— У меня, — говорит Брянцев и придвигает микрофон совсем близко: — Товарищи, сообщаю вам положение с новой технологией. Мы лучше, чем кто-либо, знаем, что единственный безошибочный путь испытания шин — это испытание дорогой. Наши шины сейчас ушли на ускоренные испытания в Среднюю Азию, где, как вы понимаете, самые жесткие температурные условия. Основная задача — повышение ходимости шин. Вот на это прошу направить творческие усилия и лаборатории, и института рабочих-исследователей. У меня все.

— Селекторное совещание окончено, — сообщает Бушуев, и в динамике слышится щелчок.

Брянцев вздыхает с облегчением — теперь не придется отвечать на вопросы каждому в отдельности — и тут же звонит секретарю:

— Вызовите ко мне Бушуева и Карыгина.

Они входят одновременно, Бушуев, большой, широкоплечий, с открытым, добродушным лицом, и коренастый, ожиревший Карыгин, затаившийся в себе, как всегда непонятный.

— Чью квартиру вы отдали Приданцеву? — спрашивает Брянцев, обращаясь к Карыгину, который в этот момент умащивает свое грузное тело на стуле.

— Заварыкина, — невозмутимо отвечает Карыгин.

У Бушуева глаза лезут на лоб — он ничего не понимает в этой сцене. Лицо Брянцева сначала белеет от сдерживаемого бешенства, потом начинает наливаться кровью.

Заварыкин давно работает, он лучший каландровожатый, но хорошей квартиры до сих пор не имеет. Вернувшись из армии, построил землянку в одну комнатушку и живет в ней впятером — жена, трое детей и старик отец, разбитый параличом. Брянцев побывал в этой сырой, пропитанной разными запахами развалюхе, потому побывал, что каждый раз, когда распределяли квартиры, Заварыкина отводили, ссылаясь на то, что у него собственный дом. Дом! Брянцев убедился, что это за дом. Но до сих пор действовала формальность — собственникам государственных квартир не давать. Отчаявшийся Заварыкин хотел было уехать на другой завод, но Брянцев уговорил его подождать, твердо пообещав предоставить квартиру из двух комнат. Даже воевал за три. И не только Заварыкину обещал, дал обязательство на собрании в цехе каландров.

Он знал, с каким трудом завоевывает руководитель доверие рабочих, завоевал его и поддерживал единственным действенным способом — свято выполнял свои обещания, чего бы это ему ни стоило. Знал, что рабочего человека достаточно обмануть один раз — и больше он тебе никогда не поверит. И вдруг отдать квартиру Приданцеву! Почему? Кто такой Приданцев? Неплохой сборщик шин, но растратил профсоюзные взносы, сжульничал — в профбилете отмечал действительные суммы, а в ведомости ставил заниженные. Получил взыскание по профсоюзной линии, пришлось перевести на погрузку шин, хотя сборщиков не хватало. Многие, в том числе и начальник цеха, возражали, говорили, что за одну провинность двух наказаний не дают, но Брянцев упрямо твердил: «Это не наказание, это профилактика. Шинник должен быть предельно честным, и если сжульничал с деньгами, то может жульничать и на производстве».

Так Приданцев и работал на погрузке, пока Брянцев не уехал в отпуск. А вернулся — опять увидел его у сборочного станка. Кто восстановил? Карыгин. Почему? За какие заслуги? И только сейчас вспомнил: за Приданцева его просила Тася.

Чтобы не сорваться на крик, на ругань — привычка, от которой производственнику отделаться трудно, — Брянцев сосчитал до десяти. Но бешенство не прошло.

— Как вы до этого додумались? — спросил он Карыгина.

Лицо Карыгина выразило неподдельное изумление.

— Я выполнил вашу волю, — чеканно произнес он.

— Постойте, постойте, когда я ее выражал?

— Мне звонила ваша жена и просила от вашего имени.

Брянцев растерялся. Может ли быть такое? Впрочем…

Набрал номер квартиры.

— Ты дома? Сейчас пришлю машину, приезжай на завод.

Таисия Устиновна ответила, что она не одета и не причесана.

— В одиннадцать утра женщина должна быть одета и причесана, — жестко сказал Брянцев и позвонил секретарю: — Пошлите домой машину.

— Мы можем уйти? — спросил Карыгин.

— Посидите, — сухо ответил Брянцев. — Вам же трудно ходить, а вы будете нужны.

Карыгин постоянно жаловался на расширение вен, на тромбофлебит и не раз, когда его вызывал к себе кто-нибудь, выражал недовольство, говорил, что каждый шаг причиняет ему боль. Из сочувствия ходили к нему. И главный инженер, и секретарь парткома, и председатель завкома, ходил и директор. Мелочь? Но вокруг Карыгина создавался ореол таинственности — не он ходит, а к нему приходят, не он нуждается в них, а они в нем. Значит, не согласны с теми, кто снял его с поста секретаря обкома, значит, до сих пор относятся к нему как к партийному руководителю. И люди, которым приходилось побывать в приемной у Карыгина (он сумел отвоевать себе и приемную, и отдельную секретаршу), делали свои выводы о роли этого человека на заводе.

Чтобы не терять времени, Бушуев стал рассказывать директору о положении на участке сборки новых шин «PC».

Это было детище конструкторов ярославского завода. Они первые предложили делать шины со съемным протектором. Обычные шины, как правило, выходят из строя, потому что изнашивается беговая часть, шина, как говорят, лысеет. А каркас остается целым, и его можно еще гонять и гонять. Ярославцы решили каркас делать отдельно, а протектор — отдельно, и потом менять его, подобно тому как на ботинки с хорошим верхом подбивают новую подошву.

Обычно Брянцев вникал во все детали работы нового сборочного пролета, но сейчас, поглощенный своими мыслями, слушал рассеянно. Только когда Бушуев умолкал, он снова сосредоточивал на нем внимание и просил продолжать.

Вошла Таисия Устиновна, в пальто, из-под которого виднелся халат, в повязанной наспех косынке. Увидев Карыгина, смутилась.

— Садись, — сказал Брянцев тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Ты о чем просила от моего имени Константина Ивановича?

— Я? От твоего имени? Я просто просила дать квартиру многосемейному человеку. Он живет у тещи…

— У тещи в четырехкомнатном доме, да еще с флигелем, который сдается внаем! — загремел Брянцев.

Карыгин безмолвно вытянул руку, как школьник в классе у строгого учителя.

— Простите, Таисия Устиновна, вы не просто просили, а сказали, что это желание Алексея Алексеевича, которое он не успел высказать, поскольку срочно уехал.

Бушуев привстал, чтобы уйти, — не хотел присутствовать при этой странной семейной сцене, но Брянцев жестом задержал его. Мнением Бушуева он дорожил, пусть тот узнает правду.

— Я даже имени твоего не произносила, — сказала Таисия Устиновна.

— О женщины, вам имя — вероломство… — патетически произнес Карыгин и поднялся, поднялся с трудом, опираясь на толстую сучковатую палку. — Вот что, дорогие супруги, надеюсь, что вы разберетесь без моего участия. Мужья обыкновенно верят женам. Но я даю слово коммуниста, что воспроизвел все со стенографической точностью.

Брянцев вышел из-за стола, и это было понято как знак окончания беседы. Бушуев и Карыгин ушли, Бушуев — явно торопясь, Карыгин — с величественным видом победителя, покидающего поле сражения.

Едва за ними закрылась дверь, Таисия Устиновна зачастила:

— Порядочные мужья прежде всего домой заезжают. Хотя бы переодеться. А ты… ты вытащил меня сюда как на судебное разбирательство. Еще народных заседателей посадил бы рядом…

Не знала Таисия Устиновна, какой болезненный удар нанесла мужу. Действительно, следовало бы сначала заехать домой. Если покопаться в глубине души, то, пожалуй, в этом поступке большую роль сыграло подсознательное стремление отдалить встречу с женой, хоть немного вжиться в обстановку, стряхнуть с себя тот налет лиричности, который увез, расставшись с Еленой.

— Восстановление Приданцева на работе тоже не обошлось без твоего участия?

Эта мысль шевельнулась и раньше, но он не хотел допытываться при Карыгине.

— Угу. — Таисия Устиновна потупилась.

— И последний вопрос: значит, ты продолжаешь совать нос в мои дела?

Таисия Устиновна предпочла не ответить.