Отдельные командиры Армии справедливости считали восстановление старой системы своим абсолютным идеалом. И они, грызясь даже между собой, стремились каждый приписать себе боевые заслуги, чтобы получить чиновнические должности от правительства. Это привело к расколу отрядов.

А командиры, выходцы из простонародья, не собирались объединяться с командирами, выходцами из конфуцианского чиновничества. Это тоже привело к ослаблению сил Армии справедливости.

Положение Армии независимости мало чем отличалось от положения Армии справедливости. В самой организационной системе Армии независимости проявлялись раздробленность и разобщенность.

Фракционная грызня продолжалась и после того, как многочисленные организации движения за независимость, действовавшие в Маньчжурии, объединились в основном в три группировки.

Потом и эти три фракции слились в одну группировку Кунминбу, но ее верхушка, расколовшись на группы сторонников Кунминбу и их противников, не прекращала грызни за гегемонию. Так расчленившись на множество фракций, националисты занимались бесполезным пустословием, взирая на большие страны.

Среди лиц, находившихся на руководящих постах в движении за независимость, были люди разных взглядов: о дни стремились добиться независимости с помощью Китая, другие думали разгромить Японию с помощью Советского Союза, а третьи надеялись на США, что они «подарят» Корее «независимость».

Националисты позволяли себе низкопоклонство потому, что они не верили в силы народных масс. Националистическое движение ограничивалось лишь движением верхов в отрыве от народных масс, поэтому оно не могло иметь надежную базу, не могло пользоваться поддержкой народа.

В отрыве от народа лишь кучка верхушки, собравшись, проводила время в словопрениях и грызне за власть, не поднимала массы на революционную борьбу. Такой существенный недостаток обнаруживался и среди людей, которые вели, как им казалось, коммунистическое движение.

Коммунисты раннего периода вместо того, чтобы идти в гущу народных масс, воспитывать, объединять и мобилизовывать их на борьбу, занимались пустыми разговорами, грызлись только за «гегемонию», оторвавшись от народа.

Коммунистическое движение раннего периода в Корее не смогло преодолеть фракционизм, возникший в самом движении.

Что же касается фракционеров нашей страны, то это — буржуи из среды националистов, мелкобуржуазные интеллигенты, разоренные феодалы-аристократы и интеллигенты из дворянского сословия, которые под вывеской марксизма присоединялись к революционному течению, настраиваясь на тенденции времени, когда после Октябрьской социалистической революции рабочее движение бурно шло на подъем и марксизм-ленинизм встречал горячую поддержку народных масс.

Они с самого начала образовали фракции и вели борьбу за «гегемонию».

Фракционеры прибегали ко всяким махинациям и интригам. Не довольствуясь этим, они создавали террористические группы, которые, как гангстеры, вели между собой даже кулачные бои.

Из-за сектантских действий фракционеров Компартия Кореи не в состоянии была обеспечивать единство своих рядов, устоять против репрессий со стороны японских империалистов.

Коммунисты раннего периода, находясь в плену низкопоклонства, не думали самостоятельно создавать партию и делать революцию, каждый выдавал свою фракцию за «ортодоксальную» и, смастерив себе печать из картошки, хлопотал, чтобы добиться признания Коминтерна.

Дав анализ такого положения дел в националистическом движении и коммунистическом движении раннего периода в нашей стране, я всем своим существом убедился в том, что революцию не следует делать таким путем.

Исходя из этого, я был убежден в том, что революция в своей стране может победить только в том случае, когда ее проведут при опоре на силы своего народа, взяв на себя ответственность за нее, что все вопросы, связанные с революцией, следует решать самостоятельно и творчески. Это и был отправной момент идей чучхе, о чем мы говорим сегодня.

В тюрьме я думал много над тем, как осуществить корейскую революцию. Думал глубоко о том, в какой форме и какими методами надо развертывать борьбу за разгром японских империалистов-агрессоров и за возрождение Родины, как надо объединить антияпонские силы, как надо создать партию — руководящий орган революции. Я также думал и о том, с чего надо начинать после выхода из тюрьмы.

Учитывая конкретные условия нашей страны и социально-классовые отношения в ней, я тогда считал, что по характеру корейская революция должна быть определена как антиимпериалистическая, антифеодальная демократическая революция. Мною был намечен курс борьбы, который заключался в том, что для разгрома вооруженных японских империалистов и возрождения Родины надо бороться с оружием в руках, сплачивать под знаменем антияпонской борьбы рабочих, крестьян, национальную буржуазию, служителей культа и другие все антияпонские патриотически настроенные силы, поднять их на борьбу и создать новую, революционную партию, свободную от фракционности.

Когда четкими и ясными становились позиция и воззрение, чего следовало нам придерживаться в осуществлении корейской революции, и когда отчетливо представились в воображении линия и курс на ее осуществление, я не в силах был сдержать порыв как можно скорее выйти из тюрьмы. И решил вести борьбу за скорейшее освобождение из тюрьмы.

Мы вместе с товарищами, заточенными в тюрьму по делу «ученического инцидента», тщательно готовились к борьбе за освобождение из тюрьмы.

Задуманный тогда метод борьбы — это была голодовка. И мы начали борьбу, твердо решившись не подниматься с места до тех пор, пока не будет удовлетворено наше справедливое требование.

Прежде чем начать голодовку, мне казалось, что будет трудно обеспечить единство действий в этой борьбе, поскольку в нее включились и уголовные преступники. К нашему удивлению, как только началась голодовка, из каждой камеры еда возвращалась, оставаясь нетронутой. Даже уголовные преступники, которые еще вчера грызлись между собой за миску еды, сейчас и не прикоснулись к ней. Так велик был успех в воспитательной работе, которую потихоньку вели среди них наши товарищи, обвиненные в «ученическом инциденте».

Активную помощь оказывали нам в нашей борьбе за освобождение из тюрьмы и наши товарищи, находившиеся вне тюрьмы. Откликнувшись на нашу борьбу в заточении, они разоблачали нечеловеческое обращение в Гиринской тюрьме и вызывали общественное мнение.

Власти военщины не в состоянии были устоять против нашей борьбы, которую вели мы, тесно сплотившись.

В начале мая 1930 года выпустили меня на волю из Гиринской тюрьмы. Я вышел из куполообразных тюремных ворот. Сердце у меня преисполнилось уверенностью в себе и страстью. В тюрьме я подводил итоги коммунистического движения раннего периода и националистического движения в нашей стране, на основе урока этих движений продумывал я путь корейской революции.

Если оглянуться назад, то мой отец замышлял в Пхеньянской тюрьме о повороте от националистического движения к коммунистическому, а я задумывал в Гиринской тюрьме путь корейской революции, по которому нам следовало идти.

Будучи несчастными сынами обреченной на гибель страны, мы, и отец, и я, думали в тюрьме о судьбах страны и нации.