишь? — хохочет Чоса. — Куда тебе до меня?

Но и его уже нет. Сверкающая охрана сопровождает его весь путь до места заточения на новом Севере, так отличающемся от Юга.

На земле, которая когда-то была единой, цветущей, зеленой и плодородной.

Я дернулся, но снова бессильно упал. Я видел узоры, пересечения линий и решетки, и дрожащую руку хустафы, лежащую на влажном песке.

Глубоко внутри меня Чоса зашевелился.

Линии, нарисованные в песке…

Рука вонзилась мне в пах и сжалась. Я дернулся, попытался закричать, но сквозь широкую кожаную ленту крик не прорвался. Я лежал на спине на деревянной скамье в маленькой сумрачной комнате, свет в которую проникал из пробитого в толстой стене отверстия. В спину вонзались щепки, руки и ноги были растянуты. Кандалы, удерживающие их, крепились к стальным кольцам в полу. На мне была только набедренная повязка — плохая защита от руки Сабры. Невзирая на ее смех, я выгнулся дугой.

— Хочешь сохранить их? — спросила она. И сжала сильнее. — Что же мне для тебя придумать? Как отплатить за его смерть?

Ответить я не мог. В рот мне засунули твердый гладкий шар, от которого тошнило, а сверху рот плотно завязали широкой кожаной лентой. Тогда лента была влажной и мягкой. Теперь, высохнув, она отвердела.

Сабра отпустила. Черные глаза смотрели безжалостно.

— Я могла бы сделать тебе больнее.

Наверняка могла бы. И наверняка еще сделает.

Дел. С Умиром.

Сабра захохотала, когда я попытался вырвать кольца. Железо глухо зазвенело, вернув меня в шахту Аладара. По вискам сразу потекли капли пота. Передо мной стояла дочь Аладара.

— У меня был брат, — сообщила она. — Он должен был наследовать домейн отца. Но когда ему было девять — а мне десять — я убила его. Все было сделано так мастерски, что никто ничего не заподозрил. Только потом ни одна из жен отца не выносила мальчика… а если он и рождался, его отдавали в бездетную семью, чтобы такие несчастные случаи больше не повторялись.

Она успела переодеться. Вместо черного бурнуса и тюрбана на ней была длинная, с длинными рукавами, льняная туника, одетая поверх мешковатых штанов цвета сердолика. Крошечные ступни скрывались в кожаных туфлях. Длинные ногти покрывали золотые пластинки. Гладкие, черные волосы она распустила, пряди спускались ее до колен и шевелились при каждом ее движении. Я непроизвольно напрягся.