— Ты сейчас, наверное, думаешь о том, что наше положение было не на много опаснее твоего, не так ли? — спросил он.

— Не совсем так, — ответил я и рассказал ему о том, какие страхи пережил.

— Смелость заключается отнюдь не в отсутствии страха, — заговорил он так тихо, что мне пришлось напрягать слух, чтобы разобрать все слова. — Я думаю, что делать свою работу, пусть даже испытывая страх, — великое дело. На Западе тебя поджидает множество других опасностей. Я не спрашиваю тебя о том, готов ли ты работать и дальше. Твое сегодняшнее донесение и вся проделанная работа говорят сами за себя. Могу лишь одним порадовать тебя — компрометирующие тебя документы не попали в чужие руки, ни один из наших сотрудников из числа тех, кому пришлось погибнуть, не стал предателем.

Это известие я действительно воспринял с радостью, так как теперь был спокоен за то, что мои противники не нанесут мне удар в спину. А это очень важно.

— Ну так вернемся к МОНу, так, кажется, звучит это сокращение, которым пользуются мятежники?

— Да, так. Оно означает — «В марте опять начнем».

— Словом, они снова попытаются пустить в ход автоматические карабины, противотанковые гранаты и бесшумные пистолеты…

Он не спрашивал, а как бы вслух мыслил, а под конец разговора задал мне вопрос:

— А когда этот Реннер начнет действовать?

— Точно не знаю, но, видимо, в течение ближайшей недели.

— Ну что ж, пусть пожалует! Мы будем ждать!

Приведу лишь небольшой отрывок из показаний Реннера (он же Ковач), арестованного в Венгрии.

МОН — то есть запланированный на этот месяц новый контрреволюционный мятеж — не удался, а его руководители оказались арестованными…

Да, руководители его были арестованы, однако остались контрреволюционеры, окопавшиеся в Вене, которые вели враждебную для ВНР деятельность. Из Центра мне было дано указание любым способом разделаться с этой группой.

Задание было не из легких. Я не имел представления, как его выполнить, не подвергая себя смертельной опасности. Приходилось считаться с тем, что провал Реннера вызовет усиленный контроль за всеми, кого можно считать противником этой организации.

И на этот раз мне помогли случай и мои хорошие связи, а вера в своих людей подсказала и ключ для решения этой задачи.

Однажды ко мне явился хореограф Кальман Шоймоши, в прошлом работавший в Венгерской государственной опере. В Вене он сколотил балетную труппу из эмигрантов.

— Ты знаешь о существовании молодежной организации, что располагается в Вердерторгассе? — возбужденно спросил он.

К тому времени я уже кое-чем помогал этим людям, например Йожефу Юхасу, Виолетте Феррари и их партнерам. Шоймоши, несмотря на его молодость, я считал человеком серьезным, вот почему, собственно, меня и удивило его необычное состояние.

— Разумеется, — ответил я. — Это боевая, политически зрелая гвардия.

— Может, в политическом отношении они и зрелые, а вот в человеческом — нисколько!

Такого заявления я от него не ожидал, тем более что оно относилось к организации, способа уничтожить которую я так искал.

— Объясни, в чем, собственно, дело?

— Вики пошла к ним за помощью. Ей выдали талон, который на складе лысый старик Гебей должен был отоварить.

— О ком ты говоришь?

— О лысом старикашке, который так и заявил Вики, что если она с ним переспит, то получит шубу.

Вот тут-то меня и осенила мысль, что, используя этот инцидент, я могу здорово насолить контрикам.

Вики была самой молодой и очень красивой девушкой в балетной труппе. То, что она пошла куда-то за помощью, меня нисколько не удивило. Среди диссидентов вошло в моду повсюду выпрашивать подачки в виде вещей, продуктов, денег, чем они охотно и занимались.

Сначала с девушкой поговорил я, а потом ее расспросили мои сотрудники. Сделано все это было под предлогом сохранения чистоты эмигрантских рядов.

Когда же в моих руках оказались веские доказательства, я навестил своего старого знакомого, дядюшку Герцога.

Старик выслушал меня с философским спокойствием.

— Я уже слышал об этом инциденте, — сказал он, — но, как я полагаю, дело это нужно замять без скандала.

— Никакого скандала и нет, — заметил я. — Но раз слух об этом безобразии дошел до меня, то рано или поздно об этом станет известно и представителям христианско-демократической прессы.

Я отнюдь не случайно сослался на эту прессу, хорошо зная, что в предстоящей предвыборной борьбе далеко не все равно, какими компрометирующими фактами будет располагать противная сторона.

Дядюшка Герцог, словно забыв о своем почтенном возрасте, горячо воскликнул:

— Нам только этого и не хватает! — Немного подумав, он повернулся ко мне и спросил: — А ты что скажешь?

— Нужно подумать, целесообразно ли социалистической партии иметь на своей спине такой горб?

Старик уставился на меня так, будто видел впервые, а затем весело засмеялся:

— Феноменально! — Перестав смеяться, он стукнул ладонью по столу. — Скажи, а откуда тебе известно, что нас интересует этот вопрос?

Я ответил с таким видом, будто хорошо обо всем осведомлен:

— По логике вещей нетрудно догадаться, что социалисты вряд ли возьмутся помогать тем, кто становится на путь белого террора.

— Ты прав. — Он сразу же стал серьезным. — Мы прикроем эту группу молодежи, Корнеля Вадаса отправим в Швецию, чтобы он там немного остыл, а остальных развеем по ветру.

Вскоре эта молодежная группа действительно перестала существовать.

Приблизительно в это же время судьба подарила мне одну интересную встречу. Я встретился с доктором Золтаном Шахи, которого считал незаурядной личностью. Он был человеком очень замкнутым с чужими, но по-детски открытым и доверчивым с друзьями. Когда ему по моей просьбе через Международный Красный Крест вручили докторский чемоданчик с великолепным набором инструментов, он радовался как дитя.

И вот доктор Золтан Шахи позвонил мне как-то по телефону и попросил принять его вместе с человеком, попавшим в беду.

— Сюда он прибыл две недели назад. Тебе стоит с ним познакомиться, — сказал Шахи перед тем, как положить трубку.

Широкоплечий, спортивного телосложения мужчина, которого привел доктор, действительно заинтересовал меня.

— Меня зовут Геза Банкути, — отрекомендовался он. — Я мотогонщик.

Видя, что его слова не произвели на меня должного впечатления, он добавил:

— Вместе с Ференцем Галом я восемь раз был чемпионом Венгрии.

— Очень похвально, но здесь вы, видимо, оказались совсем по другой причине?

— Сюда я приехал из-за Белы Кирая, вернее, из-за его безответственных действий.

— Что вы имеете в виду? — насторожился я.

— Разве вы ничего не слышали о деле Реннера?

— Абсолютно ничего. Может, расскажете?

Я старался держаться так, чтобы не выдать себя, тем более, что, являясь представителем «Революционного совета» в Австрии, должен был хранить его тайны. Если же я не стану делать этого, то либо провалюсь сам, либо потеряю доверие совета. У читателя невольно может возникнуть вопрос, не рисковал ли я, делая вид, что фамилия Реннера мне ничего не говорит. Отвечу просто. Реннер редко пользовался своей настоящей фамилией, все звали его Петером Ковачем, и, за исключением нескольких доверенных лиц и высшего начальства, никто не знал его настоящего имени.

Геза Банкути принялся рассказывать:

— В ноябре я входил в вооруженную группу, располагавшуюся на площади Сены, в Будапеште, которой руководил дядюшка Сабо. Мне повезло, меня никто не предал. Вот, собственно, почему в период массового бегства за границу я вместе с женой и двумя детьми остался в столице.