По дороге они присели отдохнуть около огромного камня. Ходила легенда, будто на этом месте был когда-то убит путник Рокубэ.

— Давно это было, — начал свой рассказ отец Томэ. — Однажды у крестьянина из деревни Ханасаки-мура, что неподалеку отсюда, остановился человек по имени Рокубэ. Хозяин приметил, что у незнакомца было много денег. Предупредив, что на следующий день утром он должен отправиться в Нагано, гость попросил разбудить его с первыми петухами. Хозяин же, замыслив недоброе, встал посреди ночи и смочил петуху ноги теплой водой, тот и пропел раньше времени. Разбудив гостя, хозяин сказал, что первый петух уже пропел. Рокубэ отправился в путь, а хозяин — следом за ним по ночной дороге, решив убить его в долине Мисатогахара. Почуяв опасность, Рокубэ спрятался было за этим камнем, но хозяин пошел на хитрость и, сделав вид, что с ним сообщник, крикнул: «Эй, Сукэдзо, иди сюда!» Рокубэ решил: где уж ему одному против двоих, тут ему и пришел конец. С тех пор этот камень называют «Сукэдзо-камень».

Подкрепившись айвой и немного отдохнув, девочки продолжали путь.

Фабрика, на которую подруги устроились, была небольшая, здесь работало человек триста.

Вокруг высокая ограда, по верху которой насыпано битое стекло. И сама фабрика, и общежитие всегда держались на запоре, двери открывались только дважды в месяц, когда во дворе сушили постели. Контракт был заключен на пять лет. Первый год, как новенькие, девочки работали бесплатно, на второй год, помимо еды, полагалось десять иен деньгами. Но Томэ и Кити оказались такими работящими, что заработали по двадцать иен. Даже спустя шестьдесят лет обе они живо вспоминали, как хвалили их тогда взрослые работницы:

— Такие маленькие, а смотри ты, по двадцать иен получили. То-то будет радости у отца с матерью.

Так в угоду родителям Томэ четырнадцать лет простояла у котла с кипящей водой, в которой варились коконы шелкопряда. Доработалась до того, что кожа на руках истерлась и стала совсем тонкой.

Года через четыре после поступления на работу подруги уже по-модному укладывали волосы и получали по пятьдесят иен в год. Но не сразу они привыкли к фабричным порядкам. Был даже случай, когда девочки убежали назад, в деревню, воспользовавшись тем, что сушили белье и двери оказались открытыми.

Работа была тяжелая, нитка сучилась строго определенной толщины, в случае нарушения надсмотрщик налагал штраф на виновную, а это означало два-три дня бесплатной работы. К тому же, живя взаперти, словно птички в клетке, девочки скучали по родителям.

Томэ была средней из сестер, две другие тоже работали на этой фабрике, но старшая уже через три года заболела от непосильного труда туберкулезом и умерла. Поэтому право наследования дома перешло после замужества к Томэ.

Муж ее, Сэйкити, родом из одних с ней мест, был вторым сыном в семье мелкого арендатора. Отработав шесть лет учеником в мануфактурной лавке в Кофу, он по исполнении двадцати одного года был произведен в приказчики и в благодарность за это проработал у хозяев еще шесть лет. Когда Сэйкити женился, фирма выделила ему долю, и он открыл в деревне собственную торговлю.

Рядом с покосившимся, крытым соломой домом Томэ появилась маленькая, в два этажа, лавка с побеленными стенами. Наружную раздвижную стену застеклили, над ней красовалась вывеска: «Смотрящая на Фудзи. Торговое дело Фудзивара». Фудзивара — фамилия семьи Томэ, «Смотрящая на Фудзи» — название фирмы, где прежде работал Сэйкити. Это название пришлось как нельзя кстати: со двора Томэ действительно виднелась гора Фудзи.

Экономический бум, наступивший вскоре после первой мировой войны, докатился и до их деревни, где дела пошли было на лад. Муж Томэ находился в ту пору в расцвете сил, ему исполнилось двадцать семь лет. Долгие годы проработавшая на фабрике Томэ была несколько вспыльчивой и неуступчивой, зато Сэйкити был само спокойствие, все в деревне считали его человеком серьезным, и он имел довольно солидную клиентуру в округе. Подстриженный по моде, заведенной среди городских приказчиков, в саржевом фартуке, надетом поверх чистенького кимоно, перехваченного шелковым поясом, он выглядел всегда подтянутым и опрятным.

Сэйкити одним из первых в деревне обзавелся велосипедом. Укрепив на багажнике новенького велосипеда пестрые фуросики с товаром, он объезжал своих клиентов, а дома и в магазине хозяйничать оставалась Томэ.

Наружная стена лавки была из разноцветного стекла, как в городских магазинах. Внутри вдоль стен стояли застекленные шкафы с муслином разных цветов и оттенков. В специальных деревянных ящиках лежали стопки свернутых в трубочку отрезов для оби. Да чего здесь только не было: и бархат, и крепдешин, и ткани самой модной выделки и рисунков. Глаз не отведешь! Даже сейчас Томэ иногда вспоминалось, как восседала она когда-то на хозяйском месте посреди всего этого богатства, неторопливо отмеряя муслин для розничной торговли.

Родители ее к тому времени уже умерли, но появилось двое сыновей — старший, Юдзи, и младший, Нацуо. Оба они хорошо учились. Томэ старалась воспитывать их по-городскому, приучала к вежливости. Она никогда не жалела денег на разные пожертвования, и в деревне ее уважительно называли «сестрица-хозяюшка». О, это было незабываемое для нее время!

По-иному сложилась судьба ее подруги. Кити была третьей дочерью в семье крестьянина Хацутаро. Отпросившись однажды в отпуск с фабрики на праздник Урабон, она как раз накануне его сошлась с Токудзо — парнем из соседнего поселка. Однако отец наотрез отказал жениху:

— Пока нет жилья, дочь не отдам.

А жене своей приказал:

— Если выйдет за Токудзо, пусть нас и за родителей не считает. Ноги моей не будет у них.

Хацутаро надеялся отдать дочь за винодела из своего поселка, который наследовал отцовский дом. Между тем Токудзо, будучи вторым сыном крестьянина Кускэ, никакими правами наследования не пользовался. Кстати, этот самый Кускэ был братом отца Томэ, поэтому Томэ и Токудзо находились в родственных отношениях.

Вступив в супружескую жизнь вопреки родительской воле, Кити и Токудзо долгое время ютились в помещении местного храма богини Инари.[14] Они числились сторожами, а на самом деле так и жили в храме с условием освобождать его в дни праздников. Помещение сдавал им поселок за две иены в год.

Работали Кити и Токудзо буквально не жалея живота своего. Мы еще им покажем! — словно говорили они, задумав построить дом покраше, чем у самого тестя. Однако заработать в деревне, окруженной со всех сторон горами, было трудно, земли в аренду и то не сыщешь. Супруги нанимались всюду, где могли, на поденную работу, получая за это готовый обед и ужин. В зимние месяцы они работали на строительстве дороги, и Кити не хуже мужчин управлялась с тачкой. Вечером уходили в лес собирать хворост и сухой лист, а вернувшись в храм, плели при свете луны соломенные сандалии. По утрам они обходились похлебкой из соевых бобов, добавляя к ней немного овощей, выращенных на клочке земли около храма. Токудзо не позволил себе купить ни одной пары резиновой обуви и даже зимой ходил в соломенных сандалиях. О сакэ и табаке он просто и думать забыл. Супруги никогда ничего не покупали в городе, пользуясь только мелочной лавкой на краю дороги, в километре от них.

Помимо вина, табака, соли и сои, там торговали дешевыми сластями и разного рода соленьями и копченостями, а когда наступал сезон — иваси, сайрой и всем прочим. Лишь на четвертый год после открытия лавки Кити, на удивление всем, расщедрилась и купила связку сушеных иваси. Причиной тому была болезнь Токудзо.

И все-таки Кити умудрилась произвести на свет одиннадцать детей.

— Знаешь, Кити, дети — это тот же капитал. Рожай, пока молодая, — любил говорить Токудзо. — Беспокоиться о них нечего, сами прокормятся, не пропадут. А когда вырастут, только успевай в копилку денежки складывать.

Дети обходились одной парой резиновой обуви на двоих, питались чем попало, воруя обычно еду, приносимую прихожанами в дар богам. Однако иным из них не доставалось и этого; из одиннадцати детей Кити похоронила четверых.