Этими словами она заключила Максима Николаевича в сеть, и он оставался стоять на месте без движения, боясь что-либо предпринять, поскольку любая ошибка в такой неловкой ситуации могла привести к катастрофе. Он должен был подумать и принять правильное решение, а затем осуществить его с предельной осторожностью. Беда заключалась в том, что ему следовало сделать это в рекордно короткое время, может быть, в течение секунд, потому что Наталья уже схватила его за руку и стала тянуть к себе в комнату со словами:

– Давай, ты, наверное, проголодался. Я приготовила вкусный салат с майонезом. Еще есть жареная курица, пальчики оближешь.

«Нет выхода», – подумал он в отчаянии, потащившись за ней. Ему показалось, что все в этот вечер складывается в пользу точного заговора соседки. В квартире – никого кроме них, и никто не придет к нему на помощь. Не отключалось электричество, чтобы под предлогом чрезвычайной ситуации можно было сбежать. Никто из соседей не стучал в дверь и не звал Наталью, никто не думал позвонить в этот момент по телефону ей или ему, чтобы вызвать по срочному делу. Надо признать, что он ошибся, не сообщив номер телефона всем знакомым. Даже пес его заговорщически отошел к двери комнаты и уселся, довольный, ничего не требуя.

– Хорошо… Хорошо, Наталья Михайловна, конечно, я посижу с вами. Даже обязательно. Только позвольте мне сначала вымыть руки. Что вы так держите меня, будто я сбегу от вас!

Долго умывая руки, он думал о том, что ему придется посидеть у нее какое-то время, но потом он тихонько извинится и под каким-нибудь предлогом возвратится к себе в комнату. Он поднял голову, чтобы взглянуть на себя в зеркало, и, словно набираясь твердости, произнес вслух: «Да!»

Наталья чувствовала себя как на волшебных крыльях, на которых она совсем скоро воспарит на вершину победы. Словно она встречала соседа не в своей комнате, а принимала в свою жизнь, из которой ему уже не выйти.

– Заходи, пожалуйста, дорогой. Садись здесь. Тут удобнее.

Она вела Максима Николаевича при мягком свете свечи к стулу, стоявшему напротив ее стула. Он позволял себя вести, испытывая жуткий страх, усиленный приглушенным светом свечи, который сдавливал все предметы и вот-вот сдавит ему дыхание и задушит, если он останется здесь хоть ненадолго. Но он решил сыграть роль ничего не понимающего простака. Эта роль была оружием, которым Максим Николаевич будет защищаться от соседки, – как раз потому, что только дурак не понимает смысла вещей и не нуждается в оружии для участия в сражении, и может спастись, сам не зная как.

Он старательно играл эту роль в надежде, что спектакль не продлится долго. И захотел сам произнести первый тост и поздравить Наталью, но она настояла на том, чтобы нарушить традицию и сказать первое слово, приветственное. В соответствии с ролью Максим Николаевич выпил рюмку до конца и немного поел. Она же не сводила с него глаз, чувствуя, что приглушенный свет свечи, без сомнения, более уместен, – не из-за романтического настроения, которое навевает, а потому, что он поможет ей в нелегкой задаче. Мягкий свет волшебным образом стер все детали, оставив лишь размытые контуры, в том числе ее как просто женщины и Максима Николаевича – просто мужчины.

Как раз это и было нужно: неясность, отсутствие деталей, ведь Наталья прекрасно понимала, что именно они разделяли их.

Она подняла рюмку во второй раз, но тут сосед остановил ее, чтобы самому сказать тост:

– За ваше здоровье, Наталья Михайловна. Нет в жизни более важной вещи, чем здоровье. Позвольте пожелать вам здоровья и долгой жизни!

Она встала со своего места и воскликнула;

– Какой прекрасный тост! Какие чудесные слова! Мне всегда нравилось то, что ты говоришь. Спасибо тебе, Максим! Благодарю от всей души.

Опорожнив рюмку, она направилась к нему, намереваясь поцеловать в знак благодарности.

Если бы она сидела рядом и сделала неожиданное движение, ему было бы легче уклониться. Но оттого, что он видел, как она направилась к нему, и понял ее намерение, Максим Николаевич оказался бессилен что-либо предпринять. Любое действие с его стороны выдало бы его нежелание и оскорбило бы ее чувства. Он был воспитанным человеком и не смел обидеть открыто кого-либо.

Но этот его страх внушил ему ненависть к ней. Потому что именно страх стал еще одним оружием в ее руках, направленным против соседа. Оружием, которое Максим Николаевич вручал ей сам. Отдавшись судьбе, он оставался сидеть, словно прикованный к месту. И все, что он мог предпринять, – это повернуться к ней для поцелуя.

У Максима Николаевича появилось ощущение, что эта чуждая ему игра принимает серьезный оборот, и он приподнялся, отодвигаясь от соседки, боясь, что она останется сидеть рядом, и оправдываясь тем, будто хочет дотянуться до блюда с салатом. Она с радостью взялась сама накладывать ему салат в тарелку.

– Сидите, Наталья Михайловна, – он настойчиво обращался к ней на «вы» и по имени-отчеству. Такое обращение увеличивало расстояние между ними и внушало безопасность, в которой он особенно нуждался. – Сидите и не беспокойтесь. Я справлюсь сам.

Ему хотелось, чтобы соседка находилась как можно дальше от него. Но Наталья наполнила тарелку, затем направилась к магнитофону, который заняла у Люды, включила музыку и подошла к Максиму Николаевичу, приглашая на танец.

Предложение застало его врасплох. Мысль о танце совсем не приходила ему в голову, и воображение не выручило его и не подсказало ни одной спасительной мысли. Он пробормотал что-то невнятное:

– Не знаю, что и сказать вам, но я…

Она прервала его:

– Не говори ничего, лучше пойдем потанцуем. Я уверена, что ты уже давно не танцевал.

– Но я не танцую! Не танцую вообще, никогда!

– Это очень плохо. Человеку иногда нужно танцевать. Ну, давай, Максим! Тебе не кажется, что это некрасиво, чтобы дама стояла с протянутой рукой, а ты отказывался?

В конце концов, он нехотя подчинился и стал танцевать, чувствуя себя рыбой, пойманной в сеть. Наташа была близка к тому, чтобы завладеть им силой своего тела и перекрыть все ходы к отступлению, в то время как он старательно делал вид, словно не понимает смысла ее приставаний. Он отодвинулся, как бы сделав непроизвольное движение, извиняясь, будто проявил бестактность.

В полутьме, скрывавшей детали, он тонул в собственном поту, стараясь не утонуть во мраке комнаты, где ее тело растягивалось во всех направлениях и пыталось завладеть им.

Максим Николаевич вернулся на свое место и опорожнил рюмку, чувствуя, что подвергается сильнейшей осаде и не может вести себя по собственному желанию, а подчиняется воле другого человека. Это означало, что он не принадлежал самому себе, а значит, – не был свободен. Он вскочил. Несвободен! Эта мысль неожиданно открыла ему глаза на горькую истину: он несвободен не только перед бедной женщиной, но и перед всеми, и, возможно, никогда в жизни не был хозяином самому себе. Как не был им и сейчас! Наталья может заполучить его и завладеть им не только благодаря своей ловкости, а по причине его собст венного бессилия, зависимости и податливости, которые он демонстрировал под лозунгом «играть роль дурака», не представляя себе границ этой роли и тех уступок, на которые ему в итоге придется пойти. Эта роль не более чем прикрытие, за которым он прячет свое ужасное безволие.

– Что с тобой? – спросила Наталья удивленно.

– У меня болит печень. Врач запретил мне употреблять спиртное.

Максим Николаевич не знал, как ему удалось придумать эту ложь, но обрадовался ей до такой степени, что готов был в самом деле испытать боль, лишь бы вырваться из осады.

– Я поищу тебе лекарство.

– Не стоит, у меня есть. Я выпью его и прилягу. Извините, мне нужно идти, – сказал он и поспешно убежал к себе в комнату.

Ему удалось застать ее врасплох и скрыться внезапно. А дела шли так хорошо! «Почему?» – с горечью и удивлением спрашивала она себя, стоя у стола, одинокая и растерянная. Она снова налила себе водки и выпила. «Он врет, ничего у него не болит! – пробормотала Наталья, ставя рюмку на стол. – Но почему?»