Зимой 1934 года, через два года с той поры, как Ли Ён Гук рассказывал мне о деле Ким Бэк Рёна, я встретил последнего в Бадаохэцзы уезда Нинань. Тогда Ким работал там секретарем участкового парткома. На встрече со мной он с печалью вспоминал осенние дни 1932 года, когда его осудили за «правое капитулянтство», за предупреждение «преждевременности создания совета». Он неосторожно подвергал критике сторонников безрассудного левацкого курса на создание совета. А ведь было. это время, когда в Восточной Маньчжурии уже давно был отвергнут этот левацкий курс и народно-революционные правительства начали управлять всеми делами в партизанских районах. Беседуя с ним, я убедился, что это очень умный и убежденный товарищ.

— Зачем же вы настаивали на преждевременности создания совета? — спросил я.

— Это вопрос простой, — ответил он коротко. — Работая в селе Гаяхэ, я часто беседовал с крестьянами, которые еще не знали, что такое совет. Жители не имели даже понятия о нем, а руководители уже вовсю трудились над его созданием. Я понял всю безрассудность такого поступка и высказал свое мнение. Его откровенный ответ: «Народ не знал, что такое совет», полностью отражал действительное положение, сложившееся в то время.

Старики из Гаяхэ, участвовавшие в выборах в участковый совет, принимали слово «совет» за «соксэпхо» (пушка — ред.). Они сказали: «Получив весть об установлении совета, мы думали, что будет установлена пушка, способная уничтожить большое количество японцев, и смотрели в сторону стола президиума. Но ставили не пушку, а красный флаг».

Среди людей из Мацуня, участвовавших в церемонии создания совета во 2-м участке Ванцина, были и такие, которые понимали слово «совет» как «свэбочхи» (чугунный таз — ред.). Люди из какого-то села просили у сельчан, идущих на выборы в советский орган: «Внимательно смотрите, как выглядит этот совет. Это штука большая или маленькая?» В другом селе люди вышли на поле с корзинками, чтобы собирать съедобные травы. При этом они говорили: «Придет к нам важный человек по имени Совет, а угощать его нечем, просто жаль…»

Так люди понимали слово «совет» каждый по-своему и давали ему комедийное истолкование, что вызывало у многих усмешку. Конечно, можно сказать, что это в какой-то мере результат их невежества, но это, более того, объясняется тем, что руководящие кадры скверно вели среди масс пропагандистскую работу. Пропагандистские материалы того времени, прежде всего их заголовки, как правило, были насыщены трудно понимаемыми простым человеком иностранными терминами. Например, «Что такое совет?», «Что такое колхоз?», «Что такое коммуна?» А о совете пропагандисты сами не имели достаточно четкого понятия.

Радикальные элементы, отравленные левацким ядом, повсеместно установили советы, о которых народ понятия не имел, скандировали лозунги о диктатуре рабочих, бедняков и батраков. Было много хвастовства, как будто революция уже победоносно завершилась…

Несмотря на предупреждение товарищей Ванцина, я вел дискуссию с Тун Чанжуном по вопросу о власти.

— Думаю, действительно замечательно, что в Цзяньдао родилась революционная власть и оповестила весь мир о своем существовании. Но, товарищ Тун Чанжун, не могу смотреть сквозь пальцы на тот факт, что курс на создание совета причиняет ущерб нашей линии на образование единого фронта, — сказал я.

Не скрывая своего удивления, он посмотрел на меня:

— Вы говорите, что линии на создание единого фронта причинен ущерб? Что вы имеете в виду?

— Об этом уже сказано было вам в Минюегоу, — ответил я. — Мы выдвинули линию на сплочение всех антияпонски и патриотически настроенных людей, заинтересованных в нашей революции, в единую мощную политическую силу и несколько лет в Корее и в Маньчжурии упорно вели кровопролитную борьбу за ее претворение в жизнь. В ходе этого мы добились сплочения широких масс. Среди них-патриотически настроенные верующие, торговцы, предприниматели, чиновники низкого. ранга и даже помещики. Однако советы своими мероприятиями без разбору отстранили их от революции. Поэтому эти люди, которые доныне поддерживали и сочувствовали революции, сегодня повернулись к ней спиной или же встали на позиции против революции. Отношения между корейским и китайским народами снова стали ухудшаться.

Тун Чанжун, улыбаясь, легко тронул меня за руку.

— Такое, конечно, может быть, но это не главное, не существенное, — сказал он. — Важное — в том, что советская власть разрешила все, что желает народ. Революция победоносно идет вперед. Абсолютное большинство масс, и прежде всего рабочие и крестьяне, следуют за советской властью. Нам нечего бояться. Я считаю: если рабочие и крестьяне — на нашей стороне, то мы сможем свершить любую революцию. С небольшими потерями нам придется смириться.

— Да, и я думаю о том, что революции может быть нанесен ущерб. Но зачем же отстранять от себя тех, кого можно привлечь на свою сторону? Наша генеральная стратегическая линия состоит в том, чтобы максимально изолировать врагов и завоевывать на нашу сторону абсолютное большинство масс. Исходя из этого, за минувший год мы, пренебрегая опасностью, вели работу с китайскими антияпонскими отрядами. В результате еле-еле восстановлена репутация коммунистов, запятнанная во время восстания 30 мая, ценой нашего огромного труда исчезли распри, посеянные между народами двух стран — Кореи и Китая. Но снова возник кризис, и в одно прекрасное утро все наши достижения могут быть сведены на нет.

— Вы, товарищ Ким Ир Сен, не слишком ли пессимистически относитесь к делу?

— Нет. Я вообще привык относиться к делу оптимистически. Революция, конечно, и впредь будет продвигаться вперед. Но, товарищ Тун Чанжун, я не могу не проявлять большого беспокойства за последствия левацких мероприятий в Восточной Маньчжурии. Думаю, Восточноманьчжурский партком должен серьезно относиться к этому вопросу.

— Требуете ли вы проверки нашей политики?

— Да, надо проверять политические установки и форму власти, разрабатывающей эти установки.

Выслушав меня. Тун Чанжун сморщил переносицу, выражая свое недовольство, и сказал:

— Товарищ Ким Ир Сен, в осуществлении советских мероприятий, естественно, могут быть и недостатки. Но что касается формы власти, то она неприкосновенна. Установление совета — это линия центра!

Дискуссия продолжалась долго. Тун Чанжун настаивал на своем и абсолютизировал совет. Он был человеком смирного характера и большой человечности, но был слишком упрямый. Обладал он большой эрудицией, но, вместе с тем, в мышлении и на практике чаще допускал догматические ошибки.

После я с ним снова вел обсуждение этого вопроса. Главным в этой дискуссии являлось решение — сохранить или распустить совет? Если отказаться от совета, то какую новую форму власти выбрать?

Я убеждал собеседника: уже доказано на практике, что совет является формой власти, не соответствующей реальным условиям партизанских районов в Восточной Маньчжурии, которым предстоит осуществить задачи антиимпериалистической и антифеодальной демократической революции. В этих условиях коммунисты двух стран — Кореи и Китая — должны решиться на изменение формы власти, проводить политику, отвечающую интересам народа, и поправить создавшееся хаотическое положение.

— И я признаю, что совет не соответствует реальным условиям Восточной Маньчжурии и некоторые из осуществляемых новой властью мероприятий принесли ущерб делу революции. Раньше на нашей беседе вы, товарищ Ким Ир Сен, беспокоились о том, что линия наустановление совета создала помехи осуществлению линии единого фронта. Теперь я понимаю, почему вы проявляете беспокойство по этому поводу. Тревожное положение, сложившееся в последние несколько месяцев в Восточной Маньчжурии, заставляет меня обращать серьезное внимание на ваше предупреждение. Но, к сожалению, мы пока еще не знаем такой формы власти, которая может заменить совет, — говорил он.

Меня радовало изменение взглядов секретаря Особого комитета Тун Чанжуна на поднятый вопрос. В тот день он не был вчерашним твердолобым Тун Чанжуном. Раньше он настаивал на своем, утверждая, что во время подъема революции, когда боевой дух масс высок, совет является единственной формой власти для коммунистов.