Любовь к ней поднималась в душе каждый раз, когда разговор заходил о родине, и тогда на Рашида веяло запахом жасмина. Этот запах соединился в его сознании с вечерами тех незапамятных дней, когда он был еще юношей. Он возвращался домой после партийных собраний переулками, радостный, нисколько не сомневаясь в том, что будущее целиком в его руках, и он может вылепить его, как сам того пожелает. Потом, приехав в Россию и встретив Лейлу, он не представлял своего возвращения на родину иначе, как с ней. Родина в его сознании все более принимала облик Лейлы.

Часто его любовь вскипала сама по себе, как неотпускающая боль, скрытая во всем сущем: в воздухе, небе, дожде, снеге, вкусе мяты, добавленной в чай.

Однажды, спустя несколько месяцев, Рашид вернулся домой после двухдневного отсутствия. Галина, как обычно, встретила его разъяренная. Более того, в тот день она объявила о своих сомнениях:

– Скажи мне, кто она?! Немедленно назови ее имя!

Рашид молчал.

– Возвращайся к ней. И не смей больше приходить в этот дом! – крикнула жена, грубо толкая его в сторону двери.

– Ты ошибаешься … – пробормотал Рашид. – Я никогда тебе не изменял.

– Послушай, у меня нет больше сил терпеть это положение. Ты уходишь, ночуешь неизвестно где, а сюда приходишь только поесть и поспать! Ты не думаешь ни обо мне, ни о том, кого я ношу в животе.

– Ты беременна? – перебил Рашид удивленно.

– Не знаю, заслуживаешь ли ты, чтобы я родила тебе ребенка. Но это случилось помимо моей воли. А что теперь? Смогу я его выходить или он умрет от голода?

Некоторое время Рашид смотрел на Галину, а потом поймал себя на том, что с силой обнимает ее. Жена вновь доказывала ему, что она достойная женщина, и это помогало ему сносить все ее пороки.

С новостью Галины в его душе воцарился некоторый мир. Он собрал все свои силы и стал готовиться к возвращению в Иорданию вместе с женой. Он убедил ее, что им лучше уехать туда, и обещал ей лучшую жизнь.

Несмотря на перемены последних лет, родина для Рашида оставалась воплощением некоей непорочности. Она избежала разрушения и олицетворяла для него последнее убежище, где ему хотелось укрыться в уверенности, что здесь он найдет спасение.

Но и там Рашид вскоре почувствовал себя чужим. Он был случайным человеком в стране, переставшей принадлежать ему. Он обнаружил, что его представления о родине не более чем романтическое кружево, сплетенное из мечтаний и долгих лет жизни на чужбине. Рашид обернул этим кружевом понятие родины, и оно оказалось вырванным из реальности и стало абстрактным, парящим в пространстве, отделенным от места и времени символом всего того, по чему он тосковал, находясь вдали.

Но понемногу это понятие спускалось с высоты и обретало реальные черты настоящей родины.

Рашид не ожидал, что его душу так быстро переполнят отчаяние и разочарование.

Отчаяние стало жечь его немилосердно. Оно обожгло его впервые, когда он встретился со старыми друзьями и увидел, как их партию разорвало на мелкие клочья, и она гибла, увязнув в бессилии и разногласиях. Рашид удивился, как он мог раньше верить в мощь этой партии, силу ее видения и глубину.

Отчаяние охватило его из-за засухи. Не было воды. Ни дождя, ни надежды – ничего, кроме молитвы.

Приступы отчаяния нападали на Рашида, когда он, изнывая от жары, обливаясь потом, проводил большую часть времени в разъездах, обходя в поисках работы одно за другим все государственные и негосударственные учреждения. Он уже стыдился брать деньги на расходы у отца – обычного служащего, тем более что эти расходы не покрывали нужд двоих. Отчаявшись найти место врача, Рашид был согласен пойти на любую работу.

Что касается Галины, то ее жалобы раздавались все чаще. Жизнь в комнате у родителей Рашида стала надоедать ей. Ее раздражала постоянная нехватка воды, горячий ветер, приносивший с собой запах пустыни и проникавший в окно, стоило его открыть, гости, приходившие без предупреждения, которых следовало встречать с приветливой улыбкой. Еще больше ей надоело молчание, так как она наотрез отказалась выучить арабский. Она не могла выносить больше заунывный напев муэдзина, особенно когда этот голос, будто исходивший из мифической трагедии, своим печальным призывом к молитве нарушал на рассвете ее сон.

А когда Галина родила, то совсем обезумела от потока гостей и множества женщин, окруживших ее и малыша, и больше не скрывала раздражения по поводу матери Рашида, настойчиво пытавшейся оставить невестку в постели и взять на себя заботу о ребенке. Терпение Галины лопнуло, когда свекровь попыталась натереть кожу несчастного младенца солью, и она крикнула по-русски непонятные слова, смысл которых, однако, был ясен по тону и взгляду, которым она наградила мать Рашида: Галина прогоняла ее и, может быть, даже бранила[7].

Выхватив ребенка из рук свекрови, Галина оставила ту растерянной и униженной. Жить вместе становилось невозможно.

Правда, Рашид мог бы терпеть недовольство жены и дальше, если бы перед ним не закрылись все двери. Впереди был тупик. Все обстоятельства постепенно приводили его к одному выводу. И Рашид объявил Галине:

– Да, ты права. Наверное, нам лучше вернуться в Россию.

Они возвратились с деньгами, которые отец Рашида получил в банке под залог своей заработной платы, чтобы сын мог открыть какое-нибудь собственное дело в России.

После обещания, данного Рашиду, Лейла переживала тяжелые дни. Буря с Рашидом еще не улеглась, когда она обнаружила, что попала в другую бурю: как она объяснит Игорю свое внезапное решение разорвать отношения? Боль, которую она ему причинила, превосходила ту боль, которую она испытывала за него. Он пытался удержать Лейлу, и она, плача, объяснила, что не в ее силах поступить иначе. Ей стоило большого труда убедить его, но в итоге Игорь подчинился.

На протяжении долгих жестоких ночей Лейла продолжала видеть перед собой его образ, отчего ее грех становился двойным.

Позднее она встречала Игоря лишь несколько раз, случайно, и разговор их не выходил за рамки обычных приветствий. Со временем беспокойство на душе постепенно улеглось.

Однажды весной, когда с того болезненного разрыва прошло более года, Лейла увидела Игоря на улице. Моросил дождь. Она шла по набережной Невы, а он шагал рядом с девушкой и не заметил Лейлу. Она остановилась и наблюдала за ними, пока пара не скрылась из глаз. Лейла прислонилась к низкому парапету, отделявшему тротуар от реки, и долго смотрела в серую холодную воду, которая словно подползала к ее душе, обдавая жгучей волной – он забыл ее!

Вдруг она услышала голос:

– Девушка!

Лейла обернулась и спросила удивленно:

– Что-то случилось?

– Да, случилось! – ответил незнакомец, разглядывая ее. – Я тут писал реку в пасмурный день, а вы привлекли мое внимание, и я решил включить вас в картину.

– К сожалению, я долго не простою. Могу быстро промокнуть, – сказала она, заметив, что дождь усилился и перешел в настоящий ливень.

– Конечно, я понимаю, стоять трудно, – ответил он разочарованно.

Лейла двинулась дальше, но художник вновь остановил ее.

– А нельзя ли увидеть вас еще раз? Если позволите. Для картины, конечно.

– Думаю, это будет сложно. Обстоятельства не позволяют.

– Очень жаль.

Она ускорила шаги. И с каждым шагом все отдалялся образ Игоря, идущего под руку с девушкой. Затем он исчез окончательно, и Лейла вспомнила о нем лишь через неделю, проходя той же дорогой. В ее воображении он снова где-то вдалеке держал за руку девушку. Еще через неделю Лейла вновь прошла той же набережной и снова не встретила Игоря. Разбередившая душу сцена потихоньку размылась и застыла во мраке души. Зато художник опять окликнул ее:

– Девушка!

Она обернулась. Он сказал, глядя ей в лицо:

– Не пойму, откуда красота такая!

Лейла улыбнулась, и художник сказал: