Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Тем хуже, что человека заставили завидовать зверю…

Не знаю, что бы я еще наговорил капитану с обиды, но тут началась бомбежка. Так ахнуло, что все качнулось в буфете. Оконные стекла вдребезги. Звон. Грохот. Посетителей как метлой сразу вымело. И буфетчика вместе с ними. Все побросали. А я только подумал: «Отчего тревогу не объявили. Как же так без предупреждения». Сижу и не шевелюсь. Страха пока не было, хотя я первый раз под бомбежку тогда попал.

Гляжу на капитана во все глаза. Решил, как он, так и я.

Капитан слегка вытянул шею, прислушался к чему-то. Ну, думаю, раз он не бежит, как другие, значит, не боится. А мне тем более бояться нельзя, иначе замполит за труса меня посчитает.

Снова грохнуло. Капитан поднялся.

— Пошли в щель. Близко, стервец, кладет.

Идем мы по опустевшему буфету. Вдруг я заволновался. Почему так медленно идем? Даже оглянуться боюсь, будто смерть уже за мной по пятам движется, в затылок мне дышит, будто не наши, а ее шаги звучат под высоким потолком. Капитан, должно быть, тоже почуял наконец опасность. Обернулся ко мне, скомандовал: «Бегом». Рванулся я что было сил. Не рассчитал и с разбегу ударился о дверной косяк. Что-то звякнуло так жалобно и тонко, будто я весь стеклянный и от удара рассыпался на мелкие осколки.

Выскочили мы на площадь и нырнули в щель. И как раз вовремя. Как потом выяснилось, от буфета и прилегавших к нему помещений одни ошметки остались. Прямое попадание. Когда мы маленько отдышались, капитан спросил меня:

— Что это у вас зазвенело, когда вы о косяк стукнулись?

Ощупал я себя — штаны, извините, мокрые — и ответил с досадой:

— Бутылка с водкой в кармане разбилась.

Капитан расхохотался. Нашел над чем смеяться. Нашел место и время для веселья.

— Вот вам! Пожадничали, — сквозь смех сказал капитан. — Надо было день своего рождения отпраздновать. А вы прятали.

Капитан смеялся, а меня ужас какая злость охватывала. И на капитана, и на бомбежку, и на почту. Почему на почту? Сам не знаю. Должно быть, помутнение произошло в мозгу от тяжких переживаний. Будто все виноваты в моих бедах. Будто все мешают моему счастью. А я хочу быть счастливым. Вопреки всему хочу счастья. Хочу жить без страха, хочу любить и быть любимым. Хочу, чтобы Таисия каждый день писала мне нежные, ласковые письма. А раз хочу, так и должно быть. Так и будет. И я заорал во все горло:

— Бомби, бомби, фашист! Плевать мне на все твои бомбы…

Хорошо, что в таком грохоте никто не слышал моего крика, а то могли бы подумать, свихнулся парень. Но странное дело, как-то легче мне стало после этого.

Отсидели мы в щели всю бомбежку — три полных сеанса. А через час после нее уже ехали на попутном грузовике к фронту. Капитан Чапичев почему-то все шутил и подтрунивал надо мной. Мне же было не до шуток. Сказал я капитану, что спать хочу, привалился спиной к кабине и глаза закрыл. Заснуть я, конечно, не мог — думы разные одолевали. А капитан расстелил плащ-накидку, лег на нее и сразу уснул, даже захрапел. Ох и тошно стало мне от его храпа. Показалось тогда, что совсем бесчувственный он человек.

Часа через два-три добрались до батальона. Я сразу к комбату, доложил как полагается о прибытии и вышел от него уже командиром третьего стрелкового взвода. Тут же возле блиндажа увидел капитана Чапичева. Голый до пояса, он с явным удовольствием, как говорят, с аппетитом мылся. Боец из огромного чайника лил ему на шею, плечи и спину холодную воду.

— А вы счастливый, товарищ капитан, — сказал я. — Сколько у вас родинок на теле. Это верная примета.

Капитан рассмеялся:

— А что, пожалуй, действительно верная примета. Я лично считаю себя вполне счастливым. Родился в великую эпоху, сражаюсь под великим знаменем. Нам еще позавидуют, товарищ Прянишников. Нашему трудному счастью позавидуют…

Ну, думаю, сейчас замполит речь произнесет соответственно своей должности. А у меня к тому времени начисто аппетит к речам пропал. У нас в училище начальство каждый день речи произносило.

Однако опасался я напрасно. Капитан кончил мыться и, растираясь докрасна жестким полотенцем, предложил мне:

— Хотите умыться, Прянишников?

— Спасибо, товарищ капитан, я у себя во взводе умоюсь.

— Каким взводом будете командовать?

— Третьим.

— Хороший взвод. Бойцы отчаянные. И командир у них был замечательный. Воевал здорово и погиб геройски.

Не знаю почему, но эти слова меня задели.

— Я тоже постараюсь помереть геройски, — произнес я раздраженно. — Если, конечно, представится такая возможность.

Капитан нахмурился, взглядом отослал бойца. Мы остались вдвоем.

— Вот что, товарищ Прянишников, — сказал Чапичев. — Чур, не обижаться. Это дружеский разговор, неофициальный. Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что вы еще сами в себе не очень уверены. А командовать взводом — большая ответственность. Ответственность за дело, за людей. За золотых людей, понимаете? Может, лучше вам пока на какую другую должность? Привыкнете, присмотритесь, а потом… Решайте, а с комбатом я договорюсь.

Странно, но обида дошла до меня не сразу. Я лишь подумал о том, что капитан, вероятно, успел познакомиться с моим личным делом, с моей аттестацией, а там ничего хорошего про меня не было написано. Ведь в училище я занимался не очень прилежно. Плохо занимался. И все из-за Таисии, из-за любви моей. Меня и ребята не раз в оборот за это брали. А Гриша Воронов, мой дружок, — мы с ним из одного детдома, — тот прямо заявил: «Ты, брат, совсем обалдел из-за этой девушки. Вроде дефективного стал».

Так, может, для капитана Чапичева я тоже вроде дефективного. Я ему об этом сказал, а он рассмеялся: «Считайте, говорит, Прянишников, что никакого разговора между нами не было. Идите принимайте взвод».

В тот же день я принял взвод. Нужно сказать, что из резерва я вроде снова в резерв попал. До передовой близко, но все-таки это была не передовая. На передовой воевали, а у нас в батальоне день и ночь шли занятия, отрабатывались наступательные действия. А мы и в училище последний месяц только наступательными действиями занимались. Разница, конечно, большая. Не та обстановка. В училище с неба ничего, кроме дождя и снега, не падало. А здесь то «мессершмитт» из пулеметов чесанет, то «юнкерс» тяжелый гостинец сбросит, то из дальнобойных саданут. За неделю я на этих занятиях двух человек потерял: одного убило, одного ранило. И сам чуть под снаряд не угодил.

Капитан Чапичев наведывался ко мне во взвод каждый день, а то и несколько раз на дню. С бойцами и сержантами у него отношения были самые дружеские, а со мной пока только служебные. Так неделя прошла. Заглянул он как-то в наш блиндаж, спрашивает:

— Что это вы пишете, товарищ Прянишников?

— Стихи, товарищ капитан, — сказал я. Мне и в голову не пришло, что это может его заинтересовать.

— Я так и думал, что стихи, — сказал капитан. — Ну, и как, получаются? Может, покажете?

Хотел было я сказать, что это служебными взаимоотношениями не предусмотрено, но воздержался. Дал замполиту свои стихи. Он прочитал, вздохнул. Вижу, не пришлись они ему по вкусу. А я другого и не ожидал. Унылые у меня были стихи. Все про любовь да про любовь. Вое про то, что не пишет мне любимая, а я готов, мол, простить ее, лишь бы откликнулась. Словом, хвалить стихи было не за что. Но и такой взбучки, какую получил от капитана, я тоже не предвидел. Расчехвостил замполит мои стишки в пух и прах. А потом спросил, люблю ли я читать книги.

Я ответил с этаким ребяческим вызовом:

— Удивительный вопрос, товарищ капитан. Я же не в лесу родился. Как-никак, имею законченное среднее образование.

Я и в самом деле немало прочитал за свою сравнительно короткую жизнь.

— А стихи вы читать любите? — опросил капитан. — Блока читали?

— Блока? Поэму «Двенадцать» читал в восьмом классе. Но плохо уже помню. Я больше современников люблю.

— А для меня Блок самый современный, — задумчиво произнес капитан. — Он, знаете, нужен мне для души ежедневно, ежечасно. Блок мой самый любимый поэт. Вам надо с ним познакомиться. Обязательно. У меня хороший томик есть. Сейчас, правда, его читает один боец. Как только вернет, я тот томик обязательно дам вам, — пообещал капитан и пометку у себя в записной книжке сделал, чтобы не забыть.

67
{"b":"231989","o":1}