— Правильный малый, — глубокомысленно резюмировал Апушкин. — У нас в гараже деньги украсть не украдут, а мыслишку слямзить за грех не считается.

— Так слушай. Пришел директор на завком и говорит: «Вы думаете, у нас Калабин один? У нас их сотни. Так почему же мы под спудом их опыт держим, почему не используем творческие способности, почему не побуждаем к творчеству?» Подумали, подумали — на самом деле: почему? Рабочий класс сейчас грамотный пошел, особенно молодежь. Кого ни возьми — семилетка, еще чаще — десятилетка. А у стариков хоть образования мало, так у них опыт годами накопленный. Решили создать первую группу рабочих-исследователей. Семнадцать рабочих и шесть инженеров. И как развернули дело! К ним еще подсоединились. А сейчас уже это отряд в пятьсот человек.

— Где же вы все там размещаетесь?

Кристич расхохотался.

— О-о, да ты, друг мой ситцевый, значит, думаешь, что мы по лабораториям сидим? Не-ет, Иван Миронович. Мы ведем исследования на рабочем месте.

— Так при чем же тут «институт»?

— Фу, какой ты… Институт — это же не обязательно заведение, это форма организации. Можно, например, сказать «Институт общественных инспекторов». А у нас институт рабочих-исследователей. У нас и факультеты разные есть. Кто технологией занимается, кто экономикой.

— И ты, говоришь, нашел в нем свое призвание?

— Не сразу. Первое время не до этого было. Пришел на завод со своими требованиями к жизни, а меня бах — в подготовительное отделение на резиносмеситель. Пока осваивал — скуки не испытывал, а потом заскучал. Каждый день одно и то же. Руки работают, голова — не очень. Это все равно что каждый день по одной дороге ходить…

— Легко и нудно, — вставил Апушкин.

— Именно. Не всякого однообразный труд может увлечь. Душа чего-то большего требует. Думал уже специальность менять, а тут вдруг исследования начались. И интерес к делу проснулся. Да какой! За уши не оттянешь.

Апушкин не удержался, чтобы не съязвить:

— То-то ты со мной с такой охотой на три месяца в командировку поскакал!

— А ты, оказывается, злой. Оправдаться?

— Давай.

— Я три года в отпуске не был, три года из города не выезжал. И по выходным в цех бегал — как бы не пропустить что-то новое. Ведь мы все время искали этот антистаритель. То один пробовали, то другой, то третий. Когда его лучше ввести, на какой минуте смешения, сколько ввести. Надо было и оптимальный режим подобрать. От такого дела не оторвешься. А сейчас — пауза небольшая, можно и мозги проветрить, и легкие от сажи очистить. Оправдался?

— Вполне, — дружелюбно произнес Апушкин и добавил с ехидцей: — К тому же и проконтролировать захотелось, чтобы шофер не запорол шины.

— А ты как думал? Кто же отдаст свое дитя на воспитание в чужие руки? Под своим надзором хочется до ума довести.

— И много у вас там таких… сумасшедших?

— Есть более точное и уважительное слово: «одержимых», — поправил Кристич. — Не все полтысячи, но добрая сотня найдется. Они как дрожжи, которые будоражат тесто… 

Брянцев предпочитал ночной самолет. Прилетишь в Сибирск утром — и прямо с аэродрома на завод. Оставалось полтора часа до начала рабочего дня, можно было посидеть в диспетчерской, ознакомиться с работой завода за время своего отсутствия и сразу включиться в круг нерешенных вопросов, в ритм заводской жизни.

Он вошел в здание заводоуправления, поздоровался с вахтером и направился в диспетчерскую, единственную комнату, из которой доносились голоса. Отсюда осуществлялось непрерывное централизованное управление производством.

До Брянцева этот отдел был в загоне — сюда направляли инженеров, которые плохо справлялись с работой в цехе. Брянцев поставил дело с головы на ноги, отдел стал ведущим. На диспетчерский стул, который многие называли «электрическим стулом», потому что работа здесь была крайне беспокойная, он сажал пожилых, многоопытных инженеров, которые по состоянию здоровья уже не могли вихрем носиться по цеху, но завод знали в совершенстве и руководили оперативной работой безупречно.

Сегодня за диспетчерским пультом сидел бывший начальник сборочного цеха Исаев. Может быть, потому, что Брянцев сам когда-то работал сборщиком, он считал, что люди из этого цеха лучше остальных знают завод. Резиносмесильщики стояли у начала производства, вулканизаторщики — у его конца, а сборщики занимали промежуточное место и потому сталкивались постоянно и с теми и с другими. У одних получали сырье, другим сдавали полуфабрикат. Вольно или невольно, но вышло так, что из четырех диспетчеров трое были сборщиками.

Увидев директора, Исаев не удивился, только радостно приподнял тронутые сединой брови и, прежде чем Брянцев успел спросить его о делах на заводе, спросил сам:

— Чем там кончилось в Москве, Алексей Алексеевич?

Брянцев понял, что происшествия последних дней взволновали весь завод.

— Пока утряслось, — успокоил он и принялся просматривать сводку за последние сутки. План выполнен на сто два и две десятые процента. Прилично. Сырья достаточно: есть и натуральный каучук, и синтетический, и сажа, можно несколько дней не звонить по телефону, не бить тревогу.

— Мы вас подвели? — спросил Исаев, подразумевая отказ коллектива перейти на старую технологию.

Брянцев невольно улыбнулся. Никакого отношения к этому отказу диспетчер не имел, но так уж поставлено на заводе, что каждый член заводского коллектива считает себя за все в ответе.

— Нет, помогли, — ответил Брянцев. — Как тут Бушуев? Справляется?

— Откровенно? — спросил Исаев.

— Конечно. Иначе бы я не спрашивал.

— Оперативен. Все вопросы решает. Не всегда правильно, но решает. Остается ему только одно: научиться решать правильно.

— Это придет со временем, — благодушно сказал Брянцев. — А решительность — свойство характера, и если ее нет, привить очень трудно.

— М-да! — неопределенно произнес Исаев. — Но за одно его решение вам придется хлебнуть неприятностей. Новый дом без вас заселили. И одну квартиру он дал вне очереди Приданцеву.

Брянцев не сразу вспомнил, о ком идет речь. Но когда вспомнил, поморщился, как от зубной боли. Это был сборщик, которого он снял с работы и которого во время его отпуска восстановил заместитель директора по кадрам Карыгин.

— Кто устроил? — спросил Брянцев.

— Инициатива Карыгина, поддержал ее Бушуев. Они вдвоем протаранили все организации.

— Дом заселили?

— Да, уже и новоселье справили.

— Черт бы их побрал! Теперь начнется кутерьма.

При распределении квартир Брянцев строго придерживался решения общественных организаций. Он был убежден, что этот принцип наиболее справедлив. Кроме того, такой порядок освобождал его от нареканий и претензий со стороны тех, кто считал себя обойденным.

— Кутерьма уже началась, — сказал Исаев. — Пишут и в райком, и в горком, и даже в ЦК.

Настроение у Брянцева испортилось. Подставлять под удар Бушуева не хотелось — еще не нажив авторитета, потеряет его. Значит, надо брать вину на себя. Но что он сможет сказать в свое оправдание? А Карыгина придется пропесочить.

Посмотрел на часы. До девяти оставался час. Немного, но все же в нескольких цехах побывать успеет. Подумал, не позвонить ли Тасе о приезде? Решил не звонить. Пусть спит. Она любит поспать.

Едва Брянцев переступил порог подготовительного отделения и с привычным волнением почуял острый запах резины, к нему подошел Салахетдинов и забросал вопросами: как, что, удалось ли отбиться или надо готовиться к новым боям и очень ли подвели они своим упрямством? Не успел ответить Салахетдинову, как подошли другие рабочие с подобными вопросами.

В отделении протекторов о том же спрашивал Калабин. Ну как не ответить человеку, с которого начал свое существование общественный институт? Не зря ведь всех экскурсантов, которые приезжали на завод перенимать опыт, всегда подводили к калабинской шприц-машине и торжественно объявляли: «Это начиналось здесь».