Брянцев зашагал по кабинету. Зачем она все это делает? Неужели не понимает, как подводит его? И что ею движет? Бабье сострадание или тщеславное желание показать, что она, как жена директора, тоже чего-то да стоит? Шевельнулась мысль: «Есть повод придраться и покончить со всей этой бестолковщиной». Но он тотчас обуздал себя: «Это гадко, не так надо».

В приемной кто-то шумит, возмущается. Брянцев прислушался — не Заварыкин ли? Вот с кем не хотелось бы встретиться, пока ничего не вырисовалось. Как посмотреть ему в глаза? Что сказать? Снова пообещать квартиру? Через три месяца сдают еще один новый дом, в хорошем месте, прямо на набережной. Но Заварыкин не поверит. Уйдет с завода, унесет с собой обиду и неверие в справедливость. Нет, к счастью, это голос не Заварыкина.

Брянцев позвонил секретарю и попросил вызвать шофера.

Василий Афанасьевич вошел тотчас — очевидно, сидел в приемной. Брянцев попросил его отвезти Таисию Устиновну в поселок «Самстрой» к Заварыкину. Туда, куда ездили они весной.

— Это еще зачем? — запротестовала Таисия Устиновна. — Что мне там делать?

— Посмотришь, в каких условиях живут люди, у которых по твоей милости отобрали квартиру.

— Там грязь непролазная, — попытался образумить директора обычно безропотный шофер.

— Довезете до спуска и покажете, как пройти.

— Но Таисия Устиновна в туфлях, — снова возразил шофер. Он посмотрел на директора откровенно негодующим взглядом и вышел.

Брянцев примирительно похлопал жену по плечу.

— Ничего, не горюй. Мы эту ошибку исправим. И людям поможем, и ты отучишься быть доброй за государственный счет. Езжай!

Нелегкая должность директора требует недюжинной способности мгновенно переключаться с одного вопроса на другой. Если ты раздражен, то в этом совершенно не виноват посетитель, который заходит в кабинет, — изволь быть вежливым, предупредительным, внимательным. Это искусство дается не сразу, особенно людям с горячим темпераментом. Приобретается оно самообузданием и длительной тренировкой.

Вулканизаторщика Каёлу Брянцев принял так, словно только и ждал его.

Старый вулканизационный цех — самый тяжелый на заводе. Он мало поддавался механизации, к тому же и летом и зимой здесь стояла жара, и рабочие ходили полураздетыми. Большинство предложений, которые они вносили, касались условий труда. Очевидно, и этот пришел с тем же.

Каёла навис над столом директора, как утес над долиной. Лицо у него — и нос, и лоб, и даже подбородок — как у много битого боксера, но глаза с мудрой лукавинкой. Он один из самых активных исследователей и, собираясь на пенсию, торопится выдать все, что накопилось за годы работы.

На приеме к Брянцеву сидело человек восемь сотрудников заводоуправления. Каёла понимал, что у директора не много времени для разговора с ним, и потому начал без обиняков.

— У нас положение какое, Лексей Лексеич. — Он положил на стол замусоленный чертеж автоклава. — Сюда десять прессформ заходит с покрышками и еще двести миллиметров свободного места остается. А вся форма — четыреста по толщине. Где же еще двести выкроить, чтобы одиннадцатую запихнуть? Лишняя прессформа — значит, производительность каждой камеры на десять процентов поднимется. Понимашь?

Много повидал Каёла на своем веку директоров и всех их называл на «ты», но по разным причинам: одних — из отсутствия уважения, считая их «временщиками», других — из неприязни, а Брянцева с той фамильярной нежностью, которая отличает отношение старого кадрового рабочего к своему, доморощенному руководителю, выросшему не без его участия.

— «Понимашь»! — передразнил его Брянцев, но, поглощенный своими мыслями, Каёла не обратил на это внимания.

— Так вот я и говорю: где еще двести взять? — Он уставился на Брянцева, тактично предоставив тому возможность подумать. Не получив ответа, продолжал: — Ты посмотри на плунжер, на который мы эти прессформы грузим. Вернее, на гнездо, куда он садится. Можно его углубить? Что, нет, скажешь?

— Не знаю. Гнездо инженеры рассчитывали, не с потолка же они такую толщину взяли.

— А может, и с потолка, — прищурившись, многозначительно произнес вулканизаторщик. — А если они взяли десятикратный запас прочности? Старые инженеры как оборудование рассчитывали? На дураков. А мы-то с той поры поумнели небось. Поумнели, Лексей Лексеевич?

Только сейчас Брянцев заметил, что рабочий чуть навеселе. Не то от радости, не то для храбрости. Однако на нем чистый костюм, значит, пришел в свой выходной день, и делать ему замечание не стоит.

— Так вот смотри, — продолжал Каёла. — Если плунжер на двести миллиметров опустить, на мой глаз, гнезду прочности хватит и как раз для лишней формы место появляется. А как на твой?

Брянцев почувствовал себя тем же дураком, на которых рассчитывали оборудование. Сколько раз, со сколькими людьми он искал, как увеличить производительность автоклавов! Это почти всегда удавалось. Но шли сложным инженерным путем: вводили в резину различные химические ускорители процесса, заменяли воду перегретым паром, поднимали давление. А вот до такой простой вещи не додумались. Почему? Считали размеры агрегата, всех его частей, каноничными. Этот же человек, то ли по незнанию технических расчетов, то ли по природной смекалке своей додумался. Надо, конечно, проверить его предложение, но Брянцев уже чувствовал, что Каёла прав.

— С начальником цеха говорил? — спросил он.

— Боится. Воздерживается.

— С Целиным?

— Что Целин? Нет у нас сейчас Целина. Был и весь вышел. Как улитка, в себя спрятался.

Брянцев снял трубку, вызвал Целина к себе.

— Слушайте, милорд, — сказал, улыбаясь, когда тот появился, — как у вас с селезенкой?

— С селезенкой? С моей?

— О своей я бы у вас не спрашивал. Считалось, что сплин — следствие заболевания селезенки. Учтите: заболевание это сугубо аристократическое, нам оно противопоказано. Так что встряхнитесь, пока другие не встряхнули. Займитесь Каёлой. Поручите сделать расчет и доложите мне.

Не особо ласково взглянув на директора, Целин взял чертеж и ушел с рабочим.

Брянцев вызвал начальника хозяйственного отдела.

Вошел молодой, энергичный человек, всем своим видом показывающий, что готов выполнить любое распоряжение директора.

— Грузовик есть с двумя ведущими? Вездеход.

— Найду.

— Грузчики? Четыре человека.

— Могу снять с погрузки шин.

— Тогда езжайте сами вот по этому адресу, погрузите все имущество и тащите его со всеми жильцами ко мне на квартиру.

— Что? — не поверил своим ушам начальник АХО.

— Повторить?

— Нет, нет. Значит… на вашу квартиру.

— Значит, на мою.

Начальник АХО вышел с поднятыми от удивления плечами. Мотивов распоряжения он так и не понял, ясно было лишь, кого и куда перевозить.

А Бушуев в это время расхаживал по кабинету Карыгина и старался разобраться в том, что же все-таки произошло с предоставлением квартиры Приданцеву.

— Да поверьте мне, — убеждал его Карыгин, — вы присутствовали на плохо отрепетированном семейном спектакле — партнеры не сыгрались.

— Мне понятно одно: в этом деле я играл глупую роль пешки… Но я никак не доберусь, кто режиссер спектакля.

— В данном случае актер и режиссер — одно лицо — Алексей Алексеевич. Он сумеет и сыграть, и подыграть, и разыграть.

— Не верю, — решительно сказал Бушуев и, остановившись, в упор посмотрел на Карыгина.

Тот горестно вздохнул.

— Эх, Станислав Сергеевич, зелены вы еще. Даже для несложной внутризаводской дипломатии зелены. А я многое на своем веку повидал и не так легковерен. 

Многое повидал на своем веку Карыгин. Внешне жизнь у него проходила стремительно и была насыщена событиями. Не успел проработать и года в прокатном цехе Златоустовского металлургического завода, как его послали в Промышленную академию, которая готовила инженеров из самой гущи производственников. Вернулся на завод и вскоре из рядового инженера вырос до директора завода. И на этом посту стаж работы не перевалил двух лет — как избрали вторым секретарем обкома партии, а затем и первым.