Это был какой-то новый ход заместителя. Брянцев не стал разбираться в деталях его хитроумной дипломатии и решил раз и навсегда показать Карыгину, что тот не является для него загадкой. Размашисто, через всю докладную он написал: «Подшить в досье. Если что-либо случится, использовать как обвинение директора в непринятии мер».
Протянул записку и углубился в бумаги. Он не видел, как давнишняя затаенная ненависть Карыгина выплеснулась наружу и тут же спряталась, словно пламя, вырвавшееся на миг из печи.
— У меня еще один вопрос, — невозмутимо сказал Карыгин, сделав вид, будто не понял, что получил пощечину.
— По технике безопасности? — спросил Брянцев самым невинным тоном.
— Заварыкин поговаривает о расчете.
— За-ва-рыкин? Ну, это уже свинство. Получил хорошие две комнаты, может подождать отдельную квартиру.
— Жены не ладят.
— Не слышал.
— Человека можно извести не только скандалами, но и нравоучениями. Этого не делай, это делай так. И если с утра до ночи…
— Разберусь, — резко сказал Брянцев.
— Тогда у меня все.
Едва за ним закрылась дверь, Брянцев вскочил с места и заходил по кабинету, чтобы как-то встряхнуться, прийти в себя. Есть люди, которые ему противопоказаны. Карыгин из их числа.
А тут появился на заводе еще один человек, имени которого Брянцев не мог слышать равнодушно, — Чалышева. Молчаливая, тихая, она напоминала ему очковую змею, которая лежит, притаившись, и жалит исподтишка.
О ее приезде Брянцеву доложил насмерть перепуганный Целин. Он был убежден, что прибыла она не с добрыми намерениями, и ждал от нее любых неожиданных козней.
Чалышева не сразу пожаловала к Брянцеву. Сначала походила по отделам, знакомилась с какими-то материалами, разговаривала с людьми и только потом решила нанести директору визит вежливости.
— Могу я узнать, что вас интересует на заводе? — придирчиво спросил Брянцев.
Ей не хотелось говорить правду, но и лгать было бессмысленно — все равно доложат. И она, умолчав о том, что послал ее сюда Самойлов посмотреть все своими глазами, сказала, что ей захотелось ознакомиться с практикой применения антистарителя ИРИС-1 и методикой его испытаний. Прошлый раз, когда заводские работники приезжали в институт, она так была предубеждена против их работы, что даже не слушала их, а сейчас решила разобраться в причине таких диаметрально противоположных выводов.
Брянцеву показалось, что Чалышева слегка повернулась другой, незнакомой ему стороной, и он, быстро откликавшийся на любое душевное движение, неожиданно для себя, а еще более для Чалышевой, сказал:
— Вы бы переезжали к нам на завод. Ну скажите, разве это правильно? Все научные работники засели в институтах, а такой крупный завод не имеет ни одного человека со степенью. Здесь, поверьте мне, необъятное поле для приложения своих способностей. И результаты работы видны скорее. К этому нас вынуждает необходимость. Квартиру дадим, не такую, какие дают в Москве. Мы живем пошире.
В кабинет с довольным видом победителя вошел инженер Лапин, специалист по рецептуре резины, человек небольшого роста, неопределенного возраста, в очках. Чалышева знала его. Он отличался петушиным характером, любил задираться и не раз выступал на совещаниях, иногда не без успеха опрокидывая установившиеся понятия. Любое свое выступление он начинал с цитаты из Эйнштейна, которую приводил наизусть: «Лейтмотивом в трудах Галилея мне представляется его страстная борьба против любых догм, опирающихся на авторитет. Только опыт и тщательное рассуждение он считал критерием истины».
За любовь к этой цитате Лапина прозвали Галилеем. В НИИРИКе — с издевкой, на заводе — любя.
— Эврика! Получилось! — торжественно доложил Лапин и поднял большой палец.
Брянцев не помнил, что должно получиться или не получиться у Лапина, — в голове этого инженера всегда роилось множество мыслей об улучшении состава резин.
Невероятно сложна эта рецептура. Более чем восьмьюдесятью химическими веществами оперируют резинщики, и в разных сочетаниях это дает тысячи разных рецептов. Недаром один из немецких ученых сказал фразу, которая стала летучей: «Бог все знает, однако и он не знает, из чего делают резину и колбасу». Не только простому смертному, но и опытному резинщику не запомнить и десятой доли рецептов. И когда не хватало какой-либо из составляющих, без Лапина не обходилось. К нему звонили и днем и ночью, спрашивали, что чем заменить, чтобы не ухудшить качества резины каркасной, брекерной или протекторной, и Лапин решал такие задачи мгновенно, с быстротой вычислительной машины. Только помимо обязательных оперативных задач, решал он еще множество своих, которые ставил перед собою сам.
— Что получилось? — спросил Брянцев.
— Новый ускоритель вулканизации. Дешевый, простейший и очень активный. Вы полюбуйтесь на кривую, посмотрите, как выросло плато вулканизации.
Лапин расстелил перед Брянцевым диаграмму.
Посмотрела на диаграмму и Чалышева. Она присутствовала при рождении изобретения. Появись такое в стенах института — шуму было бы на год. Скрупулезные теоретические исследования процесса и так и эдак, подготовка диссертации, патентование… Лапин, конечно, не сможет теоретически обосновать свое изобретение, да и некогда ему. Завтра отдаст его цеховикам и начнет работать над чем-нибудь другим.
У нее заныла душа. Все-таки их институт мало связан с производством. Вот этим изобретением нужно было бы тотчас заинтересоваться, проверить и сразу же распространить на других заводах. Но кому интересоваться, если каждый занят своей проблемой, пусть плохонькой, но своей, каждому хочется сказать свое слово в науке, хоть маленькое, но свое. Она случайно узнала обо всем. И тема не ее. Но ее долг обратить на это внимание института. Впрочем, там и так должны узнать — заводские лаборатории сообщают в институт о своих значительных работах. Только судьба их какова? Кто-то просмотрит, когда-то просмотрит, а может быть, никто никогда.
— Если отвечает действительности — великолепно, — сказал Брянцев. — Какие возможности открываются, особенно на крупных шинах! Молодцы. Кто работал?
Лапин назвал фамилии рабочих-исследователей. В их числе был и Каёла.
— Каёла? — удивился Брянцев. — Он только что свое предложение внес. И совсем другого порядка.
Лапин усмехнулся:
— Это же закономерное явление, Алексей Алексеевич. Вначале исследователи работают над чужими идеями, потом начинают выдавать свои.
В кабинет вошел Целин и, увидев Чалышеву, мирно сидевшую рядом с Брянцевым, оцепенел. Брянцев взглядом предупредил возможный выпад с его стороны.
— Илья Михайлович, познакомьте… — Брянцев, к стыду своему, так и не вспомнил ее имени и отчества, — товарища Чалышеву со всеми материалами о применении антистарителей. И пожалуйста — ничего не тая.
Не выразив никакого энтузиазма, Целин пригласил Чалышеву к себе.
Предупреждение Брянцева не было излишним. Целин отличался чрезмерной подозрительностью. Он знал, что к изобретениям нередко примазываются, что их даже крадут, и всегда вел себя осторожно. Он никому не открывал секрета ИРИСа-1, хотя и своевременно подал заявку в комитет по делам изобретений и открытий. Авторов было два — он и инженер нефтеперегонного завода. Хотели привлечь в соавторы и Брянцева, который дал немало дельных советов и стал душой этой поисковой работы. Но Брянцев от соавторства отказался, объяснив свой отказ так: «Предложение без сопротивления не пойдет, а я, как соавтор, буду стеснен в своих действиях. Пойду напролом — скажут: вот как он свои предложения пробивает. Если же я не буду связан этой нитью, никто не упрекнет меня. Делаю во имя дела — и все».
Позже Целин убедился, насколько прав был Брянцев. Сейчас он неуязвим. Он просто директор, который верит в пользу изобретения и добивается его признания.
С нефтеперегонным заводом у Целина большой контакт. Но только с нефтеперегонным. А вот с другими содружество не получается. Посылая антистаритель на другие шинные заводы с просьбой опробовать, Целин на всякий случай не сообщал его химического состава. И охотников вводить в такое сложное и капризное химическое вещество, как резина, неизвестный препарат не находилось. Больше того: чрезмерная осторожность вызывала к изобретателям недоброжелательное отношение. Прямо им об этом не говорили, не писали, но препарата нигде не пробовали. Секретничаете, мол, — и черт с вами.
