Шум и говор здесь так сильны, что нужно обладать сверхчеловеческим голосом, чтобы быть услышанным. Вавилонское столпотворение не являло большей сумятицы!

Рыночная площадь в Париже. С гравюры Альяме по рисунку Жора (Гос. музей изобразит. искусств).

Двадцать пять лет тому назад было выстроен склад для разных сортов муки с целью немного разгрузить рынки, но он очень мал и годился бы для какого-нибудь третьестепенного городка, но никак не соответствует колоссальному потреблению столицы. Поэтому мешки с мукой нередко лежат под дождем. Какой-то общий отпечаток скупости лежит на всех современных постройках и мешает созданию чего-либо величественного.

Рыбные ряды распространяют зловоние. В греческих республиках рыбным торговцам не разрешали продавать свой товар сидя. Греция желала, чтобы ее граждане ели рыбу в свежем виде и по дешовой цене. Рыбные же ряды Парижа продают товар только тогда, когда он начинает портиться; и закрываются нередко очень поздно, в зависимости от желания хозяев. Во всем мире никто, кроме парижанина, не станет есть то, что так отвратительно пахнет. Когда же его в этом упрекают, — он говорит: Не знаешь, чего бы поесть, а ужинать ведь надо. И ужинает полупротухшей рыбой, а потом болеет.

Люди, особенно чувствительные или заботящиеся о своем здоровье, никогда не должны есть в Париже голубей, купленных на набережной де-ла-Валле. Представьте себе, — осмелюсь ли сказать? — что в зобы всех голубей, не проданных в течение дня, торговцы вдувают ртом журавлиный горох. Потом, когда голубей режут, из них вынимают этот горох, наполовину уже переваренный, и тем же способом вдувают в горло тех, которые будут зарезаны через день. Представьте же себе сколько гнилостных и вредных частиц может попасть в мясо голубей в том случае, если дыхание торговца заражено какой-нибудь болезнью! О! Никогда, на каком бы великолепном серебряном блюде это мясо ни подавалось, не забывайте о мерзком способе, которым кормят голубей на набережной де-ла-Валле!

И этот способ практикуется на глазах всех, и все едят потом за столом этих голубей!

Простите меня, читатель, за нарисованную мной отвратительную картину, но я предпочел оскорбить на миг вашу чувствительность, чем лишить вас полезного совета.

Вся дичь и домашняя птица свозится на набережную де-ла-Валле. На этом рынке существуют специальные чиновники, так же как и на рынке свежей морской рыбы. С болтающейся на животе записной книжкой, с пером под париком, они записывают каждого маленького дрозда, и каждый крольчонок снабжается формальным свидетельством о смерти с обозначением дня и числа. Учреждение этих новых должностей — изумительное нововведение; чиновники находятся на королевской службе. Вы можете съесть зайца только по окончании торжественной процедуры, лежащей на обязанности специально приставленного к этому делу чиновника!

Любопытное зрелище представляют собою накануне дня святого Мартина, в крещенье и на масленице мещанки, являющиеся самолично торговаться за каждого гуся, за каждую индейку и старую курицу, которую именуют пуляркой! Хозяйки возвращаются домой с высоко поднятой головой, с провизией в руках; купленную птицу они ощипывают на пороге своего дома, чтобы все соседи знали, что на следующий день у них за обедом не будет ни бёфа а-ла-мод, ни бараньей лопатки; это удовлетворяет их гордость еще более, чем их аппетит.

По дешовой цене домашнюю птицу можно купить только тогда, когда король находится в Фонтенебло. Придворные поставщики не опустошают в эти дни Парижа: все крупные потребители находятся при дворе, и тогда народу бывает легче осилить покупку цыпленка.

Иностранцы их не выносят, но обедать им больше негде. Приходится сидеть за столом в обществе двенадцати незнакомцев, и вежливому и застенчивому человеку иногда не удается доесть обеда, за который он заплатил собственные деньги.

Середину стола — там, где красуются так называемые основные блюда — занимают завсегдатаи, которые, завладев этим важным пунктом, уж не теряют времени на болтовню. Вооруженные неутомимыми челюстями они начинают все пожирать по первому знаку. Их толстые языки, неспособные к быстрым речам, умеют зато очень быстро препровождать в желудок самые большие и лучшие куски. Эти атлеты, похожие на Милона Кротонского^{118}, опустошают стол, и нельзя не проклинать их подобно тому, как Санчо-Панса проклинал своего коварного врача.

Беда тому, кто жует медленно! Сидя между этими жадными и проворными бакланами, он за обедом будет голодать. Тщетно будет он обращаться за помощью к прислуживающим лакеям: стол будет опустошен раньше, чем ему удастся добиться, чтобы ему что-нибудь подали. Уши лакеев, привычные к частым просьбам, не боятся криков и угроз. Нужно уметь быстро есть. Это самое важное, так как заставить лакеев исполнять ваши приказания — невозможно.

Когда все эти коршуны, пожрав порции соседей, наполнят свои емкие внутренности со свойственной им беззастенчивостью и жадностью, они из едоков превращаются в отчаянных, безжалостных говорунов и наполняют своим тявканьем закоптелые от табачного дыма своды столовой; при этом путаница сюжетов и речей соответствует нелепости выражений и непристойности разговоров. В довершение всего будет чудом, если вы выйдете из столовой, не унеся на своем платье нескольких пятен от кушаний, передававшихся к месту назначения грубыми и неловкими руками.

Существуют еще особые виды харчевен, называемые Ноевыми ковчегами, где кормят за двадцать два су. Здесь обедают малосостоятельные люди; отсюда они отправляются на прогулку или в театр и хвастаются знакомым, что обедали в хорошем ресторане. Точно стыдно есть дешовый обед, когда человек небогат!

Насчитывают от шестисот до семисот кофеен. Они являются обычным убежищем праздных людей и приютом бедняков, которые зимою греются там и благодаря этому обходятся у себя дома без дров, В некоторых кофейнях устраиваются академические салоны, где разбирают театральные пьесы, распределяют их по разрядам и оценивают их достоинства. Начинающие поэты шумят там особенно громко, так же как и все, кого свистки вынудили бросить избранную карьеру. Они бывают обычно настроены на сатирический лад: ведь самыми беспощадными критиками являются именно непризнанные авторы.

Там образуются партии за и против того или другого произведения; главари этих партий любят нагонять на всех страх и готовы с утра до вечера разносить писателя, которого невзлюбили. Нередко они его вовсе не понимают, но это не мешает им громить его; а литераторам приходится спокойно сносить все эти нападки.

В большинстве кофеен болтовня носит еще более скучный характер. Говорят исключительно о газетных известиях. Доверчивость парижан в этом отношении безгранична: они глотают все, что им преподносят, и, несмотря на то, что были обмануты уже тысячи раз, снова возвращаются к министерским памфлетам.

Случается, что какой-нибудь гражданин является в кофейню в десять часов утра, а уходит из нее в одиннадцать вечера; обедом ему служит чашка кофея с молоком, ужином — чай баваруаз^{119}, причем находящийся тут же богатый олух, вместо того чтобы накормить бедняка обедом, смеется над ним.

Считается зазорным проводить целые дни в кофейнях, потому что это свидетельствует об отсутствии знакомых и о том, что человек не принят в хорошем обществе, а между тем кофейни, где собирались бы образованные и приятные люди и где царили бы непринужденность и веселье, были бы предпочтительнее наших клубов, в которых нередко бывает очень скучно.