Калабин слушал директора, но не отводил глаз от резины, которая, как тесто, выдавливалась из профилированного отверстия машины и ложилась на роликовый транспортер. Потом рванулся в сторону и стал замерять ширину протекторной ленты.

Брянцев постоял еще несколько минут, пока не убедился в том, что протекторы строго соответствуют заданному размеру. Задержался у ножа, резавшего ленту на куски, потом у контролеров ОТК, которые замеряли и взвешивали протекторы, и уже собрался в цех каландров, но его задержал резиносмесильщик, человек с кротким характером и с угрожающей фамилией — Змий. Пожав Брянцеву руку, сказал доверительно:

— Мыслишка есть, Алексей Алексеевич.

Очень хотелось Брянцеву попросить рабочего повременить с этим до завтрашнего дня. Но Змий пришел в свой выходной день, значит, его гложет беспокойство. До сих пор он не принимал участия в исследованиях, все поглядывал, что получится у других, взвешивал и вот наконец решился. Разве можно его оттолкнуть?

— Слушаю, — не особенно радостно произнес Брянцев.

— Хочу режим смешения сократить еще на минуту и двадцать секунд.

Брянцев недоверчиво прищурился. Режим смешения, по общему мнению, был уже поджат до предела. Не ошибается ли рабочий?

— А качество смеси?

— Улучшается.

— Откуда ты знаешь?

Змий заговорщицки огляделся.

— Вы меня не выдадите? Четыре ночи пробовал на свой страх и риск. Получается.

— Но это же нарушение технологии.

— Эх, Алексей Алексеевич, нарушать технологию непригоже тому, кто плохо в ней разбирается. А ежели с умом нарушать…

«Ого, — подумал Брянцев, — новая формула оправдания всяких нарушений, но довольно остроумная». — И спросил:

— А кому я не должен тебя выдавать?

Змий снова осмотрелся по сторонам.

— Начальник цеха, если узнает — заест!

Брянцев невольно расхохотался.

— Вот это здорово! Начальника цеха боится, а директора в сообщники берет.

— Так я с вами сейчас не как с директором завода говорю, — резонно заметил Змий и даже глаза прищурил, умные, много видевшие глаза. — Я к вам как к директору института подошел. Вы-то должны меня понять, сами многим рискуете. И сами, когда напролом не удается, исподволь делаете…

— Ладно, иди к Целину.

Брянцев долго смотрел вслед удалявшемуся рабочему. На самом деле: как он мог поступить, встретив препятствие? Теоретического багажа, чтобы доказывать свою правоту, у Змия нет, а техническая интуиция есть. И он проверил сначала на практике. Попробуй прижми его! «Вы же сами…» Вот что значит пример руководителя, дурной или хороший. А если разобраться, какой пример подал он коллективу своим самоуправством? Насколько безупречным должен быть руководитель, чтобы его не попрекнули собственными же поступками.

До сих пор он мог пробирать тех, кто нарушал семейные устои. А вот когда у самого произойдет семейная передряга, разве сможет он одергивать «леваков»? Дал же ему понять Змий, с кого берет пример, проводя тайком рискованные эксперименты. И в другом, «семейном» случае может повториться то же самое. Каждый вправе будет огрызнуться: «А что, товарищ директор, уходить от жены — это только ваша привилегия?» И попробуй убедительно ответить на такой выпад!

В цехе каландров Брянцев задержался. Он никогда не проходил мимо каландровожатых. Его восхищало искусство людей, которые на глаз умели определять степень обрезинивания корда с точностью до сотых долей миллиметра, на глаз настраивали свои машины так, чтобы они при огромной скорости прохождения кордной ткани успевали прорезинить все нити в отдельности и все полотно в целом. На заводах, построенных в последние годы, эту задачу решали автоматы, счетные машины, приборы, вооруженные изотопами, а здесь, в Сибирске, это делал человек. В молодости Брянцев считал сверхъестественным искусство дегустатора. Нальют в стакан смесь из десяти вин — и определи, какие вина вошли в эту смесь. Но дегустаторы ведут особый, отличный от всех образ жизни: имеют длительный отпуск, на работу выходят, прогулявшись по свежему воздуху, следят за своим состоянием и настроением и пробуют за рабочий день не более трех марок вина.

Какими малозначительными показались Брянцеву эти способности, когда он ознакомился с работой каландровожатых. У них нет никакого особого режима, они ведут себя, как обычные смертные. Десятки тысяч метров корда, хлопчатобумажного, вискозного, капронового проходят через руки каландровожатого. Через руки ли? Ой, нет! Тут нужен весь человек.

Разве может каландровожатый хорошо нести вахту, если он сегодня разругался с женой? Или не дали ему выспаться после работы дети, или теща перед выходом на смену попрекнула каким-то проступком, который в ее воображении вырос до размеров смертного греха?

Вот почему, попав в каландровый цех, Алексей Алексеевич обращает внимание не на машины, хотя и машины ему многое говорят, а на людей. Как было с Северовым? После очередной схватки с тещей он всегда держался победоносно, даже насвистывал что-то воинственное, но внимание его сосредоточивалось на перипетиях схватки, и нет-нет, да и получался у него плохо обрезиненный корд. А работа такая, что не зевай, — за одну минуту сорок метров. Брянцев поговорил с Северовым по душам, и все оказалось проще простого: детей приняли в детский сад, надобность в теще исчезла. Теперь она ходит в гости только по воскресным дням, и норова ее как не бывало. С тех пор качество пропитки и обрезинки корда у Северова неизмеримо улучшилось.

Нет, Брянцев вовсе не походил на волшебника, который творит добрые дела, оставаясь в тени. На этом примере он многих воспитывал, в том числе руководителей каландрового цеха. Так пробрал их на профсоюзном собрании, а потом на партийной конференции, что спины у них были мокрые. Почему он, директор завода, у которого и времени меньше, и забот больше, должен регулировать отношения Северова с тещей, а не цеховики? Разве не их прямая обязанность интересоваться жизнью, бытом и настроением своих рабочих?

Настроение рабочих! Кто, когда, на каком арифмометре мог подсчитать этот фактор? Не мог подсчитать и Брянцев. Но всегда его учитывал и умел уловить настроение человека, даже мимолетно взглянув на него. Многим такое качество казалось сверхъестественным. А тем более у Брянцева. Большого, энергичного, с грубоватым волевым лицом, с решительной походкой, его сначала воспринимали как олицетворение силы и только силы. Тонких эмоций, чуткости от него не ждали. Но именно он отличался удивительной чуткостью. И не случайно Дима Ивановский назвал Брянцева «приемником с внутренней антенной».

Сегодня на третьем каландре работал Гольдштейн, инженер, которого Брянцев заставил начать свою деятельность с рабочего места. У него всегда грустные глаза и понурый вид человека, вынужденного выполнять то дело, которое не нравится. Брянцев понимает: учился в институте, готовил себя к командной должности, и вдруг на тебе — рядовой рабочий. Но Брянцев только такой путь и признает. Что это за руководитель, который не умеет делать то, что делает нижестоящий? Настоящий руководитель должен пройти все звенья производственного процесса и знать их досконально. Попробуй такого обмани, перехитри — ведь он все перепробовал своими руками.

Грустный вид Гольдштейна не трогает директора — живет с родителями, дома все подано и принято. А прибитость, понурость раздражают. Брянцев любит людей подвижных, озорных, задиристых — они и другим сообщают свой импульс.

Он хотел уже подозвать Гольдштейна и сделать ему «тонизирующее вливание», как вдруг увидел, что за разматывающимся рулоном корда примостился какой-то барабан с движущимися плицами, явно кустарного происхождения.

Гольдштейн заметил удивленный взгляд Брянцева и подошел к нему.

— Барабан нашей конструкции для ширения кордной ткани, — объяснил он. — Алексей Алексеевич, мы на сужении корда миллионы рублей теряем. Пусть всего только на два сантиметра сядет по ширине корд — и то сколько убытка получается. А его тысячи километров проходит.