Вечером Татьяна Сергеевна – так звали Людину мать – отказалась от приглашения Лейлы переночевать у нее в комнате. Прилегла на диван, стоявший рядом с кроватью, и тут же заявила:

– Я не могу спать на таком жестком диване.

Тогда Лейла уступила ей кровать, но дама продолжала отказываться:

– Думаю, их не сильно побеспокоит мое присутствие за эти два дня, не так ли?

– Тебе видней, мама, – ответила Люда удивленно.

Тот день завершился благополучно, и Максиму Николаевичу удалось увидеть Людмилу и поговорить с ней, пока Наташа наводила порядок в своей комнате.

Он ненадолго оказался на кухне наедине с Людой, и, зажигая газ, чтобы поставить чайник, спросил, не поворачиваясь к ней, будто разговаривая сам с собой:

– Я ужасно тоскую по тебе. И жду не дождусь, когда ты придешь ко мне снова.

– Жди, если у тебя нет других занятий.

– У меня много занятий, но ты перевернула все мое существо и лишила возможности заниматься чем-либо, кроме как думать о тебе.

– А мне не нравится, когда другие разговаривают со мной, не глядя мне в лицо, словно через задницу.

Она сказала это громко и вышла из кухни без всякого волнения. И тут же забыла о нем, тем более что приезд матери вытеснял все остальные заботы. Людмила надеялась, что та останется в хорошем расположении духа до конца своего пребывания. Однако хорошее расположение духа длилось совсем недолго и закончилось в первый же день. На второй день Татьяна Сергеевна принялась искать повод, чтобы излить накопившуюся желчь. И нашла его наконец, обнаружив в чашке чая, поставленной перед ней, волос пса Маркиза. Она тут же вылила чай в раковину, выговаривая Люде за жалкую судьбу, которую она себе избрала.

– Что за гадость! Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Поменять отдельную квартиру на эту помойку! Господи! Как можно быть до такой степени глупой?!

– Мама, пожалуйста, оставим этот разговор. Что случилось, то случилось. И твои слова ничего не изменят.

Но мать не успокоилась и целый день ходила раздраженная, то читая нравоучения, то упрекая, то крича в лицо Люде, хранившей молчание:

– Почему ты не отвечаешь? Я как дура разговариваю сама с собой. Конечно, ты всегда была такая, вся в отца. Ведешь себя глупо и не утруждаешь себя оправданиями.

А едва Иван вернулся домой, Татьяна Сергеевна обрушила на него всю свою злобу, набросившись с упреками:

– И как тебе сердце позволило сделать такое? Или ты не понимаешь, что натворил? Наверное, не понимаешь, потому что, думаю, нормальный человек так бы не поступил. Не знаю, как ты миришься с таким положением. Все потерял: квартиру, деньги, – и остался в долгах. И все равно продолжаешь рисковать, не знаю только, на что надеешься. Даже вид у тебя стал как у бомжа, – посмотри на себя в зеркало! Как тебе не стыдно появляться перед людьми с такими грязными нестрижеными ногтями!

Иван не находил ответа и молчал, потупившись. Но присутствие тещи и ее выговор принесли Ивану такую награду, о какой он давно не мечтал, – Люда вдруг посочувствовала ему и приняла его сторону.

– Хватит, мама! Все произошло не по воле Ивана, и нечего сваливать всю вину на него. Часто он оказывался жертвой не зависящих от него обстоятельств, я это хорошо знаю.

Едва Иван услышал это, неожиданное для него мнение, его настроение переменилось, и он даже стал признателен теще. Иван поспешил догнать жену, направившуюся в кухню, и сгреб ее в охапку. Люда повернулась:

– Не думай, что я сказала это искренне, мне просто хотелось усмирить маму.

– Все равно я рад был это слышать, – и он запечатлел на ее губах горячий поцелуй, который Максим Николаевич заметил, уходя с собакой на вечернюю прогулку. Он невольно остановился, печально глядя на них, затем спохватился и торопливо пошел дальше.

Эта сцена так и осталась стоять перед его глазами, словно обнаженный клинок, который вырывается из сердца, чтобы вновь вонзиться. Максим Николаевич не мог спать из-за овладевших им болей – неизлечимых, разливавшихся по жилам и разрывавших душу на мелкие клочья, – изнурительных любовных страданий.

На следующий день пес Маркиз разбудил хозяина от тяжелого сна. Лишь на рассвете Максим Николаевич погрузился в беспокойный сон, продолжавшийся до десяти утра. Это был один из редких случаев, когда он опаздывал на работу, и он счел опоздание еще одним признаком начавшегося внутреннего раскола, от которого, возможно, ему не суждено оправиться.

Максим Николаевич вывел собаку на улицу. Приведя ее обратно, поспешно, без всякого желания, отправился на работу. Стоя на остановке в ожидании автобуса, вдруг увидел Люду, идущую по противоположному тротуару. Не раздумывая, в считанные мгновения он пересек улицу и зашагал следом за ней. Что-то вдруг заставило ее остановиться и обернуться, и тут ее взгляд упал на соседа. Но едва Максим Николаевич догнал Людмилу, он тотчас пожалел о своем поступке. Неизвестно было, зачем он пошел за ней и что хотел сказать. Он чувствовал, что похож на безумного подростка.

– Почему ты идешь за мной? Ладно, не говори, что тебе по пути.

– Я хотел спросить, – проговорил он, запинаясь.

– О чем?

Максим Николаевич остановился и спросил, глядя ей в глаза:

– Почему ты такая жестокая?

– А в чем я проявила жестокость?

– Ты сама знаешь.

– О чем я знаю?

Он потряс головой, не находя слов, с шумом выдохнул воздух и побродил взглядом по улице, затем снова глянул на нее и спросил сдавленным голосом:

– Ты можешь объяснить, зачем ты пришла ко мне в тот день?

– Мне захотелось приключения. – Она улыбнулась.

– Развлеклась мной, значит?

– Понимай, как хочешь. Раз ты боишься рисковать.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что ты хочешь меня, но ничего не предпринимаешь, а сидишь и ждешь.

– Но ты знаешь, что я ничего не могу сделать.

– Ну и жди, – ответила Людмила безразлично и холодно.

Максим Николаевич продолжал стоять, а она пошла дальше. Но вскоре обернулась с улыбкой:

– Я только хотела предупредить, что сегодня вернусь домой поздно, потому что мать делает пребывание дома невыносимым.

С сердцем, готовым выскочить из груди, он хотел спросить, ждать ли ее в эту ночь, но промолчал.

На самом деле Люда действительно задумывала провести еще один любовный раунд с Максимом Николаевичем, но планам ее не суждено было осуществиться. Вернувшись домой поздно вечером, она нашла мать кипящей от гнева. Люда оставила ее на целый день одну в квартире, «в которой воняет говном!» – крикнула она в лицо Людмиле, как только та переступила порог. Вскоре гнев матери привел к перебранке, в разгаре которой мать разбила сувениры, недавно раскрашенные Людмилой и поставленные на подоконник для просушки. При этом мать не переставала выплескивать свои обиды: старые и новые. Она опять вспомнила своего мужа – Людиного отца, бросившего ее двадцать лет назад. Вновь обвинила Люду в том, что она копия своего отца, – ни сердца, ни сочувствия, а думает только о себе.

Лейла и Наташа, находившиеся в это время на кухне, проскользнули каждая в свою комнату. Но вскоре Люда постучала в дверь Лейлы и, зайдя к ней, села на кровать, держась обеими руками за голову и обливаясь слезами. Лейла впервые видела Людмилу плачущей. До сих пор ей казалось, что та умеет только смеяться.

– Мне надоело, – проговорила Люда сквозь плач жалобным голосом. – Ей ничего не нравится, все, что я делаю, она считает глупостью. Почему я вышла за Ивана? Почему я позволила ему обменять отдельную квартиру на эту комнату? Почему я соглашаюсь на низкую плату за свой труд? Почему у меня такая прическа? Почему я покупаю прозрачное нижнее белье, как у проституток? Почему я такая глупая, что оставляю ложку в чашке чая? Я не могу больше терпеть. Я лопну, если она не уедет сейчас же.

Люда говорила, а Лейла в это время смотрела на ее мать, стоявшую в дверях. Мать слышала все, что сказала Людмила, и проговорила, задыхаясь от ярости: