Сразу же выяснилось — никто из работников фактории ни аза не смыслит по-ненецки. Только Аксенов об’ясняется, да и то с большими заминками. Гость настойчиво повторяет одну и ту же фразу, пробует дополнить каким-либо вставным словом, пытается подсобить глазами, пальцами, а наш толмач все переспрашивает, обращается то к одному, то к другому, доискивается смысла. Когда поймет — радостно вскрикивает. Мне из этого первого разговора ясно, что Аксенов знает лишь кое-что и кое о чем — его запас весьма ограничен. И туземцы радуются, когда поймут переводчика. Лица расцвечиваются.

— Тарем, тарем! — восклицают они.

„Тарем“ (понял) — это слово все мы быстро усвоили.

Погода выдалась хорошая — в шатре широко распахнули дверное полотнище, усадили гостей за стол, вскипятили чай. К хлебу, сушке, маслу, сахару ненцы отнеслись сдержанно Даже печенье их не прельстило и, с’ев по штучке, они равнодушно устранились. Яптик что-то говорил вполголоса Ваньке. Тот в ответ кивает и испытующе посматривает на заведующего. Несколько раз он повторил Аксенову какую-то фразу. При Яптике он выполняет словно бы роль маклера.

— Что они хотят? — с тревогой спрашивает Вахмистров.

— Просят поднести по чарке, — неохотно переводит Аксенов.

В нашем быту это вопрос крайне деликатный. Из-за него между заведующим и инструктором установились натянутые острые отношения. Вахмистров почти не пьет, склонен считать выпивку чуть ли не преступлением. Аксенов, наоборот привык пить и, как профессиональный полярник-промышленник, не представляет себе работу за полярным кругом без выпивки. В первый же приезд туземцев самый больной вопрос фактории встал на ребро. По взволнованности и колебаниям нашего заведующего было видно, что в его мозгу зреют паллиативы.

— По чарке я, пожалуй, угощу, но вы скажите им, что у нас этого не полагается.

Аксенов усмехнулся и что-то пояснил гостям. Те обменялись быстрым взглядом и тоже усмехнулись.

После стакана водки туземцы раскраснелись, охмелели. Им показывали разные товары, Яптик сходил к нартам и вернулся с мешком, из которого вытащил сначала одну шкурку песца, потом другую. Первый почин!

Песцы великолепны. Белые, как полярный снег, они пышные и легкие. Цельная шкура, размером приблизительно с небольшую собаку, едва ли весит свыше фунта. По пушистой нежности и красоте, конечно, этому меху нет равного.

— Валюта! — значительно проговорил Вахмистров, рассматривая шкурки с видом специалиста-пушника.

Сторговавшись в цене, Яптик заявил, что продаст песцов только при условии, что в числе нужных ему товаров будет отпущен и спирт. Торг чуть не расстроился. Вахмистров выходил из себя, но промышленник был тверд. Видимо, ему во что бы то ни стало хотелось еще выпить — поднесенная чарка подогрела аппетит. Чай, табак, сушка, даже отобранное ружье отошли на второй план.

Тусида, как волчок, ввертывался в переговоры. Он убеждал то Аксенова, то Яптика, порой обращался непосредственно к Вахмистрову, чувствуя, что именно от него зависит исход сделки. Тот не понимал ни слова, беспомощно разводил руками.

Лишь Яптик был спокоен и на слова скуп.

— Короче к делу, нужно дать спирт. Иначе ничего не выйдет, — решительно заключил толмач.

Вахмистров пожевал губами и сдался:

— Хорошо. Скажите, дам поллитра… Только ради почина!..

— Это им наплевать, они тонкостей не понимают, — небрежно ответил Аксенов.

Туземцы посовещались, переводчик ввернул свое слово.

— Литр! — заявил Тусида.

— Поллитра! — отчеканил Вахмистров.

Снова занялся торг и спор.

И надо отдать справедливость, во всей этой своеобразной „приемке пушнины“ с наибольшим достоинством держался все тот же Яунга Яптик. Охмелевший слегка от выпитого стакана, он чаще улыбался, глаза заблестели и их покойно добродушная насмешливость резче обозначилась. Было видно, что ему — опытному промышленнику — не ново иметь дело с скупщиками пушнины. Он ехал на факторию с определенной целью и знал притягательную силу песца.

Вахмистров говорил толмачу с подчеркнутой серьезностью:

— Передайте, что мы не частные, а агенты госторговли. Советская власть ни за что не станет поощрять среди туземцев пьянство. Я не имею права продавать спирт. Даю лишь как первым гостям — из-за почина.

А Яптик слушал и усмешка не сходила с лица.

— Литр…

— Поллитра…

Ванька стремился найти золотую середину. Пили уже третий чай. Ходили всей компанией смотреть оленей и нарты. Стреляли в цель из ружей разных систем.

„Тозовка“, выстрел которой щелкает не громче раздавленного зубами ореха, произвела на туземцев большое впечатление. Яптик долго и внимательно рассматривал механизм. Когда Вахмистров, старательно нацелясь, мастерски всадил пулю в полено, Яптик серьезнейшим образом исследовал действие выстрела. То, как он сам приложился и выстрелил, показывало охотничий навык в отличную меткость.

И все же ни ружья, ни прочие соблазны нашего ассортимента ни к чему не привели.

— Литр, — переводил Аксенов заведующему.

— Поллитра, — упрямо повторял тот. — Скажите, что я и так делаю чуть ли не преступление по службе.

Казалось, что ненцы так и уедут, не завершив сделки. Однако, когда Яунга Яптик, сложив песцов обратно в мешок, встал, то Вахмистров уступил во второй раз.

— Чорт с ними!.. Передайте: другую бутылку я не продаю, а угощаю их ради первого знакомства.

— Для них это не играет роли, — заявил Аксенов.

Я нарочно со всеми подробностями записал в дневник эту первую торговую операцию фактории. Уже по ней можно было судить, какая работа предстояла и какие пути намечались в сношениях с ямальскими туземцами.

Песцы все-таки перешли к нам и повисли на гвозде шатрового столба. Женщины фактории поочередно примеряли пушистый, ослепительно белый мех, кутали шею, зарывались лицом.

Интересно, сколько женских сердец будет сжиматься завистью или ликовать от обладания этими шкурками чудесного полярного зверька?

К 25 августа изба вчерне закончена. Не только ночи, но и дни настолько похолодали, что мы не стали ждать окончательной отделки дома и перешли из своего сквозного шатра под крышу.

Выражение „окончательной отделки“ следует понимать конечно, условно. Какой отделки мы могли ждать? Вся она заключалась в просушке печей. Когда их затопили, то от сырой кирпичной кладки повалил густыми клубами пар. Стены вспотели, с потолка закапало, одежда и постели взмокли. Это нас не смутило. Лучше сырость, чем мерзнуть в палатке.

Что же касается отделки, то предполагалось лишь устроить перегородки, которыми семейные работники факторий пожелали отделиться от общежития, да отмежевать лавку и амбулаторию. Для штукатурки или окраски совершенно нет материалов. Не догадались привезти даже извести или мелу для побелки.

Изба состоит из двух половин. Каждая представляет собою большую комнату восемь на десять метров, просторность которых несколько скрадывается по настроенными в изобилии печами. В одной комнате огромная русская печь для выпечки товарного хлеба. В нее за раз входит до 35 крупных буханок. А кроме того, поставлена унтермарковская печь — по-сибирски „контрамарка“, — и для скорейшей просушки избы мы соорудили еще и круглую чугунную „времянку“ с железными трубами, приспособленную под каменный уголь.

Во второй половине тоже есть русская печь, размерами поменьше, две „контрамарки“ и железная „буржуйка“ — большая, в ней помещаются дрова обыкновенной длины. Если бы не такое множество печей, то комнаты совершенно походили бы на сараи.

Стены темнеют голыми бревнами, отчасти закопченными, отчасти сохранившими следы побелки. Из пазов между бревнами торчит и космами свисает мох, которым плотники кое-как проконопатили избу. В потолке щели. Доски расходятся местами на палец. Думаем насыпать на чердак песку для теплоты и от дождя.

Фронтоны и крыша устроены тоже не ладно. Ветер гуляет и свистит в дыры, в слуховые окна, в щели. Первый же значительный дождик пронизал нашу постройку, что называется, насквозь. Отовсюду сочилось и капало через крышу на чердак, с чердака в комнаты.