А люди сразу принялись за дело. Тракторист Кемирчек по прозвищу Узун-уул, то есть Длинный малый, крикнул, чтобы Сунер осмотрел свою сеялку, смазал ее, подтянул слабые гайки. Сунер, конечно, замешкался, потому что не только там что-нибудь смазать или подтянуть, он не мог в хламе всякого подсобного инструмента отличить шприц для смазки от обыкновенного гаечного ключа. Боясь отстать от других, Сунер так заторопился, что тут же порвал брюки, а из рукава фуфайки, зацепившись за какую-то железяку, вырвал целый клок. И руку оцарапал до крови и не знал, что с нею делать. А Бёксе, лежа под своей сеялкой и выправляя что-то там ломом, принялся ворчать, чем еще больше смутил Сунера.

— Разве это сеялки? Это же доисторические животные! Я со своим скелетом, — он грохнул в сердцах ломом по зазвеневшему диску, — шестой год бьюсь. А у тебя — новая. Не дай бог, разобьешь! Бригадир тебя живьем съест. Так и знай! Да что ты с ней цацкаешься? Дави, дави! Крепче! А то до обеда провозишься…

Дело кончилось тем, что Кемирчек, Бёксе и сеяльщик Иван — из русских, чертыхаясь и сопя, подготовили к работе и Сунерову сеялку. Кемирчек, продолжая ворчать, завел трактор. Он долго ходил по пашне, ковыряя сбитым сапогом землю, чтобы убедиться, что сеяльщики ничего не порастеряли из инструментов, потом забрался в кабину. Бёксе и Иван стали на подножки сеялок.

— Эй, парень, держи! — крикнул Бёксе и перебросил Сунеру согнутую наподобие крючка проволоку. — Зерно будет застревать, ковыряй. Понял? Засоряется!

Сунер тоже вскочил на подножку и осмотрелся. Солнце только-только высунулось из-за горы на высоту кнутовища. По полю бежал ленивый ветерок, завивая в струйки легкую пыль, и утихал, словно ему надоедало подметать эту широкую равнину. С гор тянуло прохладой от ледников. Запах полыни и ковыля, доносившийся, от подножий хребта, был горек. Сунер радостно вбирал в себя запахи и краски, грудь его вздымалась от возбуждения, — начинался его первый трудовой день. День, когда он становился взрослым, мужчиной.

Трактор, взревев, рванулся вперед. Сеялки тряхнуло, они заскрежетали. Мгновенно поднялась пыль. Сунер даже дышать перестал, ожидая, когда она осядет. Но пыль несло все гуще, она вертелась косым черным вихрем, обволакивая сеялку и Сунера, и он вдруг понял, что от этой пыли ему никуда не деться. Морща нос и все еще опасаясь вдохнуть, Сунер чуть приоткрыл плотно прищуренные глаза, и тут же их так защипало, что он едва не спрыгнул с подножки. Он не сразу сообразил, что ему что-то кричит Бёксе:

— Эй, эй! Поднимай рычаг! Поднима-ай!

Сунер выпучил глаза, чуть не плача от рези и пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, но было уже поздно, сеялка, жалобно взвизгнув, стукнулась обо что-то, подпрыгнула, и Сунер едва не свалился на землю.

— Ты что, заснул, что ли? Погнешь диски, парень! Следить надо, — услышал он голос Бёксе.

Сунер даже малость струхнул, увидев, как Бёксе, спрыгнув с сеялки, долго бежал, проваливаясь в мягкой пахоте, а потом, остерегаясь угодить под каток, вскочил к нему на подножку. Прикрыв лицо ладонью, Бёксе долго не мог отдышаться, потом вытащил из-за пазухи очки с большими, как у мотоциклистов, стеклами и протянул Сунеру.

— Надень, — хрипло сказал он. — Надо было получить на складе. А я — так, и без них могу.

Сунер благодарно кивнул. В очках сразу стало легче, и он с признательностью посмотрел на Бёксе. А тот не сводил с него насмешливого взгляда. Сунер смутился. Он не любил, когда его так разглядывали.

Сунер был высок и до того худ, что любая одежда болталась на нем, как на вешалке. За последние два года он так вытянулся, что издалека его вполне можно было принять за взрослого. И каждый встречный считал почему-то своим долгом обязательно выдать что-нибудь в таком роде:

— О-о, Сунер! Если ты уже сейчас такая каланча, что же с тобой дальше будет?

— Слушай, парень, — ехидничал другой. — Что-то я не помню в вашем роду хоть одну такую жердину! Уж не огонь ли травой ты питаешься, а?

— Шея у него что надо, — потешался рослый, крепкий Балбай, которому во всей деревне не находилось соперника в борьбе. — Как у нашего быка Калтараша хвост!

Сунер до последнего времени не задумывался над своей внешностью. Но с тех пор как люди стали обращать на него внимание, не давая проходу, он узнал, что лицо у него — узкое и будто сглаженное, глаза без видимого присутствия ресниц и бровей, зато уши — настоящая достопримечательность, попавшая уже на зубок деревенским девушкам. Большие и толстые, похожие на пельмени, они были заметны чуть ли не за версту. Все это доставляло Сунеру немалые страдания. Он стал задумываться тайком; «Ну какая же девушка захочет влюбиться в меня?» Он стал неразговорчив, стыдлив, старался всегда держаться в сторонке, не лезть людям на глаза. Вот и под взглядом Бёксе он окончательно смешался и стал нервно пихать проволокой-крючком в семяпроводы сеялки без всякой на то нужды.

Бёксе, видно, понял его состояние, неопределенно хмыкнул и спрыгнул в пыль…

Потихоньку Сунер разобрался в том, как работали рядом Бёксе и Иван и что ему самому нужно делать. Пока трактор полз до конца поля, ветер бил навстречу и кидал взвихренную пыль в лицо. Причем сеялка Сунера находилась в самом невыгодном месте — между двух других. Самая мощная струя пыли доставалась на его долю. Над крайними сеялками пыльная завеса была пожиже и быстрее разносилась ветром. Когда справа или слева от Сунера образовывалось чистое «окно», он сперва кидался туда, чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха, но потом бросил. «Окно» возникало ненадолго, его тут же снова затягивало серой пеленой, а от непрерывной беготни по узкой подножке Сунер быстро уставал и дышать становилось еще тяжелее. Проще было стоять на месте и полегоньку цедить в себя воздух. Но стоять долго тоже не удавалось, потому что забивались семяпроводы, по которым зерно текло в землю, и приходилось то и дело шуровать и прокручивать проволокой замеревшие в бездействии трубки, а то еще конец выскакивал из зажимов диска, и тогда надо было, набрав побольше воздуха и зажмурив глаза, «нырять» в самую пыль, упругой струей бьющую из-под колеса прямо в лицо.

Когда же трактор добирался до края поля и поворачивал обратно, Сунер приободрялся. Ветер дул в спину и гнал пыль впереди сеялки, накрывая плотной, длинной завесой хрипящий и чихающий трактор. Сунер стоял в волнах теплого весеннего воздуха, уже пропахшего солнцем и тонким ароматом молодой травы, и немного отходил и мог наконец надышаться вволю. Порой, когда сникал порыв ветра, пыль, кружась, поднималась из-под катка, но на такие мелочи Сунер уже не обращал внимания. Он сдвигал на лоб очки и весело поглядывал на Ивана и Бёксе.

…Первое время Сунер только тем и был занят, что считал повороты, ожидая, когда они добирались до края поля и двигались под ветер. Это его отвлекало. Но скоро ему стало казаться, что трактор и сеялки, окутанные плотной жгучей стеной черной пыли, с неимоверным лязгом и скрежетом ползут и ползут в одну и ту же сторону и пути этому, наверное, никогда не будет конца. Он оглох и ослеп от грохота и пыли, ошалел от лязга и мерзкого запаха солярки, и все его мысли крутились вокруг одного: да что это за люди, неужели им не хочется хоть малость передохнуть от этой вони и тряски, оглушительного визга и громыхания, дать перевести дух ему, Сунеру? Не понимают они, что ли, что он сегодня впервые в жизни встал на сеялку и ему, конечно, тяжелее всех?

Казалось, им все нипочем. Конечно, к работе они люди привычные. Взять того же Бёксе. Разве такого медведя одолеет усталость? Стоит ему поставить ногу на подножку сеялки, как она со скрипом оседает почти до земли. Как говорит дедушка Туткуш, это не человек, а гора мускулов. Сунер и сам видел, как Бёксе играючи вкатывал на сруб толстые бревна. Когда молодой парень Яшу вернулся из армии — а там он увлекался борьбой и боксом — и поборол всех здоровых парней в деревне, он стал хвастаться, что ему раз плюнуть помериться силами с самим Бёксе. На празднике его подзадорили. Яшу отправился к Бёксе вызывать его.