— Какое преступление вы совершили? — мягким голосом спросил я, обнимая одного за другим детей, дрожащих от холода.
— Нет, никакого преступления мы не совершили.
— Тогда почему покидаете партизанский район?
— Нельзя жить здесь, не дают покоя…
— Куда хотите уйти? Во вражеском районе еще тяжелее будет жить.
— Мы раньше пришли в партизанский район, бежали от гонений японцев. Разве можно теперь снова идти к ним? Хотим перебраться в безлюдную горную глушь. Будем там заниматься подсечным хозяйством, сводя концы с концами. Думаю, легче будет на душе.
Слушая его, я переживал очень тяжелое чувство. Терзала меня мысль: «Уходят люди в более далекую, чем Мацунь, горную глушь, потому что там им будет спокойнее на душе. Но ведь жизнь в тех краях не сулит им ничего хорошего. Чем они будут жить завтра?»
— Пока же еще не оттаяла земля и не появлялись побеги трав. У вас есть что-нибудь на первый случай? Как вы сможете сводить концы с концами до весны?
— У нас ничего нет. Тружусь из последних сил, мне теперь все равно, что жить, что умереть… Теперь совсем надоело жить.
Его жена, стоявшая рядом, слушая мужа, вдруг начала рыдать. Плечи ее вздрагивали. И трое детей, находясь в моих объятиях, тоже плакали, больше не сдерживаясь.
Растерянно стоял я во тьме, сам глотая слезы, что текли по щекам. Думалось: «Если люди уходят отсюда один за другим, то на кого же мы будем опираться в революции? Почему наша революция оказывается в столь большом затруднении?» Вот как пагубно сказывались последствия безрассудных мероприятий руководителей совета.
— Скоро поправится сложившееся положение. Не падайте духом. Будем вместе ждать того дня, когда в лучшую сторону изменится ситуация, — сказал я.
Я велел бойцам привести обратно в дом всех членов этой семьи, встретившихся нам неожиданно на дороге. Тут же изменил свое намерение следовать в казарму 2-й роты и заночевать там, а пошел к старику Чвэ Чжа Ику, живущему в Сидапо. Увидя столь печальное положение людей, я хотел глубже вникать в души жителей партизанских районов.
Чвэ Чжа Ик — отец Чвэ Ин Чжуна, который начал партизанскую жизнь бойцом Ванцинского отряда особого назначения, а впоследствии воевал командиром роты, потом командиром полка отдельной бригады и погиб в бою. Каждый раз при посещении Третьего острова я обязательно навещал старика Чвэ.
Это был человек широкого кругозора. Ведь в свое время он работал секретарем Северной военной управы, руководимой Со Иром. Более того, он был человеком общительным и откровенным, от него можно было услышать немало полезных советов.
— Как поживаете на эти дни, уважаемый Чвэ? — обратился я к нему.
На мой приветливый тон старик отреагировал довольно странно:
— Живу потому, что не могу умереть, — сказал он.
Я подумал, что этот своеобразный ответ старика выражает настроение жителей партизанского района, а поэтому снова спросил:
— Так трудно жить в партизанском районе?
На этот раз старик, еще более рассердись, вдруг ответил довольно громко:
— Я сдерживал себя в то время, когда советская власть забирала рабочий скот и сельхозинвентарь. Знаю, такое уже было в России, когда там осуществилась коллективизация сельского хозяйства. Мы думали, что это, наверное, по их примеру. Но несколько дней назад у нас устроили общественную столовую и отобрали у всех семей даже ложки и палочки. И вот теперь я плюнул на все это. «Разве нам, старикам, — говорю я, — пристало в холод ходить в столовую три раза в день, оставив свой дом с отопляемым полом? Не могу больше так жить. Если хотите организовать коммуну или артель, чертов мир, то, пожалуйста, создайте их только для молодых. Мы не можем следовать за ними, силы не хватает». На этот раз под предлогом ликвидации феодализма и по другим надуманным причинам заставили снох критиковать своих свекров на общих собраниях. Была ли столь дурная затея за пятитысячелетнюю историю нашей страны? Несмотря на это, мой сын Ин Чжун позволил себе упрекать меня в распространении клеветы о совете. Поэтому я и хотел бы сломать ему хребет,
Отец командира партизанского отряда плевал на советские мероприятия и по верну лея к ним спиной. Значит, не было больше надобности узнавать настроение других людей.
Впоследствии в те дни, когда в партизанских районах наступило время страха из-за ультралевацкой борьбы против «Минсэндана», и в те печальные дни, когда партизаны и жители в связи с роспуском партизанского района расстались со слезами на глазах, я часто вспоминал старика Чвэ, который, ударяя кулаком в грудь, жаловался на сложившееся положение.
В течение не более полугодия после установления советской власти снова резко ухудшились отношения между народами Кореи и Китая. Не случайным было то, что повторялся прежний конфликт, какой возник во время восстания 30 мая. Ибо большинство свергнутых помещиков являлось китайскими помещиками. Антияпонские китайские отряды, как и прежде, снова враждебно относились к корейским коммунистам. Не говоря уж о японских войсках и армии Маньчжоу-Го, теперь и Армия спасения отечества, и китайские помещики становились нам врагами.
Антияпонский партизанский отряд осторожно действовал в деревнях корейцев, как это было сразу же после его создания, когдаон, как конспиративный малый партизанский отряд, скрывался на задворках чужих домов. Но теперь неуместно было снова наименовать его отрядом особого назначения. При встречах с нами бойцы Армии спасения отечества наносили нам удары, презрительно называя «гаолибанцзы». Деятельность партизанского отряда стала не чем иным, как полуподпольным существованием.
Все достижения, приобретенные нами в борьбе более чем за один год, к сожалению, начали исчезать, словно мыльные пузыри. Советские мероприятия вызвали разногласия и в среде наших товарищей. Появились те, кто хотел учиться у России методам осуществления революции и заново начинать дело. Другие требовали вернуться на исходные позиции и вести революцию отдельно. Они утверждали, что метод цзяньдаоцев может сорвать не только революцию, но и все другие дела. А третьим надоело заниматься столь никудышной революцией и они хотели бы возвратиться домой, как бы проявив тем самым почтение к своим родителям. И тогда мы разрешили одному китайскому товарищу, тоскующему по родине, вернуться домой, а другому — отправиться в Советский Союз, так как он пожелал там учиться.
И вот в такой ситуации те люди, которые были ответственны за судьбу партизанских районов, не решились изменить свою политику. Восточноманьчжурский Особый комитет действовал как руководящий орган, но он не имел своей собственной линии, которая внесла бы поправки в политический курс Коминтерна. Ситуация требовала, чтобы, невзирая на угрозу ярлыка «правого элемента», смело подняться на борьбу за устранение хаотичного положения и спасти партизанские районы от крушения. Для этого нужны были решимость сопротивляться левацкому курсу совета и новые тезисы. Именно к этому времени я опубликовал в виде брошюры статью по вопросу ликвидации фракционизма и укрепления единства и сплоченности революционных рядов.
Я решил тогда вести в Мацуне с Тун Чанжуном дискуссию по вопросу о власти. Однако секретарь уездного парткома Ли Ён Гук и некоторые другие товарищи уговаривали меня отказаться от этого намерения. Ничего путного не выйдет из этой дискуссии, утверждали они, поскольку уже было отправлено на места «Решение Восточноманьчжурского Особого комитета об основных положениях работы по созданию совета» и было образовано в Сышуйпине советское правительство. А если дискуссия не приведет к желаемому результату, то придется получать еще санкцию-таково было их мнение. Ли Ён Гук коротко напомнил мне о том, что уже заклеймили однажды Ким Бэк Рёна как правого уклониста за то, что он опрометчиво коснулся советской власти.
Одно время Ким Бэк Рён работал в Северной Маньчжурии членом уездного комитета партии. Мне сказали вот что. Когда накануне создания совета во всю ширь развернулась в Цзяньдао пропагандистская кампания, он по какой-то причине побыл в Восточноманьчжурском Особом комитете, затем прибыл в 5-й участок Ванцина, который был определен как первый экспериментальный район в деле создания советского правительства. Услышав тогда весть об этом, он сказал, что для Восточной Маньчжурии это является преждевременным. Только за это ему тут же нацеплен ярлык «правого оппортуниста» и он стал мишенью особой травли. А в конце концов он был изгнан в Северную Маньчжурию.
