17 марта того же года Фумико Такано сдала экзамен и была принята на работу. 2 апреля руководство фирмы объявило свое решение: повышение зарплаты на 5,5 %. Однако профсоюз не отказался от первоначального требования, и 12 апреля директор завода Одавара Хитоси Кобаяси, выступая на утреннем собрании, попытался сбить накал борьбы, демагогически заявив: «Профсоюзное руководство действует в стиле компартии. Они пытаются командовать, как бывшие вояки. Все это противоречит нашей демократии».
19 апреля было объявлено о повышении зарплаты на 7 %.
21 апреля — в тот день Фумико Такано впервые пришла на завод — члены профсоюза «Шайн» начали борьбу на заводах Одавара, Тамати и Сэндай. И на заводе, и по дороге в общежитие — повсюду встречала Фумико людей с красными повязками на голове, символом их борьбы. «Бороться до конца. Компания платит нам гроши…» Фумико слушала эти речи и думала о том, что происходит, но считала, что к ней это не относится, ведь она только-только пришла на завод. — Знаешь, а на повязках написано: «Будь ты проклят, мыло «Као»!» «Мыло «Као» — это, наверно, о директоре?! Вот смешно!» — громко рассказывала Фумико, в общежитии. Через два дня члены профсоюза вновь вышли на улицу. Теперь у каждого на груди была приколота ленточка. Во время обеденного перерыва и после работы 500 рабочих завода вышли на демонстрацию.
Из окна общежития Фумико смотрела на людей, которые шли, громко скандируя лозунги. Фумико все это казалось странным. Несколько человек несли в руках плакаты. Кто-то выкрикивал: «Выполните наши требования!» — и все хором подхватывали это за ним. «Мы требуем нормальной зарплаты! Мы требуем нормальной зарплаты!» — Шум голосов не стихал, хотя солнце уже село и стало темнеть.
— Сестричка, зачем нужен профсоюз? — спросила Фумико у Накамити, когда та, усталая и запыленная, вернулась вечером после демонстрации.
— Профсоюз нужен, чтобы рабочие могли сообща защитить свою жизнь и права.
— А… — протянула Фумико и повернулась уже к другой девушке из их комнаты: — А что такое заработная плата?
— Это деньги, которые мы получаем, проработав месяц. Начальство полагает, что оно вроде делает нам одолжение, и потому называет их жалованьем. Так что, как видишь, существуют две абсолютно разные точки зрения — хозяев и рабочих.
— А…
Подобные беседы велись и в других комнатах общежития.
Но, борясь за повышение зарплаты, профсоюз не забывал и о тех, кто только-только пришел на завод. После работы проводились вечера танцев, семинары…
— Сестричка, сегодня опять на заводе демонстрация? — спросила Фумико у Танэко.
— Нет, сегодня, наверное, нет.
— Тогда, может, будет вечер танцев? Да?! Сестричка, ну попроси в профсоюзе, пусть еще раз устроят вечер танцев. Ну пожалуйста, я многих приведу…
Танэко с улыбкой выслушала просьбу Фумико и рассказала в обеденный перерыв об этом Кэйко Исэ. Объявили вечер танцев, и девушки встали в три больших хоровода.
Фумико считала себя в ответе и зазывала подряд всех, кого встречала в коридоре или в столовой. «Сегодня будет вечер танцев. Обязательно приходи. Потанцуем вместе! Ты, наверное, любишь народные танцы?»
Девушки от неожиданности терялись, а потом кивали: «Да, приду обязательно», или что-то в этом роде. А Фумико, встретив их на танцах, щебетала о том о сем как с подружками. Они же считали ее легкомысленной либо странноватой, во всяком случае — человеком необычным.
Именно из-за умения сходиться с людьми Кэйко Исэ и попросила Фумико распространить приглашения на лекцию. Фумико любят в общежитии, она так простодушна, что может запросто заговорить с любым. Как и следовало ожидать, Фумико охотно согласилась и вечером после ужина прошла по комнатам и раздала приглашения. Лекция была для новичков и посвящалась профсоюзу.
— Из Такано получился бы хороший профсоюзный активист, — сказала Исэ «сестричке» Накамити, когда закончилась лекция, на которую пришло 60 человек. Фумико без конца тянула руку и задавала вопросы.
— Да, но меня немного беспокоит ее непосредственность: чуть похвалишь — она прыгает до потолка, — сказала Танэко с излишней суровостью.
— Все мы такие поначалу, — ответила Кэйко.
— Это произошло днем, часа в три, 21 июня. Глаз болел, хотя я и закапала лекарство, сыпь тоже не проходила, и я вновь пошла в медпункт. После процедуры сестра сказала мне: «Минут через тридцать я позвоню в цех. Приди, пожалуйста, — врач хочет посмотреть тебя». Я не поняла, правда, зачем, но все же ответила, что приду. Минут через тридцать меня позвали, и я вновь пошла в медпункт. В дверях неожиданно столкнулась с врачом главной больницы Одавара. Когда я вошла, сестра сказала: «Закрой за собой дверь!» Это показалось мне несколько странным, потому что дверь всегда держали открытой, но все же я ее прикрыла, как меня и просили. В кабинете сидел другой врач — высокий, в очках, я его до тех пор никогда не видела. «Садитесь сюда», — сказал он мне, и не успела я сесть, как он сразу же начал задавать вопросы:
— Голова не болит?
— Немного, — ответила я запинаясь.
— Сны видите?
— Кто-нибудь преследует вас во сне?
— Трудно ли вам работать?
— Каков у вас характер? Упорны ли вы?
— Боитесь ли вы чего-нибудь?
— Есть ли у вас друг?
— Со всеми ли в общежитии у вас хорошие отношения?
Минут тридцать сыпались эти вопросы, в конце концов он сказал:
— Похоже, у вас неврастения. Правда, незначительная.
Не понимая, к чему все это, я спросила у врача, зачем он обо всем этом спрашивает, но ничего вразумительного не услышала.
— Затем вы вновь вернулись на завод?
— Да.
— Как реагировали ваши товарищи по цеху?
— Когда я вошла в цех травления, где промывали платы перед лужением, меня спросила Никкайдо: «Тебя осматривал психиатр?» От удивления я даже не смогла ничего ответить.
— Кто такая Никкайдо?
— Она работает в цехе травления, а в общежитии — «сестричка» из соседней комнаты.
— Откуда же она знала, что осматривал вас именно психиатр?
— Не знаю.
— Фамилия психиатра — Такэда?
— Да.
— Вы узнали об этом позже?
— Да.
— И он сказал, что у вас неврастения?
— Да.
— И вы спросили его — почему?
— Все его вопросы были только формальными, и было непонятно, как мог он так быстро сделать подобный вывод, вот я и спросила.
— До того, как вам стали задавать вопросы, вы считали, что будут лечить глаз или сыпь, и только потом все показалось вам странным?
— Да.
— Что же объяснили вам врач или сестра?
— Ничего. Велели только принимать лекарство утром и вечером и дали мне таблетки — оранжевые и зеленые.
Когда 27 июня Фумико вышла из цеха травления, у дверей ее ждал Тацудзо Ямасита.
— Такано, звонил ответственный за общежитие Нода и просил вас зайти в управление делами — у него к вам дело. — Обычно Ямасита говорил с Фумико более приветливо, теперешний же его тон, почти официальный, показался ей странным.
— Да? Хорошо, спасибо, — тоже несколько официально ответила Фумико и, вручив уже промытые платы Ямасите, пошла в управление. Когда Фумико вошла туда, ей показалось, что все смотрят в ее сторону. Она направилась к Ноде, но тот сам поднялся ей навстречу.
— Выйдем на минутку, — сказал он и первым прошел в соседний конференц-зал. В просторном помещении было пусто.
— Вы хотели поговорить со мной… — еще не сев, сказала Фумико, и тут раздался звук сирены, означавший конец первой смены.
— Вот и первая смена кончилась, — не отвечая на вопрос Фумико, сказал Нода. — Ну, садитесь. Видите ли, Такано, вы человек способный, и такая работа, как изготовление полупроводниковых пластинок для транзисторов, неинтересна для вас. — Фумико в растерянности смотрела на Ноду, не понимая, к чему он клонит. — Вам бы больше подошла какая-нибудь работа в канцелярии, так что вам лучше сменить работу…
— …
— Недавно мы узнали результаты экзаменационного теста на завершение предложения. Мы обдумали их и результаты медицинского осмотра и пришли к выводу, что вы нам не подходите. Мы советовались с вашим непосредственным начальником… И решили предложить вам уйти с нашего завода. Нам, конечно, очень жаль…