Помню, мой отец с восхищением рассказывал о походке этого старика. По словам отца, так его начали прозывать еще с тех пор, когда он служил бойцом в Армии справедливости в районе Канге.
После переселения в Маньчжурию он, подчинившись группировке Чхамибу, был, как говорится, под рукой Сим Рён Чжуна. Когда эта администрация попала под распоряжение Шанхайского временного правительства, наиболее решительно этому противился Чха Чхолли. Об этом тогда шло много разговоров. Но старика горячо поддерживали некоторые деятели группировки Чоньибу, которые не очень хотели, чтобы организации Армии независимости находились в руках временного правительства. Большую часть руководства Чоньибу составляли выходцы из армии, и они в большинстве случаев пренебрежительно относились к временному правительству, в составе которого были гражданские чиновники.
В тот день старик много рассказывал о разных поучительных фактах. Он с горечью и жалостью говорил, что в былые времена корейская нация могла бы отразить иноземных захватчиков — японских самураев, она развивалась бы как достойный народ независимого государства, но потеряла родную страну по вине прогнивших, бездарных правящих кругов — феодалов. Старик утверждал, что движение за независимость не совершишь словами, надо больше уничтожать япошек с оружием в руках. Обращая мое внимание на коварность японских самураев, он сказал, что по отношению к этим врагам надо быть очень бдительными.
— Ты слыхал, молодой человек, как провалилась Кенсонская спичечная фабрика? Товар этой фабрики, спички с маркой «Обезьяна», были широко известны. Спички-то были спичками, а тут марка была особой, что привлекала интерес людей. На марке был рисунок — обезьяна несет на плече ветку персика. Японцы пришли в Корею и построили фабрику по производству зажигающихся обо что угодно спичек. Но, знаете, япошки не могли зашибать деньгу из-за этих вот корейских спичек. Островитяне строили всякие козни и, наконец, придумали коварную вещь — начали массово скупать, десятками тысяч, эти спички с маркою «Обезьяна», увозили их на какой-то безлюдный остров, там замачивали их в воде и потом сушили, такими вот и продавали их затем на базарах. Ясно, что такие спички не зажигались, и покупатели отмахнулись от них, стали покупать только японские. А та спичечная фабрика, Кенсонская, продала марку товара японской компании и совсем провалилась. Вот какие они, япошки…
Это факт или нет, подтвердить не могу, но рассказ этот стоил, образно говоря, десятка тысяч лян для понимания японского империализма.
Старик рассказал, как он в молодости успевал три раза выстрелить из мушкета, пока самураи выстреливали пять раз из пятизарядной винтовки, но теперь старость не позволяет ему сражаться с врагом, и ему очень скучно быть запертым в четырех стенах комнаты.
Он сказал еще, что очень хорош был танец, поставленный нами, с пением «Тансимчжур» («Единодушие» — ред.). Он жаловался, что в прошлом пошла насмарку Армия справедливости потому, что не были объединены силы, да и теперь вон Армия независимости стала хиреть, преследуемая японцами, и это тоже потому, что люди не объединили свои силы и действуют вразброс, каждый сам по себе.
— Пусть корейцев соберется хотя бы трое, но им нужно сплачиваться друг с другом в схватках с японцами. — Так взволнованно говорил он.
И был прав. Такие слова никто не мог сказать, кроме того, кто до мозга костей испытывал ценность принципа: в сплоченности — путь к победе, а раскол ведет только к гибели.
Взяв меня за руки, старик сказал:
— Я уже стар, пожалуй, уже не в силах сражаться за независимость Кореи. А молодое поколение должно бороться на славу.
Слушая его, я всем своим существом испытывал высокую миссию, — я как сын Кореи должен свершить революцию и оправдать ожидания народа.
Слова старика и больно, и горячо тронули струны моего сердца. Впоследствии в нашей борьбе большим поучением стал его наказ: корейцы, пусть их соберется хотя бы трое, должны сплотиться в борьбе против японского империализма.
В людях мы не только пробуждали сознание, подымая их на борьбу, но и учились у них. И в то время, как и сейчас, народ был нашим учителем.
И вот я теперь каждый раз, когда встречаюсь с руководящими кадрами, сердечно советую им: идите в народ. Я часто подчеркиваю: быть в гуще народа — значит принимать тонизирующее средство, а уходить от него — принимать яд. Иди в народ — там всегда найдется такой человек, как старик Чха Чхолли. В народе есть и философия, и литература, и политическая экономия.
Впоследствии мне довелось услыхать, что старик Чха Чхолли служивший командиром охраны группировки Чхамибу, был убит из-за угла своим же начальником Сим Рён Чжуном.
Получив эту скорбную весть, я с гневом и возмущением вспоминал слова старика: «Пусть корейцев соберется хотя бы трое, но им нужно сплачиваться друг с другом в борьбе против японцев». Если бы руководители группировки Чхамибу объединяли бы свои силы, как учит жизненный девиз старика, то не произошло бы такой трагедии, такого несчастья.
Новогодний праздник по лунному календарю мы отметили в Дуцзидуне.
После праздника я, вернув агитбригаду в Фусун, сам отправился вместе с Ке Ен Чхуном и Пак Чха Соком в Аньту. В этом уезде был поселок Нэдосан, где жили только корейцы. Горная глухомань таилась в дремучем лесу у подножия горы Пэкту. Это было, как говорится, первым селом под небом. Название Нэдосан происходило от смысла того, что в лесу высится гора, подобная острову. Китайцы и называют ее Нэйдаошань в том смысле, что эта гора напоминает сосок груди.
Уже давно в эту деревню приходили участники движения за независимость Кореи. Одно время здесь был и Хон Бом До, старейший предводитель Армии независимости, был здесь и Чвэ Мен Рок.
Сюда, в деревню Нэдосан, мы уже раньше направили члена ССИ Ли Чжэ У (Ли У) с поручением объединить молодежь этой местности в организацию. У нас был план — в будущем превратить окрестности горы Пэкту в большую революционную базу.
Ли Чжэ У был уроженцем провинции Хванхэ. Его отец еще тогда, когда он был в Чанбае, имел связи с моим отцом и участвовал в движении за независимость. Оттого и Ли Чжэ У естественно, смог идти со мною рука об руку.
Я расстался с ним в Хуадяне. С ним я встретился, когда мы создали в Фусуне Пэксанский союз молодежи. Тогда я с ним обсуждал вопрос о создании филиала ПСМ в поселке Нэдосан Ли Чжэ У и в шутку и всерьез сказал мне: не поручай только задание, прошу тебя хоть разок прийти самому к нам и помочь на месте.
Расстояние от Фусуна до Нэдосана — более 300 ли. Смотришь с китайской земли — это последний поселок Маньчжурии, а смотришь со стороны корейской — это первое село за горой Пэкту. Окрестность Нэдосана в 40 километрах была безлюдной.
Мы прибыли в эту деревню к вечеру. Нас провел Ли Чжэ У в дом Чвэ — врача по народной медицине.
По словам хозяина, в комнате, где мы остановились, два раза бывал Чан Чхоль Хо, здесь была и Ли Гван Рин. Я испытывал от этого какие-то серьезные, глубокие чувства. «Здесь бывал мой родной отец, — думалось мне, — останавливались и его друзья. А вот теперь в эту местность мы пришли с „плугом“ революции».
В Нэдосане мы пробыли несколько дней. Мне стало понятно, почему Ли Чжэ У так настойчиво просил меня прийти сюда. Дело в том, что обосноваться в Нэдосане пришельцам было трудно.
В этой деревне жили в основном люди по фамилиям Чвэ, Ким и Чо. Горцы жили, отгородив себя крепким барьером от внешнего мира. Так, свадьбы-то устраивались всего лишь тройственные: дочь семьи Чвэ выходит замуж за сына дома Кима, его дочь — за сына дома Чо, а дочь Чо становится невесткой семьи Чвэ. Бракосочетание так пошло в этом узком ущелье, что семьи в деревне соединились родственно-кровными отношениями. Встречаясь на дороге, называли друг друга «братишка», «дяденька», «сватишка» и т. д.
Почти все обитатели этой деревни верили в чхонбульгё (название религиозного учения — ред.). Истоком этого вероисповедания стало предание старины, согласно которому, с неба были ниспосланы 99 фей и, купаясь в Небесном озере на вершине горы Пэкту, опять поднялись в небо. На основании такой легенды они построили на горе большой храм-молельню площадью 99 кан, именуемый «Донгдоггун», и там два раза в год молились. И в самой этой деревне они воздвигли храм «Чхонбуль» и произносили там молитвы раз в десять или в семь дней.
