С деятельностью Пишки-Шмидта мы уже были знакомы. Он считался одним из организаторов разъездных вояжей, проводимых с целью ведения антикоммунистической пропаганды.
Однако с Фонадем за рубежом обращались совершенно не так, как с остальными агентами: с ним занимались крупные специалисты, натаскивали его и в конце концов сделали из этого довольно-таки примитивного человека широкомасштабного лжеца, своеобразного представителя несуществующего венгерского «подпольного парламента».
Его провезли почти по всем странам Северной, Центральной и Южной Америки. Фонадя принимали главы государств. На массовых митингах он от имени «порабощенного венгерского народа» агитировал против Венгерской Народной Республики, против СССР и социалистического лагеря в целом. С каждым днем Фонадь все больше превращался в главную фигуру идеологического похода, направленного против нас. Он выступил на заседании сената США и в качестве главного обвинителя — с трибуны так называемого «комитета пяти» ООН, занимающегося разбирательством пресловутого «венгерского вопроса».
Мы были бессильны что-либо сделать. Использование Фонадя ЦРУ расценивало как одну из своих наиболее удачных акций.
Возможность повлиять на это дело предоставилась мне совершенно случайно.
Я довольно часто бывал в редакции эмигрантской газеты «Немзетер». Эту газету основал Тибор Толлаш-Кечкеш, бывший жандармский офицер, переквалифицировавшийся в поэта. Большинство сотрудников редакции, входили в число его личных друзей. Через них я в какой-то степени мог держать в поле зрения печатный орган «Союза венгерских борцов за свободу», близкий Беле Кираю, и как-то влиять на него.
Однажды Иван Келемен, главный редактор газеты, сказал мне:
— Да, Миклош, чуть было не забыл сообщить тебе… Скоро к нам прибудет интересный гость. Ты что-нибудь слышал о Фонаде?
Я и не знал, что эта «звезда» приезжает в Вену, и не узнал бы, пока об этом не начали бы трубить газеты. Конечно, сначала мне показалось странным, что о приезде этого типа нигде не сообщается, но потом я понял, что нейтралитет Австрии не позволяет ей бить в барабаны по этому поводу. Мое же отношение к Фонадю было однозначным — как честный политический эмигрант, я возмущался его поведением, считая, что он скорее вредит, чем помогает «делу венгерской революции».
— И вы собираетесь разговаривать с этим авантюристом? — спросил я Келемена.
Присутствовавший при этом разговоре патер Вазуль Вегвари, которого мятежники с площади Сены считали как бы своим духовным отцом и который сам охотно выступал в этой роли, услышав мой вопрос, назидательно проговорил:
— Человек, сражающийся за веру, не может быть авантюристом даже в том случае, если он лжет при этом.
Габор Кочиш, видя, что спор все больше и больше разгорается, решил срочно вмешаться и миролюбиво сказал мне:
— Ты судишь слишком строго. Деже — неплохой человек, но его просто затаскали. От него захотели большего — он больше и дал.
— Познакомься с ним. Это будет интересно, — предложил мне Иван Келемен.
— Согласен? — спросил меня Кочиш.
— Согласен, — ответил я после недолгого раздумья.
Откровенно говоря, я заинтересовался Фонадем, на которого ЦРУ потратило столько денег и стараний и который (этого не стоит отрицать) оправдал эти затраты.
По приглашению Келемена в комнату вошел хорошо одетый молодой человек. Я взглянул на него. Обычное лицо, какое бывает у тысячи людей.
Кочиш представил нас друг другу.
— Я много слышал о вас еще в Америке. — В голосе Фонадя было не столько уважения, сколько лести.
«Интересно, с какой целью он мне льстит?»
Это заинтересовало меня. Инстинктивно я почувствовал, что зачем-то нужен ему, что случилось что-то, о чем я не знал, но из чего можно было извлечь какую-то пользу.
— Так, так… Значит, это ты — представитель «подпольного парламента»? — спросил я с некоторым сарказмом.
— А почему бы и нет? Вы что, не верите в мои силы? — В ответе Фонадя было больше иронии, чем дерзости.
— Не верю!
Столь категоричного ответа он, видимо, не ожидал. Лицо его покраснело, и он ринулся в нападение.
— Американский сенат поверил мне! «Комитет пяти» ООН тоже поверил! Главы государств поверили! И только один вы не верите?!
— Не верю! И боюсь, что твои триумфальные поездки больно ударят по всей венгерской политической эмиграции.
— Ради бога, не цапайтесь! По крайней мере здесь! — вмешался в наш разговор Иван Келемен, нервно поглаживая свою красивую темную бородку.
Фонадь открыл было рот, желая что-то возразить, но потом лишь махнул рукой и бросил:
— А! Теперь уж все равно. Всему конец!
— Конец? Как это понимать?
— Оставьте меня в покое!..
Однако те во что бы то ни стало захотелось разузнать, какой смысл вложил этот представитель несуществующего «подпольного парламента» в свои с горечью произнесенные слова.
— А что вы об этом думаете? — с упреком обратился я к Кочишу и его друзьям. — Произошло какое-то важное событие, которое касается каждого из нас, а он молчит! Что это такое?!
— А вам все нужно знать? — заступился за Фонадя патер Вегвари.
— Да, все. В этой стране я представляю интересы революционной эмиграции.
— Деже уволили, — тихо заметил Иван Келемен.
— Как это уволили? Кто? — удивленно спросил я.
— Американцы.
— Это правда? — обратился я к Фонадю.
— Правда. Поблагодарили за сделанное и распрощались со мной, — еле слышно произнес он сдавленным голосом.
Два дня спустя после этого разговора ночью меня разбудил телефонный звонок.
«Кого это черт надоумил?» — мысленно выругался я, зажег свет и взглянул на часы. Они показывали половину пятого утра.
— Алло? — проговорил я, сняв трубку.
Голос говорившего показался мне знакомым, но спросонок я не мог отгадать, кто это был.
— Это я, Пали. Пали Селлеши из венского «Мадьяр хирадо». Ты слышал, что случилось?
— Ничего я не слышал. Я спал, пока ты меня не разбудил, — пробормотал я.
— Ночью убили Фонадя!
— Что ты говоришь?.. Кто убил?.. Где?..
— Недалеко от Граца. И обокрали! В утренних газетах об этом будет сообщение. Алло! Алло!..
Я не сразу обрел дар речи.
— Пали, скажи, а ты мог бы съездить со мной в Грац? — спросил я.
— Ты же знаешь, что у меня нет машины.
— Я за тобой сейчас заеду.
Прежде чем разбудить Гезу Банкути, который обычно возил меня, я несколько раз обдумал услышанное, пытаясь разгадать эту загадку и ответить самому себе на вертевшиеся в голове вопросы: «Кто мог убить этого авантюриста? И что у него можно было взять? Документы? Но ведь сам Фонадь сказал в редакции «Немзетера», что теперь все уже кончилось. Следовательно, никаких документов у него быть не могло. Деньги? В таком случае это был бы простой грабеж, и только…»
И тут я вспомнил слова Ивана Келемена, которые он сказал, когда мы расставались: «Не сердись на Деже, у него и так бед полно. Он вернулся таким бедным, что нам пришлось оказывать ему денежную помощь».
«Что же тогда можно было взять у него? Возможно, что его убили из мести? Или, быть может, бывшие патроны, попросту говоря, решили отделаться от неприятной обузы?..»
Пока ехали, мы в машине обсуждали случившееся. Правда, Селлеши почти ничего не знал, кроме того, о чем он сообщил мне по телефону. Из последнего сообщения агентства мы узнали, что на Фонадя было совершено покушение, во время которого у него похитили портфель с важными документами.
В Грац мы приехали уставшими и измученными неизвестностью. Довольно легко нам удалось пройти в здание полиции, но с большим трудом — в кабинет инспектора, который ворчливо бросил нам:
— Я занят! Обратитесь к дежурному!
Тогда Селлеши достал свое удостоверение и сунул его под нос инспектору со словами:
— Господин инспектор, я журналист из Вены!
— Сожалею, господин журналист, но у меня действительно нет времени для разговора с вами, — уже дружелюбнее проговорил инспектор.