Апушкин все больше молчит, думает, себя с Кристичем сравнивает. Почти на двадцать лет моложе его Саша, а знает куда больше и понимает глубже. «Застыл я на одном месте, — признается он себе. — И давно. Перед войной было двадцать три года, как раз половина того, что сейчас, столько же вроде и осталось. Ну, войну прошел, танк водить научился, сейчас машину вожу лихо — вот и все достижения за вторую половину жизни. Правда, жена у меня хорошая, двое ребят, но это дело нехитрое. А развитие у нас с Сашей разное. Почему? С детства не так шли. И работа больно уж засушливая — мотаешься один по дорогам. Вот Саша всегда на людях, есть у кого поучиться, с кого пример взять, с кем мыслями обменяться. И есть еще постоянное желание через чужой забор заглянуть — ему все интересно».

Особенно жаль Апушкину второй половины своей жизни. Стряхнуть бы ее, начать снова с двадцати трех, да рядом с таким, как Кристич.

Апушкин понимает, почему ему одному скучно — думать не о чем. Подбросят попутчики, как дровишки в топку, материалец о жизни, мыслишки разные, смотришь — и время быстрее прошло, и голова вроде даже посвежела.

«Ишь, приноровился, — с завистью думает Апушкин о своем спутнике. — И руками работает, и голова не окрошкой набита. Вот это жизнь! Поучиться надо!» Но признаться в таких уничижительных мыслях не хочется, и он заводит разговор о другом.

— Честность, сказал ты, в шинном производстве нужна. Она везде нужна. И нашему брату, испытателю, тоже. У другого разболтается передок, а он и в ус не дует. Ходят у него шины не только вдоль, но и поперек, жует их дорога при такой езде втрое, вчетверо быстрее. Или просидит полдня у какой-нибудь бабенки, а потом наверстывает, жмет на всю железку, скорость вдвое превышает. А один у нас орел завелся, так до чего додумался: съедет с шоссе, задний мост на домкратах поднимет — и крутит вхолостую. А сам в это время храпака задает.

— Стоп, — прерывает его Кристич, — время шины замерять.

— Может, до гаража дотянем, — робко предлагает Апушкин. Не любит он заниматься этим нудным делом в дороге.

Кристич понимающе улыбается:

— Честность, Иван Миронович, потому и трудна, что она в ущерб себе, зато на пользу делу.

Апушкин безропотно подчиняется и выискивает глазами место на обочине, где удобнее стать. 

Каждые десять секунд — автопокрышка, каждый час — триста шестьдесят, каждые сутки — восемь тысяч шестьсот сорок. А за год набирается два с половиной миллиона штук.

Последние годы Госплан не увеличивает количество покрышек сибирскому заводу, милостиво оставляет те же два с половиной миллиона. Те, да не те. Покрышки завод выпускает разные, и количество маленьких все уменьшается, а ассортимент гигантов растет. В штуках — цифра неизменная, в тоннах, в затратах труда — разница колоссальная. Заводчане знают это лучше, чем кто-либо другой, и всегда немного хитрят: разные свои мероприятия проводят исподволь, не шумят о них, не демонстрируют мощностей, которые наращивают к концу года. Однако ни разу не удалось им перехитрить Госплан. Больше того. Зачастую Госплан ставит такие задачи, которые кажутся совершенно невыполнимыми. Тогда в Москву снаряжается «спасательная экспедиция» — едут плановики во главе с директором завода. Случается, что Госплан сдается, а чаще всего нет. Представители завода возвращаются назад пришибленные и злые.

Всякая злоба, как известно, порождается бессилием. Но она же и рождает силы. Начинаются форсированные поиски способов, которые обеспечили бы план. Все поднимается на ноги, все подчиняется одной цели.

Бывший директор завода Лубан был умудрен жизнью. Как ни ругали его за консерватизм, все, что обеспечивало рост производства, он приберегал к концу года, когда новый план уже составлен. Вот почему такое предложение, какое, допустим, сделал вулканизаторщик Каёла, он приберег бы на последний квартал.

Брянцев был горячее и честнее. Появилась возможность сделать скачок в середине года или даже в начале — делал, не задумываясь над тем, что получится с планом на следующий год.

Ускорением режима вулканизации занимался в свое время еще Серго Орджоникидзе. Приехал он однажды на ярославский завод и сказал: «Число машин в стране растет, а шинники затоптались на месте. Надо увеличить количество шин».

Главный инженер и начальник цеха вулканизации с пеной у рта доказывали, что это осуществить невозможно, ибо производство строго ограничено режимом вулканизации, а режим научно регламентирован и никакому изменению не может быть подвергнут.

Серго не был специалистом ни в одной области техники, но добился сдвига во всех областях. Он не верил в незыблемость канонов: каноны устанавливают люди — люди их и опрокидывают. «Удивительное дело: царский режим свергли на пользу рабочих и крестьян, а режим вулканизации, видите ли, не можем изменить на пользу строительства социализма», — сказал он просто, без нажима, без аффектации, так, будто это была истина, сама собой разумеющаяся. И, пытливо вглядываясь в лица окружающих, добавил: «Я уверен, что среди вас найдутся добровольцы, которые помогут свергнуть и этот режим».

И они действительно нашлись. Пока Серго занимался другими вопросами, — его вагон продолжал стоять в тупике на заводской территории, — добровольцы победили, режим вулканизации был сокращен.

Серго не прошел мимо такого события, привел этот пример на собрании в подтверждение своего тезиса о хранящихся под спудом материальных и духовных резервах. И не столько в назидание, сколько для улучшения дела снизил поверженных консерваторов в должностях, а на их места назначил победителей.

С тех пор режим вулканизации неоднократно сокращался, а производительность автоклавов все возрастала. Но никто так и не додумался до способа, предложенного Каёлой. Шли более сложным путем: изобретали разные химические ускорители вулканизации резины.

Несколько позже Брянцев рассказал об этой истории Елене, признался, что ему стыдно, как сам не додумался до предложения Каёлы, такого незамысловатого, такого простого.

Она ответила ему словами, над которыми он потом долго размышлял: «Ты не кори себя за это. Музыканты делятся на творцов и исполнителей. Чтобы создавать музыку, нужен особый дар. Исполнители его не имеют, но они удивительно чувствуют и понимают музыку. Вот к таким относишься и ты в области техники. Ты можешь не создать свое, оригинальное, но с ходу, с налета понимаешь ценность созданного другими. И ты больше, чем исполнитель. Ты дирижер большого оркестра».

Брянцев сначала даже обиделся на Елену: обрекла на творческое бесплодие. У него тоже возникают идеи, вот и идея съемных протекторов бродила. Но, подумав, убедился в правоте ее слов. От брожения идеи до ее реализации — дистанция огромного размера. Чего-то у чего не хватало для преодоления этой дистанции. Легче всего оправдать себя недостатком времени. Но он был слишком честен с собой, чтобы только в этом видеть камень преткновения.

Еще раз удивился он способности этой женщины любить человека таким, каков есть, нисколько не идеализируя. Она и в годы юности знала ему цену. Что ж, это хорошо. Такая любовь гарантирована от разочарований. Возможно только охлаждение.

Углубление гнезда плунжера почему-то обеспокоило Карыгина. Поздно вечером, когда Брянцев сидел в кабинете один, Карыгин пришел к нему и положил на стол докладную записку. В ней сообщалось, что некоторые цеховые работники высказывают сомнение в надежности работы ослабленного гнезда.

Брянцев прочитал записку, не понял ее смысла и признался в этом.

— Я обязан поставить вас в известность.

— Занимались бы вы лучше своим делом. — Брянцев отложил докладную в сторону. — Отдел сбыта до сих пор не укомплектован грузчиками, каждый день за простой вагонов платим, приходится авралы устраивать, из основных цехов людей брать. Вы же ведаете кадрами.

— Вот я и беспокоюсь, чтобы с ними ничего не случилось.