АНДРЕЙ ЛАЗАРЕВИЧ КОСНЯТКО - бояре князя Святослава Ольговича.
ГРОМИЛО - воевода князя Георгия Владимировича Долгорукого.
ШВАРН - воевода князей Изяслава Мстиславича, затем Изяслава Давидовича.
АЗАРИЙ ЧУДИН - тысяцкий князя Владимира Давидовича.
МИХАИЛ (МИХАЛЬ) - боярин князя Владимира Мстиславича.
ГЕОРГИЙ СИМОНОВИЧ (ШИМОНОВИЧ) - ростовский тысяцкий.
СЕВЕНЧ - сын половецкого князя Боняка.
ЖИРОСЛАВ - воевода половецкий.
ФЁДОР (ФЕОДОРЕЦ) - епископ ростовский АНАНИЯ - игумен Федоровского монастыря в Киеве КЛИМЕНТ - митрополит киевский.
ЛАЗАРЬ - киевский тысяцкий.
РАГУЙЛО ДОБРЫНИН - тысяцкий князя Владимира Мстиславича.
УЛЕБ - боярин великого князя Изяслава Мстиславича.
КУЧКА СТЕПАН ИВАНОВИЧ - боярин московский.
УЛИТА - дочь боярина Кучки.
ЯКИМ - сын боярина Кучки.
ПЕТР - зять Якима Кучковича.
АНБАЛ, ЯСИН, ЕФРЕМ, МОИЗОВИЧ, КУЗЬМА, КЫЯНИН, ПРОКОПИЙ МИХН - Приближенные великого князя Андрея Георгиевича Боголюбского
КОНДУВДЕЙ - князь черных клобуков.
АБУ ХАМИД ал-ГАРАНТИ - испано-арабский путешественник (1080-1169 гг.)
РАЗРЫВ-ТРАВА
1
Впервые охота не задалась. Три года городской жизни дали о себе знать. Мало того что кожа на лице понежнела и лесной гнус, прежде непривязчивый, теперь обнаглел. Главное - перестали быть послушными стрелы. Колчан почти пуст, но и заплечная охотничья сума пуста. Стыдно без удачи возвращаться домой, в Букалову келью[2]. Юный охотник вытянул непромокаемые долгари[3] из топкой кабаньей тропы и поднялся на крутой берег. Как раз на расстоянии одного дострела[4] у речной заводи журавль целился клювом в самую беспечную из лягушек. «Журавль не каша, еда не наша», - отвернулся охотник. Судя по солнцу, был пятнадцатый час[5]. И хотя дно лесное уже в сумраке, вершины ещё светлы. Зазевавшийся тетерев может дождаться меткой стрелы до наступления ночи. И юноша углубился в чащу.
Вдруг он застыл как вкопанный. То, что из-за ветвей увидел на тесной приречной поляне, не очень-то удивило. На палом бревне в греющих лучах солнца, пропуская сквозь пальцы длинные льняные волосы, сидела нагая русалка. На маленьких грудях, на округлых бёдрах блестели капли. Видимо, она только что из воды. Жителю леса таких дочерей водяного доводилось встречать не однажды. И голых, и волосатых, как лешие. Но леших он не боялся, они без докуки не тронут. А эти подобия человеческих женщин, обитательницы рек, озёр и болот, так и бегут с подманом. Опасны их завывающие хороводы, весёлые по-звериному глумы[6]. Говорят, хоронятся они от людей. Но третьегодняшним летом, как увидели, что он в лесу один-одинёшенек да возрастом ещё не вышел, окружили, едва ноги унёс от хохочущих щекотуний.
На сей раз русалка, кажется, без подружек. Опасность невелика. Но юноша поторопился уйти подобру-поздорову. Сделал вроде бы осторожный шаг, а гнилая ветка под дол гарем - хрясь! Нагая шутовка обернулась, вскочила, резко скрестила ладошки ниже живота. Русалка так никогда не сделает, у той кет стыда. И взгляд не русалочий, не стеклянно-звериный, а по-человечески внятный: в нем испуг и надменность. Так, выскочив оснежиться из бани, глянет на неуместного челядинца голая госпожа. И в чертах лица русалочьей дикости нет, в них породистость, как в огранённом алмазе.
Непонятна была охотнику такая встреча в лесу: уж слишком далеко от жилья. И все-таки юношу обратили бы в бегство невиданные женские прелести, не сделай он сразу открытия: да она девчонка! Тут уж ясно: случилась беда, уходить нельзя.
- Чего глядишь? Голую не видал? - осадил его сочный и властный голос.
Он отступил вниз, к реке, и узрел на прибрежном кусту пёстрый лепест[7] тонкого сукна, рядом досыхали вышитая сорочка, юбка-понёва. На камне грелись серебристые башмачки нежной кожи. Такое украшение женских ножек видел он в имполах[8] Господина Великого Новгорода в красных рядах.
Осторожно взяв чужую одежду, он взошёл на поляну, готовый услужить нечаянной диве. Она тем временем собирала бесконечные волосы в косу шёлковой соломы. Серьги-одвоенки, прежде скрытые волосами, теперь брызнули ему в глаза каменьями-голубцами в каждой из двух подвесок. Невсамделишная русалка при серьгах не обрадовалась его возвращению.
- Опять ты, окаянный? - И вырвала свою одежду. - Отвернулся хотя бы…
Он спешно покорился, уплывая взглядом по изумрудной реке.
- А я ведь тебя за русалку принял.
- А я тебя за лешего, - уязвила она.
Не скорый на обиду, он миролюбиво заметил:
- Вот и обменялись любезностями.
- Что ж ты спиной стоишь? - не переставала она сердиться, - Не много же от тебя чести!
Он робко обернулся и едва перевёл дыхание.
- Хороша!.. Откуда ты здесь взялась?
Она смотрела чистейшей воды глазами, отражающими и лес, и реку.
- А ты откуда здесь взялся? Я в Красных сёлах похожего замарая не видела.
В течение истекших грех лет ему, новоуку[9], а потом грамотею, в Новгороде доводилось из любопытства бывать на Неревском конце[10], где кедровыми шишками громоздились друг на друга боярские терема, а красавицы с няньками, с мамками, как на ложках играя, проносились по бревенчатой мостовой в расписных повозках. Он не смел глаз на них поднять. Иное дело теперь, у себя в лесу. В лице этой заплутавшей девчонки из Красных сел он находил смешные черты, которые делали её проще, ставили на одну с ним доску. Губки - домиком, носик - уточкой, щеки опрокинутыми блюдцами прикрывают скулы.
- Не бывал я в твоих Красных сёлах, - без смущенья заявил он.
И тут же впервые задал себе вопрос: почему за всю его пятнадцатилетнюю жизнь с непререкаемой отеческой строгостью Букал, не желавший брать его ещё дитём с собой в Красные села, впоследствии запретил ему появляться там. Даже старому другу, новгородскому волхву Богомилу Соловью, которому на три года отдал юношу в обучение, строго-настрого запретил проезжать на Новгород и обратно Старо-Русской дорогой, что вела мимо Красных сел, приказал сделать крюк. Странный это был запрет, который Букал объяснить отказывался.
- Где же ты бывал? - спросила между тем девушка.
- В Новгороде Великом.
Она посмотрела так недоверчиво, что он, ожидая трудных расспросов, поспешил переменить разговор.
- Сколько я с тобой говорю, а имени твоего не знаю.
- Улита меня зовут, - вскинула она подбородок с ямочкой. - Улита! Запомни.
- У-ли-та, - медленно повторил он. - А я… я Род.
- Род? - не поняла она.
- Род, то есть Родислав.
- А порекло?[11]
