Ноги сводило, колено подгибалось. Руки то сжимались, то расслаблялись. Кожа начала зудеть, но я знал, что как бы я не чесался, это все равно не поможет.

Я откинул одеяло, встал, поднял меч в ножнах и осторожно отошел от Дел, ослов, фургонов, акетни. К жеребцу. Я подошел к нему, отвязал веревку от недоуздка, перекинул повод ему на шею. Я не стал седлать его или накидывать потник, просто вскочил на спину и сжал коленями гладкие шелковистые бока.

Он фыркнул, присел на задние ноги, пару раз переступил, поднимая пыль, а потом застыл, ожидая моего решения.

— На восход, — сказал я ему, не приказывая ни коленями, ни поводом.

Он сразу повернулся на восход и с места взял галопом. Ни седла, ни стремян, ни потника. Между нами только набедренная повязка и ничто не мешает всаднику и лошади чувствовать друг друга.

Он мчался по пескам пока я не остановил его одним словом. Я перекинул ногу через холку, соскочил, отошел от гнедого шага на четыре, вынул яватму и позволил рассвету изучить ее порок.

Возник вопрос: Зачем я здесь?

Я вздрогнул, но отогнал его.

Я опустил кончик меча в песок и нарисовал совершенный круг, разрезая верхний слой пыли, чтобы добраться до плоти пустыни: сверкающих льдистых кристаллов.

И другой вопрос: Что я здесь делаю?

Я заставил его замолчать пожатием плеч.

Когда круг был закончен, я переступил черту, прошел к центру и, опустившись на песок, положил меч клинком и рукоятью на бедра. Приятно было чувствовать прикосновение прохладной стали к Южной (Южной ли?) коже, слишком светлой для Южан, и слишком темной для Северян.

Что-то среднее. Ни то, ни другое. Что-то, вернее кто-то, отличающийся от всего привычного. Созданный чужой песней и не умевший слушать.

Я положил ладонь на клинок, закрыл глаза, чтобы забыть о наступающем дне. Чтобы забыть обо всем кроме того, что скрывалось во мне и заставляло измученное тело дрожать.

И снова вопрос: Что происх…

Я не дал ему закончить.

Открылся внутренний глаз. Он Видел многое.

Переделает ли он меня? Вряд ли. Или я так нужен ему?

Клинок потеплел под моими ладонями.

Глаза открылись. Шатаясь, я поднялся, уронил меч, сделал два шага к периметру круга и упал на колени.

Желудок выворачивался, но он был пуст.

Я задохнулся, закашлялся. Посмотрел как по коже стекают капли пота.

Аиды, что я…

Ноги внезапно ослабли и я упал лицом в песок, из последних сил заставляя себя дышать.

Беспомощно сжимая пальцы, которые лишились почерневших ногтей. И теперь обрели новые.

Толчок, который пригнал меня сюда, остался только в воспоминаниях. Внутренний глаз закрылся.

Я перекатился на спину, согнув руки и ноги, заполнил легкие воздухом, уставился вверх, в небо, где первые лучи солнца поглощали звезды. Жеребец, обеспокоенный близостью силы, которую он не понимал и не мог понять, переступил и тревожно заржал.

Он ненавидит магию не меньше меня.

Но он никогда не узнает, что она испытывает, пытаясь вырваться из темноты к свету дня, чтобы получить душу. Он никогда не узнает насколько она могущественна и каково чувствовать ее в себе.

Он не знает того, что знаю я; и это незнание благословение.

Я смотрел в небо и смеялся, потому что смеяться лучше чем плакать.

Аиды, какой же я дурак.

Аиды, как же мне страшно.

Ослов успели запрячь в фургоны, акетни готовы были отправляться в путь. Дел сидела на своей гнедой кобыле. Лицо у нее было бледное и взволнованное.

Я остановился, соскользнул с жеребца, наклонился, чтобы подобрать свои вещи, и быстро оседлал гнедого. Торопливо сделав глоток из фляги, я вскочил в седло. Единения с лошадью уже не было — мешали седло и потник.

— Поехали, — объявил я.

Мехмет, управлявший первым фургоном, закричал на осла, потом поднял с колен кнут и ударил по жесткому крупу. Осел шагнул вперед, зазвенели украшения упряжи, фургон пришел в движение. За Мехметом последовали остальные.

Почувствовав приближение гнедой кобылы, я сжал бока жеребца, заставляя его двигаться, но Дел упрямо перегородила нам дорогу. Я выругался, затянул повод и отпихнул голову жеребца в сторону, пока он не успел укусить Дел или полезть на кобылу.

— Что, в аиды…

— Где ты был? — резко спросила она, прерывая мой поток ругательств.

— Там, — я решил, что с нее и этого хватит.

— И что ты там делал?

— Что хотел, — отрезал я. — Аиды, баска, сколько раз ты уезжала подальше от меня, чтобы спеть свои песни?

Дел засомневалась, но не успокоилась.

— Ты уезжал, чтобы спеть?

— А тебе не все равно?

— Ты взял это, — «это» было моим мечом.

— А ты обычно берешь это, — «это» было ее мечом.

Снова сомнения. Она совсем помрачнела и сжала губы.

— Прости, — тихо сказала она и повернула кобылу к фургонам.

Я поехал следом. Чувствуя себя виноватым.

До Кууми можно было добраться за день с половиной. С фургонами за два. На закате второго дня на горизонте появились контуры серого поселения и Мехмет подозвал меня.

— Нам нужно заплатить дань у ворот.

Я кивнул.

Темное лицо Мехмета помрачнело.

— Но у нас забрали все деньги.

Ну да. Забрали.

— Хочешь, чтобы я нашел их? Вернул деньги? — я замолчал, заметив его растерянность. — Возможно ваши проводники здесь. Кууми единственное крупное поселение в этой округе, только здесь можно купить еду, выпивку, женщин… Больше им идти некуда, тем более с набитым кошельком.

Мехмет обернулся на последний фургон за которым ехала Дел. Фургон хустафы. Немного помучившись, Мехмет все же решился.

— Нет, — вздохнул он. — Мы не будем нанимать танцора меча, чтобы он исправлял наши ошибки. От этого мы не станем лучше.

— Но это ВАШИ деньги.

Он пожал плечами.

— Пусть они оставят их себе. Мы заработаем еще, как только в городе узнают, что с нами Бросающий песок.

Я вздрогнул, но заставил себя успокоиться.

— А если они снова украдут ваши деньги?

— Хустафа бросил их будущее.

Желудок сжался.

— Он же не… — я испугался возможного ответа и решил не продолжать, но не выдержал. — Я хотел спросить, он ведь сам не может, а? Создавать узоры по своему желанию?

Мехмет нахмурился.

— Ты спрашиваешь, может ли он сам создавать будущее? Изменять его, чтобы отомстить или облегчить кому-то жизнь?

— Если он считает, что это необходимо.

Он перестал хмуриться и слабо улыбнулся.

— Ты сам бросил свое будущее в песке прошлой ночью. Хустафа бросает возможности.

— Я бросил… — я оглянулся на последний фургон. — Ты хочешь сказать, что вся эта долгая подготовка…

— Ритуал. Без ритуала нельзя.

Я отмахнулся.

— Ну да, ритуал… Мехмет, зачем он нужен, если только я за все отвечаю? Зачем вся эта священная секретность?

— Он святой, — просто сказал Мехмет. — Все святые разные. Хустафа — провидец, отец акетни, который готовится к встрече джихади.

Я заставил себя не думать о джихади, хотя теперь эта история более чем когда-либо казалась мне глупостью. Меня беспокоил хустафа.

— Он волшебник, — продолжил я. — Рядом с ним всегда чувствуется запах магии, он просто притворяется предсказателем.

Взгляд Мехмета остановился на рукояти меча, поднимавшейся над моим левым плечом.

— Все люди обладающие силой сильны: называть их можно по-разному.

Довольно неопределенное объяснение, подумал я. На Мехмета это не похоже. И мне вдруг пришло в голову, что будущее вчера могло открыться не только мне. Дел говорила, что ничего не видела, но она не знала чего ждать. Для акетни ритуал был привычным, могли ли и они расшифровать узоры?

— Ты пытаешься мне что-то объяснить, Мехмет? Что-то обо мне?

Южанин улыбнулся.

— У человека с ножом есть сила. У человека с мечом есть сила. А у человека с ножом и мечом силы еще больше.

— Я не говорю о ножах и мечах.

— Хустафа тоже.