Что это за калькуляция и из каких слагаемых она составилась — аллах ведает.

Медная безделка, побрякушка в роде грубо и топорно сработанной пряжки, и вдруг цена начинается от трех рублей и доходит до семи с полтиной!

Подобный „эквивалент“, когда высокосортного песца предлагают сменять на десяток пряжек из разбора плохой дешевки, — никуда не годится! Он показателен. Особенно для здешнего туземца — чуткого, настороженного, практичного.

Установка чума.

Самый ходовой товар — нянь: ржаной хлеб.

У нас его не успевают выпекать. Пекарю Дорофеевой дана безраздельно в помощницы уборщица Надя Полякова. Пекут по две печи в день — 12 пудов и все же нехватка.

В будущем придется дело с хлебом непременно упорядочить и усовершенствовать.

Кроме ржаного хлеба, фактория должна выпекать сушку, булки, калачи. На все это есть спрос — туземцы не прочь полакомиться и хорошими сортами. Наверняка ходко пошли бы простые категории кондитерских изделий: сухари, сушки, пряники.

Необходимо принять в расчет, что в чумах абсолютно нет печей, а у туземцев потребление хлеба велико. Мясо, рыба и, как фундамент к ним, хлеб.

На оборудование пекарен должно быть направлено острейшее внимание. Это центральное место фактории: выработка, главного товара.

И, разумеется, пекаря требуются самой надежной квалификации. У нас этот вопрос прошел как-то спустя рукава, наравне со всеми прочими — большими и малыми. Ни в количественном отношении, ни по качеству наш товарный хлеб не удовлетворяет туземцев.

Так же обстоит дело, как слышно, и на второй фактории — у мыса Дровяного. Туземцы жалуются, что там хлеб по качеству хуже нашего. Слушать это очень неприятно и обидно.

Бабье лето здесь обильно красками. Хороших дней больше, чем ненастных. И ветры щадят эту пору увядания природы, словно великодушно предоставляют всему живому подготовиться к суровой и долгой зиме.

Ночи заметно удлинились. К утру вся тундра белая и яркая. Каждая тонюсенькая былинка набухла от инея, стала мохнато-пушистой, в палец толщиной. Кристаллы инея крупны, четки, богаты световой игрой, как граненые хрусталики. При солнце на тундру больно смотреть — белизна ослепляет.

Однако убор непрочен. Тает даже в пасмурную погоду, а солнце растапливает снеговую парчу в полчаса.

Вася запрягает лошадь. Забираем косы, грабли, кули и отправляемся к озерам в поиски сенокоса.

Тундра стала пятнистой: травы пожелтели, некоторые сорта лишайника, наоборот, ярко зазеленели и закурчавились, ягель сияет игрой серебристо-салатной эмали.

Травы, умирая, прекрасно пахнут. Кое-где в затишных местах, на солнечной стороне кочек и бугров, видны цветики. Выглядят скромно и зябко: бледные, едва окрашенные, почти без запаха.

И воздух, как стеклянный: чист и звонок.

Хорошо в тундре в погожий день бабьего лета!

Для косы нет простора. По канавам и у крошечных озерков, рассыпанных по тундре в великом множестве, растет высокая, густая трава, но косой не размахнешься. Кочки, бугорки, многолетние клубки мелких корней. Серпа у нас нет. Приходится ехать дальше.

У цепи больших озер нашли подходящую площадку. Вася делает прокос из конца в конец шагов полсотни, возвращается обратно. По косьбе он спец. В его руках коса ритмично поет. Трава реденькая и низкорослая, ее трудно свести в валик. Но Вася ловко действует „пяткой“ косы. Ему удается почти совершенно не рассыпать траву. Косить, как он, никто больше на фактории не умеет.

Я сбираю граблями, переношу в одну копенку.

Сено уже на корню готовое: желтое, высохшее — шуршит. Дело двигается медленно. Три-четыре часа упорной работы дают одну копну. Сбираем меньше пуда в час.

Закончив найденную площадку, расстилаем на свежем сене плащи и отдыхаем. Полулежа отлично завтракается.

Возле нас растягиваются собаки, уставшие носиться по тундре и откапывать мышей. Самый крупный пес „Роберт“ сегодня на моих глазах разрыл когтями три норы и с’ел живьем трех больших пеструшек.

Пегашка пасется, привязанный на длинной веревке к колесу.

В десяти шагах озеро, тихое, гладкое и светлое, как зеркало. По ту сторону растет высокая и густая трава, но там топь. Вскоре мороз должен сковать ее — тогда мы в час накосим столько сена, сколько теперь собираем за день. Однако, может случиться — выпадет снег и завалит траву. Мы не успеем ею воспользоваться. Обо всем уже переговорено, повторять одно и то же не хочется, но невольно и Вася и я об этом думаем.

На сене клонит ко сну, чудесно пахнет травой, тишину нарушает только фырканье лошади да ближнее крякание уток. Они собираются в теплые края. Молодые выводки проходят последнюю учебу: под присмотром родителей стайками перелетают с озера на озеро. Им пора.

Гуси уже тронулись. Вечерами на большой высоте видны пунктирные уголки, отплывающие к югу. По гаснущему небу отдаленно несутся их прощальные крики.

И кулички исчезают. Осталась лишь самая крупная порода, да и та сбивается в многочисленные стайки: сговариваются лететь.

Только чайки и гаги, кажется, не обращают внимания на приближающуюся зиму. Особенно гаги. — Спокойнейшим образом они долгими часами сидят на воде бухты, не торопясь плывут туда-обратно, саженях в ста от берега. Ныряют за рыбой, несколько минут остаются под водой, а затем вновь плывут, изредка отряхиваясь. Раза два мы принимали их за подплывающих тюленей, хватали ружья, караулили на берегу. А когда раздавался чей-либо нетерпеливый выстрел, то гаги поднимались в воздух. Мы смеялись над ошибкой, после ошибались снова. Если идет волна и на движущейся воде прыгает темное пятно, то трудно отличить гагу от тюленьей морды. Тем более, что тюлени тоже довольно частые наши гости.

Однако, валяться некогда. Получасовой отдых — и снова берем на плечи косу, грабли и направляемся дальше на поиски. Приходит на ум, что так — по крохотным порциям, чуть не по золотникам — мы ввек не соберем необходимых шестидесяти пудов сена. Не сегодня-завтра грянет зима, а на лысых покосах только зря машешь руками.

Но мы подтягиваемся и, не высказывая друг другу мыслей, упорно шагаем в глубь тундры, придирчиво исследуем каждое сколько-нибудь подходящее место.

И вновь с визгом позванивает коса, вновь я старательно подбираю граблями каждую травинку, слаживаю свежую копенку.

Так несколько дней к ряду бродим мы вдвоем по тундре. На каждой копенке, собранной по щепоткам, мы ставим маячный знак: грабли, палку.

В ночь на 25 сентября ударил первый зимний мороз градусов на 10. К полудню иней стаял, и мы отправились за сеном вчетвером — все мужчины фактории.

На озерах гладкий и скользкий лед. Переходим поодаль друг от друга. Лед трещит. Местами разбегаются в стороны лучи трещин. Некоторые из болот — те, что помельче — отвердели. Корка под ногой зыблется и чмокает, но это не важно.

Работа в две косы пошла ходко. За три часа мы собрали большую копенку — копенку — пудов на восемь. Это взбодрило.

— Не робей, Пегашка! Вызволим — перезимуешь!..

Он трусит рысцой, нещадно вытряхая наши потроха на кочках тундры, и может быть, понимает — он очень смекалистый, наш конек.

В дальнейшем сборка сена приблизительно выполнена. Вдвоем с Васей мы за шесть походов к озерам накосили 22 куля. Хотя точно не взвешивали, но в среднем считалось в куле 25 кило, а вообще запас достаточен.

Последние выезды мы делали уже по снегу. Приходилось сено вытряхивать, перебирать. Это затрудняло работу.

11 октября Аксенов уехал на Дровяной мыс, и с дороги дал знать запиской, что в семи-восьми километрах за Тамбеем он наткнулся на великолепную траву.

Мы тотчас же поехали. Действительно, трава замечательная. Густая, по колено ростом, она занимает луг десятин в десять. Здесь можно собрать целые стога. Но мы опоздали. Выпавший ночью снег окончательно завалил сенокос. Попробовали было — получилась одна канитель.