Он вернулся в родное село, а в период организации коммун быстро продвинулся «вверх». Речи легко произносил. Говорил зажигательно, никто не мог с ним тягаться. Все время был занят тогда Йугуш (как и сейчас — очень любил он быть занятым и всегда находиться при деле): скок на коня — и галопом в аймак на заседание.

И когда выбирали главу коммуны, Йугуш оказался лучшим кандидатом. И прошел единогласно в башлыки…

«Не так плохи мои дела, — думает Йугуш, забыв о сне. — Должников много, теперь пусть расплачиваются; и Кепеш, и Кукпаш… Калбак, Балыкчи…»

В прошлом году Йугуш ездил смотреть пастбища, смотреть табуны. Хотя, правду сказать, поехал просто так — отдохнуть, развеяться, подышать горным воздухом, настоянным на можжевельнике и кедре, полюбоваться альпийскими лугами и дальними видами с высоты горных круч. Приехал к шалашу, где расположились табунщики, велел заколоть стригунка. А перед отъездом (охотился четыре дня) приказал заколоть еще одного. Отделил мясо стригунка от костей, подвесил к ветвям кедра, развел под деревом огонь — решил мясо закоптить. Вечером вернулся к стоянке. Табунщики беседовали у костра и не видели, как подошел Йугуш. Йугуш не выдал своего присутствия, разговор показался ему интересным.

— Вот, говорят, если человек убьет человека, ему плохо станет, бог покарает… Враки все это, — заговорил один из пастухов.

— А может, не враки? — спросил другой.

— Враки. Вот подумайте сами, Калбак и Балыкчи возле Каменного притора застрелили русского ямщика, а Кепеш и Кукпаш мальчонку Табынара порешили. Сколько уже лет прошло, а ничего с ними не случилось. Живы и здоровы… Говорю враки…

Йугуш весь превратился в слух. Любил он, кстати сказать, извлекать пользу из человеческих слов, ни один Чужой разговор для него не пропадал зря.

Про дело Калбак и Балыкчи он знал хорошо. Калбак и Балыкчи тогда были табунщиками. Йугуш приехал к ним, и они зажаловались, что нет мяса. «Что, мяса, говорите, нету, — рассердился на них Йугуш. — Мясо вон у Каменного притора ходит. Можно сказать, даже сваренное. Может, скажете, я должен его вам в рот положить». — И уехал.

Назавтра же в село приехал русский ямщик я привез тело застреленного друга. Это они ночевали у Каменного притора. Йугуш тут же понял, в чем дело. Приехал доктор из аймака и разрезал тело застреленного. Длинный был парень, как жердь, лет восемнадцати и комсомолец. Из груди его вытащили две картечки. Осмотрели ружье его друга. И как-то случайно его ружье оказалось заряжено такою же картечью, какую вытащили из груди погибшего. Что тут долго думать и ломать голову — записали, что это он застрелил своего друга, и посадили. А что, Йугуш будет раскрывать рот, когда сами находятся для него руки, которыми можно вытаскивать горячие казаны.

Вскоре после подслушанного разговора Йугуш вызвал Кепеша и Кукпаша и, не говоря ни слова, приставил наган к их лбам. Те сначала разинули рты, потом во всем повинились.

Табынару было лет семнадцать. Из бедняков был. Маленький, кругленький, так и крутился повсюду, попрыгивал, как поплавок. Любил карты и мухлевать был мастак. Да еще драчун, язык имел длиннее, чем свой рост, ничего не боялся, дразнил даже баев и кулаков. Одним словом, живой был человек. Еще бы немного, и он бы стал одним из отчаянных комсомольцев. Но однажды в раннюю весну он потерялся. Раньше он говорил, что поедет в гости к дяде, который жил в степи, и поэтому родители не стали искать его тут же, по горячим следам. После искали долго, но все же угасла у них надежда — перестали. Вот так и пропал парень, позабыли о нем. К тому же родители его перекочевали и от родных никого не осталось.

Пять лет прошло с тех пор, и тут у старушки Яжынар, что жила в верховье долины, потерялась пестрая корова. Старик Шыйкынуш решил помочь Яжынар. Целый день куролесил, но корову так и не нашел. «Э-э, — подумал он. — Как бы ту Пеструшку не зарезал Серкенек, что живет в ложбине Куйлу. А если зарезал, как же он в это жаркое лето будет хранить мясо целой коровы — он должен прятать. И прятать во-он в той пещере — там прохладно, и никто туда не зайдет. А что, если осмотреть?» — решил старик и повернул к пещере. Долго карабкался и вошел в пещеру. Смотрит, лежит старая шуба, вся истлевшая, изгрызанная мышами, в белых пометах диких голубей. Старик рукоятью камчи просто так перевернул шубу. «Э-э, да ведь это же шуба Табынара! Подол из козьей шкуры, — екнуло сердце старика. — Да, да, она. Мать Табынара все жаловалась, что не может собрать шкур ему на шубу. Тогда брат ее Тонкур дал ей козью шкуру. Вот она, да, да, голубая коза». В углу пещеры возвышалась груда камней. Значит, это и есть могила Табынара. «А кто хоронил его? — думает старик дальше. — Хоронил тот, кто убил. А кто убил?» И тут старик вспомнил, как в те же дни, когда потерялся Табынар, ездил по вызову заболевшей сестры в Кара-Суу. Возвращался оттуда затемно и вот тут, возле лога Куйлу, встретился с санями, едущими наперерез долины. Так сошлись их пути — ни пересечь их впереди, ни повернуть в сторону. На санях ехали двое и везли что-то длинное, черное. Как проехать молча — старик спросил: «Что везете, люди?» — «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везём хоронить», — ответил голос. Зачем интересоваться людьми, которые едут на тяжкое — хоронить, старик и не захотел узнавать, чей был голос. Приехал он домой. В юрте его сидела жена и две-три старушки. «Как возвращался, возле лога Куйлу встретились сани, — сказал старик. — Оказывается, померла старшая дочь Кабыкту». — «Что вы, ведь говорили, что шаман Йепийим возвратил ей душу, поставил на ноги», — заговорила одна из старушек. Но зачем много говорить о смерти, зачем интересоваться ею, знать о ней, и старик Шыйкынуш не принял во внимание слова той старушки и после не принял во внимание даже то, что увидел старшую дочь Кабыкту живою-здоровою. И вскоре позабыл все это.

А теперь, когда могила нашлась, старик поневоле стал вспоминать, чей же был тот голос, сказавший: «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везем хоронить».

«Везли наперерез долины, значит, выехали из лога Талду, — думает старик и перебирает в памяти всех мужчин, что жили там. — Э-э, да это же голос Кукпаша, — старик аж ударил себя по коленке. — Да, да, Кукпаш. Значит — Кукпаш».

Старик так и не сказал об этом никому. В крайнем случае, не помнит; А если сказал, то, возможно, только жене. Но вот прошло несколько лет, и все это все же дошло до Йугуша. Выходит — сказал кому-то.

А дело, оказывается, было так. В ложбине Эрлу жил середняк по имени Мыйыксу. Он, чтобы уплатить налог сельсовету, продал своего соловка-скакуна кержакам, что жили за перевалом, выручил сорок рублей. Приехал домой — жены нет. Мыйыксу не стал даже чаевать, положил сорок рублей в маленький ящичек, что стоял на почетном месте, и поехал к своим косякам, которые паслись в Йыланду. Вернулся он оттуда дня через два. Открыл крышку ящичка — денег не оказалось.

— Слушай, жена, тут деньги были, не брала?

— Какие деньги? Откуда?

— Да сюда я ложил. Сорок рублей. Выручил от продажи соловка-скакуна. Тебя не было дома, уехал.

— Может, ты их не туда положил?

— Нет, говорю же, нет. Я ещё не выжил из ума.

Но все же они переворошили всю избу. Деньги не нашлись.

Кто-нибудь приезжал?

— Приезжал Мыкаш с женой. Говорил, что едут в гости к сестре в Бешпельтир. Остатки мяса им согрела. Чаю налила. Из избы не выходила.

Ну, разве на них можно подумать. Наши внуки могут выпросить.

— Э-э, да Табынар приезжал. Говорил, что едет ставить капканы на барсука. Мясо мыкаши все съели. Как же наливать пустой бульон, да еще холодный. Выбежала на улицу, принесла три полешка… Накормила его. Талкану с маслом положила ему в пиалу.

— Ну, тогда он, браток наш, взял. Придется ехать за ним. А то ведь в карты проиграет. — И Мыйыксу отправился в урочище Талду, где жил Табынар.

— Табынара не видели, детки?

— Да вон в юрте матери Талтара в карты играет. Кепеш с ним да Кукпаш.

Подъехал к юрте матери Талтара.