Наши предки ходили в трактиры и, по слухам, поддерживали этим свое хорошее настроение; мы же только изредка позволяем себе заходить в кофейни. Черная вода, которую там пьют, вреднее благородного вина, которым опьянялись наши отцы: тоска и язвительность царят в этих словно замороженных помещениях, и мрачное настроение посетителей проявляется во всем. Не новый ли напиток причиной такой перемены?

Кофей, который там пьют, невкусен и пережжен; лимонад вреден для здоровья, ликеры настоены на спирту. Но добродушный парижанин, судящий обо всем по внешности, все пьет, все глотает, все пожирает.

В каждой кофейне есть свой оратор; в некоторых из них, в предместьях, председательствуют подмастерья портных и сапожников. А что ж тут плохого? Нужно, чтобы самолюбие каждого было удовлетворено.

За содержательницами кофеен всегда ухаживают; они всегда окружены мужчинами и должны быть особенно добродетельны, чтобы противостоять искушениям.

Все они большие кокетки; но кокетство составляет, повидимому, необходимую принадлежность их ремесла.

Я сидел однажды в кофейне рядом с одним русским, который с любопытством расспрашивал меня о Париже. В залу вошел довольно толстый человек в парике. Платье его было немного поношено, галуны потерты. Он занял место в углу и принялся тянуть баваруаз с медлительностью скучающего и праздного человека.

«Видите вы, — спросил я своего соседа, — человека, который сейчас зевает и, вероятно, будет так зевать еще целый час?» — «Да», — ответил он. — «Так знайте, что он является опорой государства и королевской казны». — «Каким образом?» — «Он дает французскому королю сто шестьдесят миллионов в год на содержание армии, флота и королевского двора. Он взял на откуп пять крупнейших налогов; третьего дня он подписал на них договор с монархом; остальные откупщики являются его агентами, его приказчиками. Все они работают под его началом и от его имени, которое известно во всех концах Франции. Если ему заблагорассудится, он останавливает у застав экипажи принцев; он бывает повсюду, куда только ему вздумается пойти; заставляет представителей буржуазии против воли закупать у него соль; на берегу океана запрещает крестьянке пользоваться в хозяйстве соленой морской водой; накладывает свой штемпель на все деловые бумаги^{120}; посылает от своего имени налоговые извещения как самому знатному вельможе, так и рядовому смертному; пользуется громадным влиянием, так как выигрывает все тяжбы; того, кто его чем-нибудь обидит, ссылают на каторжные работы, а иногда и вешают… На эти случаи у него имеется свое особое судопроизводство и судьи, которые прекрасно его обслуживают. Его всячески оберегают, так как жизнь его служит залогом доверия, оказываемого ему королем. Если бы он отказался платить, — король повелел бы схватить его и заставил бы заплатить силой. Но он платит весьма исправно, и к тому же он вполне бескорыстен. А еще говорят, что акцизные сборы разоряют королевство! Это просто выдумка. Разубедите, пожалуйста, в этом русских, когда приедете в Петербург. Этот человек дает королю сто шестьдесят миллионов франков и больше, получая четыре тысячи франков в год; сверх этой суммы он не тратит на себя ни единого су. Это образец самой строгой бережливости. Правда, у него есть немного увлекающиеся подчиненные; правда, они иногда занимаются грабежом и потому оказываются гораздо богаче его. Но это его не смущает: как бы то ни было, все поборы производятся по его указаниям. Скажите, видали ли вы когда-нибудь у себя на родине человека, который собирал бы и приносил вам сто шестьдесят миллионов за вознаграждение в четыре тысячи франков в год? Нужно признаться, что французскому королю служат за дешовую плату и что в лице этого человека он имеет действительно ловкого и верного слугу».

Русский не понимал, что я хочу этим сказать, и смотрел на меня удивленными глазами. Мне пришлось ему объяснить, кто такой был Никола́ Сальзар — преемник Лорана Давида и Жана Алятера^{121}; когда же я сказал ему, что раньше он был лакеем, а еще раньше дворником, а теперь подписал с монархом перед лицом всей Европы договор на откупа, то, несмотря на всю свою учтивость, он не мог не рассмеяться прямо в лицо Никола́ Сальзару.

Тот не обратил на это никакого внимания, тяжело поднялся со стула, долго расплачивался и вышел из кофейни с таким видом, точно не знал, в какую сторону направить свой путь и свое существование, интересы которого так тесно связаны с интересами государства!

Вы входите в другую кофейню; один из посетителей начинает шептать вам на ухо спокойным, сдержанным тоном: «Вы не можете себе представить, сударь, какую неблагодарность проявляет по отношению ко мне правительство и как оно заблуждается насчет своей собственной выгоды! Вот уже тридцать лет, как я забросил личные дела и, запершись в своем кабинете, размышляю, мечтаю, вычисляю. Я составил великолепный проект погашения всех государственных долгов и другой, который должен обогатить короля и обеспечить ему доход в четыреста миллионов, потом третий, с помощью которого мы могли бы навсегда покорить Англию (одно имя которой меня возмущает) и сделать нашу торговлю самой оживленной в мире, как то и подобает первой нации в Европе. Четвертый проект должен сделать нас хозяевами восточной Индии, и, наконец, последний был придуман мной для того, чтобы с его помощью обуздать действия императора, который рано или поздно сыграет с нами какую-нибудь злую шутку, так как я давно разгадал и его исключительное честолюбие, и его затаенную ненависть к нам. Неоспоримая польза этих проектов поразила всех министров, — никто из них не мог сделать мне ни единого замечания, а молчание — знак согласия. Но посмотрите, сколько в этих людях черной неблагодарности: в то время как я, всецело отдавшись этим обширным проектам, требующим затраты всех духовных сил, совершенно позабыл о домашних нуждах, некоторые из моих бдительных заимодавцев засадили меня на целые три года в тюрьму, и тот, кто должен был восстановить славу Франции, не мог добиться от министров ничего, кроме жалкой охранной грамоты. Они ждут моей смерти, чтобы присвоить себе мои идеи, но я заранее протестую против такого возмутительного грабежа: все добро, которое будет сделано в течение последующего столетия, будет моей работой, можете быть в этом уверены. Но вы видите, сударь, к чему приводит патриотизм: к бесславной смерти мученика за родину».

В Париже существует очень много подобных, вполне честных людей, — как экономистов, так и антиэкономистов, — пылких, ревнующих об общей пользе; но, к несчастью, у них чего-то не хватает в голове, другими словами — они близоруки и не знают ни века, в котором живут, ни людей, с которыми имеют дело. Они еще более невыносимы, чем глупцы, потому что, пользуясь половинчатыми или вовсе неверными знаниями, они берут за основание какую-нибудь совершенно несбыточную мысль и делают из нее ряд ошибочных выводов; один берет за исходную точку нравственные соображения и приписывает им некую физическую силу; другой признает только одну неизменную систему, тогда как политика по самой природе своей изменчива. И каждый из них удивляется, что все идет по-прежнему плохо, несмотря на великолепные планы, которые он создал. Любой механик скажет им, почему все их проекты не что иное, как мечты: да потому, что когда механик хочет сузить реку, устроить плотину, заставить вертеться колесо, — он принимает в расчет и силу толчка, и силу сопротивления, и трение, которое разрушает самую лучшую машину. Чтобы справиться с тем или иным физическим свойством, механик постоянно призывает себе на помощь физическую же силу.

Таможня под начальством Никола́ Сальзара представляет собой место, где работают глухие чиновники и краснолицые носильщики, пропитанные винным духом и спотыкающиеся о раскиданные в беспорядке тюки. Здесь бедный иностранец мечется, не зная, к кому обратиться. Тщетно молит он всех, проходящих мимо, — его не слушают; он вынужден жить целую неделю без чулок и без рубашек. Ему предстоит выкопать свой чемодан или сундук из-под трех-четырех тысяч наваленных друг на друга ящиков. Можно подумать, что город был охвачен пожаром и что свалили в одну беспорядочную груду все, что удалось спасти. Приехавшему с трудом удается признать свою вещь: она изменила свой вид; он получает ее порванной, полураскрытой, покрытой грязью и без адреса. Он проводит весь день, до позднего вечера, на ногах, прежде чем вновь обретет свой чемодан, причем опять рискует потерять его, так как сильный и быстроногий носильщик, взваливающий его себе на плечи, пускается бежать по лабиринту улиц, так что иностранец с трудом поспевает за ним.