- Так вы боролись с безоружным? - спросил Род.

- Мы не боролись, мы убивали, - поправил Ясин. - Однако Андрей Гюргич был силен! Первого же уложил… Впотьмах решили: сам князь упал. Добили своего же. Андрей же Гюргич отбивался и ругал нас на чем свет…

- Ругал? - остановился Род, пытаясь с ясностью представить ужас этой ночи в кромешной тьме великокняжеской одрины. - Что говорил?

- Ругал нас: «Нечестивцы!» - вспоминал Анбал. - «Какое зло я сделал вам? Прольёте кровь, Бог отомстит мой хлеб!» Долго он держался. Мы друг друга переранили. А я во тьме хорошо вижу. Князь упал от моей сабли. Мы побежали… Внизу Ефрем Моизич остановил: «Государь сошёл с сеней. Я видел». Тогда Яким велел: «Ну так пойдёмте искать его!» Все слышали стон. Он внизу затих. Кучков зять Пётр взял у меня свечу, нашёл кровавый след. А уж Ефрем Моизич поднял хай: «Погибли! Мы теперь погибли! Скорей ищите!» Скоро его нашли. Наш государь сидел под лестницей за каменным столпом. Первым ударил Пётр, да не попал, только отсек десницу. Яким добил Андрея Гюргича…

- За что? - простонал Род. - За что такой позор?

- Не за тебя? - осклабился Анбал.

Лживые бесы заиграли в выпуклых его зрачках. Род отвернулся, спросил, куда пришли. Узнал: пришли к Петру, Кучковичеву зятю, где собирались накануне.

Взошли на сени. За большим столом, пригодным более для пира, чем для чего-либо иного, стоял Яким. Он говорил Петру, держа берестяной лоскут в дрожащих пальцах:

- Вот принесли ответ владимирцев.

- С чем посылывал ты во Владимир? - спросил Пётр.

- На рассвете послал им упредительную грамотку: «Не собираетесь ли вы на нас? Так мы готовы принять вас и покончить с вами. Ведь не одной нашей думою убит великий князь. Есть среди нас ваши сообщники». - Яким прибавил: - Про сообщников я ради страху приписал.

- И что ж владимирцы? - насторожился Пётр.

- Этих холопов-каменщиков, как их называют ростовчане, наш подвиг привёл в ужас, - поморщился Яким, - Они ответили: «Кто с вами в думе, тот пусть при вас и остаётся, а нам не надобен…»

Яким отшвырнул грамотку. Пётр почесал в затылке.

Ефрем Моизич за другим концом стола священнодействовал над грудой драгоценностей: монеты золотые и серебряные складывал слева от себя, каменья-самоцветы скучивал справа, кресты наперсные, огорлия, а также кольца, серьги, наручни[503] слагал перед собой. Тут подошёл к нему Анбал, сгрёб, сколько позволяли толстые кровавые персты, и опустил в бездонный свой карман. Моизич побелел лицом и не сказал ни слова.

Тем временем Яким на шум вошедших поднял взор, обвёл палату мутными глазами и увидел Рода.

- Братец?.. Жив!..

Он распростёр руки и… пошёл на названого брата, будто не Род казался призраком, а сам он обернулся страшным упырём, принявшим чужой образ. Лик, кудри, очи рано постаревшего Якима… даже голос - и на всем адова печать!

Род отшатнулся, бросился опрометью по стонущим ступеням, глотнул на крыльце воздуху и - вниз во двор к распахнутым воротам, где его пытались удержать.

За ним гнались. Он ощущал спиной погоню. Улицы были полны ворами, груженными чужим добром. Род сновал меж ними, боясь коснуться происходящего. Он помнил, что за ним гнались. Однако силы иссякали после бессонной ночи и всего увиденного. Задохнувшись, он прислонился к тыну и тут же вздрогнул от прикосновения к руке.

- Ну нипочём тебя не остановишь, Пётр Степаныч, Родислав Гюрятич!

- Ты кто? Ты кто?

- Опять Томилку не узнал! Как и тогда, в бою под киевскими стенами в обозе…

Ужасно постарел Томилка! Безвременье не красит.

- Тебя Яким за мной послал?

- Яким Степаныч? Со вчерашних пор его не лицезрел. Слуга твой ищет господина. Пришёл на двор к боярину Якиму. А я его привёл к боярину Петру. Ты вышел, мы не смогли остановить…

Подоспел Силка.

- Уф, сердце выскочит! От раменья, где жгли костёр, скакал я за тобой, боярин. Ломовика загнал. Другого отыскал у той поляны, где остались мёртвые головники и их телега. До Владимира добрался, взял нашу кареть со скарбом и коней. Здесь, в Боголюбове, нашёл приют у старого знакомца, боярского конюшего…

- Так ты нашего боярина к Кюриле Хотуничу ведёшь? - забеспокоился Томилка. - Ведь у него конюшим друг твой Баженок. Однако это не гораздо! Двор Хотунича почти у площади, а там теперь самый зыбёж!

- Кюрила ещё затемно бежал в свою глухую вотчину, - сообщил Силка. - Баженок сказал: крадёжники их двор уж посещали, взяли, что осталось, и ушли.

- Одни ушли, придут другие, - нахмурился Томилка, - Чужаками Боголюбов полон до краёв. Даже из дальних деревень слетаются хапайлы, как стервятники на падаль.

За разговором подошли к дворцу. Род оглядел площадь.

- Где мой Воронко? Утром привязал вон там, у коновязи…

- Ах, утром привязал? - хлопнул себя по ляжкам бывший кощей Кучки, - Значит, отвязал кто-то другой. Нынче мало ли кому отвязывать!

Силка успокоил, что из Владимира скакал на тройке. Кони есть.

Томилка стал прощаться. Волновался, как бы и до его боярина не дорвались с татьбой. Хотя и обережи много, и сам Кучкович не из тех, за кем сейчас охотятся, да все ли это знают.

- Скажи, дружище, - придержал Томилку Род, - ты помнишь битву у Большого Рута, видел, как я отдал князю Андрею свою игренюю кобылу, не знаешь ли её судьбу?

- Я даже имя её помню, - просиял Томилка. - Катаноша! - И нахмурился. - Князь чтой-то невзлюбил её. Отдал в обоз. Там наши коновалы быстро уходили твою красотку. Сапатая пошла на шкуру… Ну, не кручинься, Родислав Гюрятич. Дай поцелую руку… Ну дай пожать не по-боярски, а по-человечески. Приведёт ли Бог свидеться?

Ещё одно лицо ушло из жизни Рода навсегда.

Идти пришлось совсем недалеко. И дом, и двор боярина Кюрилы были разорены. В пустом амбаре - только кареть с поклажей и кони - Силкино хозяйство.

- Пора отсюда ноги уносить не мешкая, - настаивал Силантий. - Тут место не для нас. Возьмём твоего сына и…

- Истину ты молвишь, - согласился Род. - Да прежде надобно исполнить одну священную обязанность.

Он поискал глазами нужный короб, вскрыл и извлёк шёлковую ткань: на красном поле среди сказочных растений расположились львы с золототкаными мордами и золотые попугаи. Такая «мысленная красота» изготовлялась в шёлкоткацких мастерских Севильи, Малаги, Мурсии. Не для печального обряда, а для радости привёз её на свою Родину скиталец.

- Я скоро возвращусь, - пообещал он Силке. - Отдохни - ив дальний путь!

- Ух, красота какая! - разводил руками восторженный слуга. - Подобный пир души я испытал сегодня, взглянув на боголюбовский дворец.

- Опять же твоя правда, - согласился Род. - Я как глянул на тройное окно лестничной башни в замке Андрея, так и вспомнил дворцы немецких рыцарей по Рейну и по Эльбе: арочные окна, колончатые пояса…

Жаль, не пришлось нашему князю долго любоваться своим детищем.

Род ушёл в церковь, где лежало тело убиенного. У паперти стоял народ. Притвор уж был открыт. Кыянин отдавал распоряжения. В церковь внесли гроб каменный. Род подошёл к монаху, назвавшемуся игуменом Козьмодемьянского монастыря Арсением. Суровый черноризец мрачно рассуждал:

- Долго ли нам ждать старших игумнов? Долго ли этому князю лежать? Отпою над ним. А когда злоба перестанет, из Владимира придут и понесут его туда.

Материю Арсений принял. Не в ковре же отпевать покойного.

Отслушав панихиду, Род тихо удалился.

На подворье у боярина Кюрилы прибавилось разору: у амбара двери сорваны! Это испугало Рода. Он прибавил шагу. Войдя в амбар, прежде всего наткнулся на тело Силки. Парень лежал, запрокинув голову, прижав к персям кулаки, прикрывшие кровавое пятно… Ох, эти нынешние - всюду, всюду, всюду! - пятна крови!

Род осмотрел Силку. Грудь пробита острым железом. Кареть разломана и опустошена. Кони уведены. Род вышел из амбара, остановился посреди двора.

К нему подошёл лысый дрожащий человек: