С тем Багрянородный и прибыл на Пелопоннес. Думал он в начале путешествия побывать с Еленой в древнейшем городе полуострова Микенах, ещё в Спарте, где тоже всё дышало древностью. Но обстоятельства вмешались в поведение императора помимо его воли. Он был вынужден заниматься разбирательством причин восстания и судебным иском против тех, кто дал повод к восстанию. И всё это вместо того, чтобы собирать по крупицам факты жизни деда Василия, вместе со своими спутниками попытаться ухватить нить, которая приведёт к раскрытию преступления, совершенного над императором Михаилом Третьим. Так нет, и Метафраст, и Акрит, и Геометр ныне представлены сами себе, у него же возникло государево дело. Пелопоннес, в древности Морея, вставал из морской дымки как некое поднебесное божественное пристанище. Самая высокая гора полуострова, Тайгет, была похожа на сфинкса, поднимающегося под облака на высоту в пятнадцать стадиев. Наконец дромон «Никея» и памфилы вошли в южную бухту и остановились у самого перешейка, соединяющего полуостров с материком.

Гонцы одной из памфил, отправленных раньше, уже побывали у епарха Коринфа, Амбракия, и он приехал, чтобы встретить императора, пригнал для него колесницу и несколько коней под сёдлами. Епарх Амбракий был ещё молод. Багрянородный и Лакапин назначили его всего лишь год назад. До этого он служил в городской управе Фессалоники чиновником. Лакапин заметил в нём ум, честность и деловитость и попросил Багрянородного отдать под власть Амбракия но только Коринф, но и Пелопоннесскую провинцию. «Мы не ошибёмся, Божественный», - заверил тогда Лакапин.

Однако теперь, когда над Пелопоннесом бушевало пламя восстания, император начал сомневаться в том, Что год назад они с Лакапином не ошиблись. Амбракий не должен был допустить восстания, считал Багрянородный. Как понял он из слов Прохора, рабы требовали от властителей Пелопоннеса не чего-то сверхмерного, а простого человеческого обращения, самой малой заботы о рабах.

Уже на пути к Коринфу, в колеснице, Багрянородный спросил:

- Ты, Амбракий, скажи, положа руку на сердце всё ли ты сделал для того, чтобы предотвратить восстание? И почему дал захватить Спарту?

- Помилуй, Божественный, Спарта здравствует. А в остальном вы разберётесь сами. Но признаюсь, что городские власти Коринфа ничего не сделали, чтобы не дать вспыхнуть восстанию. Землевладелец Орест но только слишком жесток с рабами, но и не ставит власть Пелопоннеса ни во что.

- Но что, по-твоему, должен был делать динат Орест, чтобы его рабы не восстали?

- Они такие же, как мы. Среди них много умных, знающих ремесло, и потому их нельзя считать за скот и содержать как скотину. Если бы у Ореста с времён «царицы» Данилиды всё было по-человечески между хозяином и рабом, никто бы, думаю, не восстал.

- Где сейчас находится Орест?

- Трудно сказать, Божественный. В Коринфе его нет. Он, поди, в замке отсиживается. А может, близ восставших, пытается с наёмниками уничтожить их. У него много наёмников.

- Он обещал уничтожить рабов? И кто его наёмники?

- Он нанял арабских головорезов из корсар. И в войске у него больше тысячи человек.

- А сколько восставших?

- Их может быть тоже чуть больше тысячи, и к ним бегут рабы с островов Киклады. К тому же они держатся в горах, и их трудно оттуда выкурить.

- Ты помогаешь Оресту в борьбе с восставшими?

- Я служу императору, Божественный, и мой долг бороться на державной земле со всякими разбоями. Я Оресту пока не помогал, он не просил о помощи, а должен бы.

- Вот я и говорю: заколдованный круг.

- Верно, Божественный. Выходит, что восстания надо гасить не жестокостью, а справедливостью.

- Очень хорошо подметил. Для этого нужно найти Ореста и привезти его в Коринф, даже если он того не желает.

- Что я должен сделать?

- Взять свою полицию, я дам тебе сотню воинов, и отправляйся на его поиски. Найдя, скажи, что я вызываю его в Коринф. Не пожелает ехать добром, приведи его силой. А тут уж мы с ним побеседуем, выясним, кто раздул очаг восстания.

- Божественный, я постараюсь сделать все, как ты повелел.

- А поскольку ты говоришь, что он заносчивый, с тобой поедет мой логофет Гонгила. Он умеет приводить в чувство строптивых.

Колесница прикатила в Коринф. Древний полис[28] дышал дворцами и особняками двадцати столетий. Коринф был ровесник Микен, Спарты, Олимпии. Спутники Багрянородного и Елены готовы были тотчас отправиться в город, любоваться памятниками старины, знаменитыми на всё Средиземноморье. Когда ехали по улицам Коринфа, пустился в размышления Акрит. Он поведал, что древнегреческий полис основан именно двадцать веков назад дорийцами. Пока Акрит считал века, поэт Геометр любовался колоннами коринфского ордера, пышной капителью, состоящей из многих рядов листьев аканфа.

- Нигде этого не увидишь, только в Коринфе, - отметил Геометр и добавил поэтической строкой: - Любуюсь я колоннами Коринфа, как любовался бы красою нежной нимфы.

Самый старший из спутников Багрянородного на «песнопения» сотоварищей заметил:

- А мне бы сейчас кубок коринфского вина и кусок говядины с пастбищ Пелопоннеса.

Вскоре колесницы выехали на главную площадь Коринфа, где в белокаменном особняке располагались пелопонесская и коринфская управы. Возле парадного крыльца стояли человек пятнадцать служащих. Епарх Амбракий представил их:

- Божественный, это те, кто работает со мной.

- Скажи им, что мы ещё встретимся.

- Я так и скажу. А пока мы поедем ко мне, чтобы вы отдохнули.

Колесницы проехали площадь и в начале широкой улицы остановились возле серого мраморного особняка, недавно отреставрированного. У дверей стояли два стража.

- Живёшь, как в военное время, - заметил Константин.

- Да, Божественный. У нас ведь нет крепостных стен.

Вскоре гости Амбракия сидели в трапезной. Было выпито коринфское вино за здравие императорской четы, за благополучие семьи Амбракия. И для всех неожиданно Багрянородный произнёс:

- Хочу исправить свою ошибку. Когда мы ехали к Коринфу, я сказал епарху Амбракию, что ему должно завтра ехать за Орестом. Так вот я решил, что поеду в зону восстания сам и там завершу план замирения. К тебе, Амбракий, просьба: приготовь к утру для моих гвардейцев триста коней.

- Божественный, я смогу это сделать лишь в том случае, если оставлю без лошадей полицейских и воинов гарнизона. У меня останется только пятьдесят конных воинов.

- Вот и хорошо. Они выступят с нами…

На другое утро триста пятьдесят воинов и Константин Багрянородный в колеснице выступили в направлении небольшого городка Мантенея, в котором ещё совсем недавно властвовала пелопонесская «царица» Данилида, а теперь стоял над округой её сын, сатрап Орест. Багрянородному очень хотелось увидеть места вокруг Мантенеи: здесь прожил десять лет его дед Василий, где-то в предгорных долинах он пас табуны лошадей, а на мантинейском гипподроме одержал свою первую победу в скачках.

Приближался Божественный и ещё к одной цели, которая давно манила его на Пелопоннес. В Адрианополе старожилы рассказали ему, что в ту пору, когда Василий служил во дворце Магнавр, приехала в Адрианополь молодая и красивая гречанка. Назвала себя Элидой, сообщила, что она дочь Василия Македонянина и ищет его. Она была ласкова, обаятельная и словно бы завораживала людей своими черными прекрасными глазами. В Адрианополе её полюбили и сказали, что если она думает найти своего отца, то ей следует ехать в Константинополь. Зная, что Василий большой любитель конных скачек, она каждый день после полудня появлялась на гипподроме. Вскоре она познакомилась с молодыми наездниками, узнала, кто из них любимец императора Михаила. В один из осенних дней Элиду свели с Василием и Элида поведала, что она его дочь. Всё рассказанное ею совпало с тем случаем в жизни Василия, когда он, работая в конюшнях Данилиды, познакомился с молодой и красивой гречанкой, ключницей «царицы». Оба они были молоды, и свела их не любовь, а жажда полноты жизни. Они отдавались друг другу в любой свободный час и с жадностью поглощали наслаждения, которые доставляла им близость. Потом они неожиданно расстались, потому что Василий уехал в Адрианополь и после скачек не вернулся.