Начало выкристаллизовываться решение. Но, чтобы не допустить сгоряча ошибки, он притормозил себя, занялся другим — стал просматривать отчеты заводских лабораторий. Потом вызвал сотрудника отдела технической информации.

— Ну как вы можете просиживать штаны и ждать, пока заводы сами пришлют отчеты или сами запросят помощи? — набросился он на молодого инженера, едва тот переступил порог. — Они могут и не прислать и не запросить, одни — по недомыслию, другие — из ложно понимаемого заводского патриотизма, — мы, мол, сами не лыком шиты. Надо выискивать важнейшие исследовательские работы, нацеливать на них наших научных сотрудников. А они должны помогать производственникам и учиться у них выбирать конкретные темы. На заводах делают только то, что нужно, и нужно быстро. Надо превращать заводские лаборатории в наши опорные пункты. Возьмите, к примеру, ярославский завод. Там самостоятельно решают такие проблемы, которые и нас украсили бы.

Инженер внимательно слушал, вежливо кивал головой в знак согласия, но ничего не предложил. Он пришел в исследовательский институт прямо со студенческой скамьи и еще не проникся уважением к «заводской» науке.

Не спросив его согласия, Дубровин сказал, что выхлопочет ему командировку на сибирский шинный и постарается держать там до тех пор, пока он не научиться черпать пригоршнями богатства из неистощимой копилки рабочего опыта.

Отпустив инженера, принялся составлять докладную записку об отделе технической информации — какой он есть и каким по его мнению должен быть. Вторгаться таким образом в чужие дела считалось неэтичным, но для Дубровина главным критерием этичности поступка была польза, которую этот поступок мог принести.

Докладная не получалась. Мысли то и дело возвращались к сибирскому антистарителю. Стыдно медлить с решением проблемы, столь важной для всей резиновой промышленности. Но что он может сделать? Выше себя не прыгнешь. А если прыгнуть? Если взять и обуть сибирскими покрышками несколько машин, которые ему выделили для испытаний? Правда, тогда он получит меньше данных по испытаниям своих радиационных шин. М-да! И все-таки стоит этим пожертвовать. Была не была. Но какой разразится скандал. Он затратил много усилий, доказывая, что ему необходимы именно пятнадцать машин. Ему дали сначала десять, потом две, потом еще две. Последней, пятнадцатой, он добивался почти месяц. И после всего передает несколько машин чужому дяде. Неприятностей не оберешься. Однако придется ими пренебречь. Очень уж интересная штука сибирский антистаритель.

И теперь, уже торопясь, чтобы отрезать себе пути к отступлению, Дубровин вызвал Сибирск, рассказал о своих планах Брянцеву и попросил, чтобы Целин выслал ему образцы ИРИСов всех марок для всестороннего исследования и комплекты шин для испытаний. Предупредил: за выполнением надо проследить, потому что Целин — экземплярчик своеобразный: истерически активен, когда сталкивается с сопротивлением, и чрезвычайно медлителен, когда встречает поддержку. 

Не было на заводе человека, которого бы так удручало исчезновение Кристича, как Дима Ивановский. До организации общественного института они не знали друг друга. Институт не только познакомил их, но и сблизил. Они стали друзьями.

По характеру это были разные люди. Кристич — живой, подвижный, словоохотливый, с душой нараспашку, располагал к себе с первого взгляда. Дима Ивановский размерен в движениях, молчалив, собран. Нужно было как следует узнать этого парня, чтобы по достоинству оценить. Говорил он чрезвычайно мало. «Пять слов в неделю», — шутили товарищи. Но если уж что-то задевало Диму за живое, если добирался он до трибуны, у него автоматически включалась высшая скорость. Тогда только успевай слушать. Скромностью он отличался непомерной и недооценивал себя. В школе увлекался электротехникой, электроникой, радио, но заглянул как-то в курс электротехники для втузов, испугался сложности математических формул и решил, что это не для него. Посоветовался с приятелями — и пошел сборщиком на шинный завод, — работа замысловатая, интересная. Однако старое увлечение было живуче. Дима постоянно мастерил радиоприемники. Его аппарат занимал целый угол, но работал лучше, чем любой фирменный и по избирательности и по звучанию — три динамика, включенных одновременно, в совершенстве воспроизводили звук.

От скромности его лечили все, как от болезни. И мастер по сборке, у которого Дима освоил дело в фантастически короткий срок — через неделю он уже собирал шины самостоятельно, — и Целин, дававший ему самые сложные задания в институте, и Брянцев, не упускавший случая, чтобы похвалить его. Лечил и Саша Кристич — заражал друга своей уверенностью.

Похвалы на Диму действовали своеобразно. Он считал, что в них только половина правды, и лез из кожи вон, чтобы сделать их полной правдой.

Он не стеснялся, закончив смену, остаться в цехе и часами наблюдать за работой других сборщиков, подмечая все, что давало возможность экономить секунды. Поездив по заводам, освоил лучшие приемы лучших сборщиков, а научившись безукоризненно работать, сам стал учить других. И мало того, что учил показом, — составил подробнейшее описание отобранных им приемов. Так родилась книжка, небольшая, но емкая и очень полезная.

Последнее время Дима был одержим мыслью создать сборочный станок, в котором сочетались бы все достижения отечественной и зарубежной техники. Обдумывая его и разрабатывая за чертежной доской, он сосредоточивал максимум внимания на том, чтобы сборщик за станком не терял ни мгновения, чтобы доставал все необходимое, не делая и шага. Борьба за секунды для него уже давно кончилась, он искал способы экономить доли секунды.

Дима Ивановский и Кристич привыкли и отдыхать вместе. Под выходной садились на «москвича» и уезжали на озеро. Ловили рыбу, с одним ружьем на двоих бродили по осоке.

На рыбалке и родилась у Димы мысль, что нужно бы выпускать станки разной высоты.

— Представь себе, Саша, если бы вдруг стали делать костюмы только одного размера, — сказал он Кристичу, поясняя свою мысль. — Смех. Как быть тогда мне, коротышу, в костюме на средний рост? А долговязому Приданцеву? Никто пока не додумался до такой глупости — выпускать на разнокалиберных людей костюмы одного размера. Так почему же никто не додумался до такой умности как выпускать станки разного размера? Хотя бы двух размеров. Чтобы и длинный над ними спину не гнул, и низкорослый на цыпочках не вытягивался.

Не было на заводе человека, у которого исчезновение Кристича отнимало так много душевных сил. Каждый день, предварительно наведя справки у секретаря Брянцева о результатах поисков, он заходил к жене Кристича Яне и часами просиживал у нее.

Вот и сегодня, отработав смену, он с тягостным чувством отправился к Яне успокаивать ее, убеждать в том, чему сам не верил. Сердце его тоскливо сжималось от мысли, что вдруг Яна получила сообщение о смерти мужа. Должно же когда-то прийти такое известие…

Он вошел в коридор большой коммунальной квартиры, постучал в дверь справа.

— Войдите, — услышал голос Яны.

Вошел — и чуть не упал. Саша Кристич, исхудавший, почерневший, как головешка, сидел за столом и пил чай из большой фаянсовой кружки.

И, как это бывает зачастую, когда человек, причинивший много беспокойства, появляется живой и невредимый, Дима испытал вместе с радостью и раздражение.

— Где тебя черти носили, будь ты трижды неладен! — выкрикнул он в сердцах, хотя за минуту до этого готов был броситься на шею первому встречному, кто сообщил бы ему о возвращении Кристича.

— Нечего сказать, — усмехнулся Саша. — Хорошо встречаешь…

Дима опустился на стул, обессиленно свесил руки.

— Дать бы тебе по морде, да жалко — и так полморды осталось. Болел?

— Ладно уж… — засмущался Кристич. — Ни в чем я не виноват. Не знал, что стряслось. Я в Ашхабаде был.

— Почему произошла авария? — нетерпеливо спросил Дима.