– Мы можем принять историю и примириться с ней. Мы можем отречься от нее и ненавидеть ее. Но мы никогда не сможем избавиться от собственной истории, потому что она – часть нас самих, хотим мы того или нет.

Он говорил это так, будто имел в виду самого себя. Он пал духом. Ему казалось, будто его жизнь подходит к концу, а все события остались в прошлом, где ему не дано ничего изменить или перестроить, как бы глубоко он ни размышлял над ним.

После смерти жены Максим Николаевич стал еще более замкнутым и молчаливым. Он растворял горечь одиноких вечеров, сидя на диване посреди комнаты, читая все, что можно прочитать, в поисках таких нитей, из которых можно было бы сплести собственную правду. Время от времени он поглаживал по шерсти лежавшего подле него Маркиза. А где-то из глубины головы третий глаз не переставал наблюдать за тем, как осеннее солнце заходило за деревья и стоявшие напротив здания, и тень их все росла, охватывая один за другим предметы мебели в комнате и подкрадываясь к нему самому, словно тень смерти.

Как-то раз к нему пришли двое его друзей, прихватив с собой бутылку спиртного и несколько банок консервов, а также кучу тем для разговоров и предложений работы, в жалкой попытке вывести его из отчаяния. Они предложили ему принять участие в редактировании культурно-политического журнала, который собиралась выпускать группа левых интеллигентов. Он обсудил с ними этот вопрос, но вскоре понял, что идея бесполезная. Оказалось, что предприятие не имеет серьезной финансовой поддержки, и журнал будет издаваться малым тиражом. В итоге это приведет к тому, что номера журнала начнут бесплатно раздавать обнищавшим интеллигентам.

Приятели стали осуждать его за отрицательное отношение ко всему и желание отдалиться от работы. Один из них сказал обнадеживающим тоном:

– Настало время выйти из оцепенения и оставить позиции наблюдателей, сидящих с открытым ртом, оглушенных и отчаявшихся. Надо попытаться хоть что-то предпринять.

– Как? – холодно спросил Максим Николаевич.

– Есть много путей. Простейший из них – работа через партии.

– Какие партии?

– Коммунистическая, например. Она по сей день остается самой массовой.

– Ради бога, не смеши меня, – сказал Максим Николаевич с сарказмом. – Ты не замечаешь, что эта партия до сих пор руководствуется идеями Ленина, которые он высказал семьдесят лет назад, в совершенно других условиях? Не замечаешь, что руководители ведут себя так, будто не поняли ничего из того, что произошло? Они продолжают повторять лозунги. Те же самые. Им даже не приходит в головы, что лозунги также следует совершенствовать и менять. Я уверен, что этот курс заранее обречен на провал, тем более в нынешних условиях, подобных которым еще не было: абсолютное господство силы собственности. Посмотри на массы, составляющие ряды этой партии! Кроме группы приверженцев пустых лозунгов, не пригодных ни для какой эпохи, большинство представляют пенсионеры и старики, прежде жившие надеждой на рай и теперь попавшие в ад.

– Что же делать?

– Ничего. Нет смысла что-либо делать. Мир уносит нас в пропасть с такой силой, которой ничто не может противостоять.

Что касалось Натальи, то она не впадала в отчаяние. Наоборот, ее стремление завладеть соседом только набирало силу. В ней крепла уверенность, что она – его единственная спасительница от одиночества. Наталья добивалась, чтобы по выходе из затворничества Максим Николаевич не увидел ни одного лица, кроме ее, Натальиного, – улыбающегося и безмолвно говорящего, что она готова оказать соседу любую услугу: «А давайте я помогу вам помыть посуду – вы, наверно, устали», или: «Хотите, я выгуляю вашу собаку?», или: «Купить вам что-нибудь в магазине, я все равно иду туда?» Но Люда умела разрушить ее надежды моментально, одной насмешливой фразой, которая камнем ложилась на душу и безжалостно разбивала все мечты:

– Ты напрасно стараешься.

Люда произносила это смеясь, а Наталья чуть не задыхалась от безысходности, которую навевало слово «напрасно», не оставлявшее и проблеска надежды.

Но вскоре она вновь вернулась к размышлениям по поводу ужина. Наталья была уверена, что ужин станет решающим ударом, который сразит Максима Николаевича. «Да, без всякого сомнения, что лучше стола и рюмки развеет тоску, развяжет язык и снимет пелену с глаз? Ничего. Ничего абсолютно», – успокаивала она себя, отдавая все имевшиеся деньги за водку, курицу и майонез.

И чтобы придать ужину законное основание, исключающее всякую возможность отказа, решила объявить, что он устраивается по случаю дня ее рождения. Позднее, когда они, может быть, будут уже лежать на кровати рядом друг с другом, Наталья признается в обмане и скажет, что до дня ее рождения еще несколько месяцев. Но эту ночь, которая соединит ее с ним, также будет считать днем своего рождения, заслуживающим звания праздника больше, чем настоящая дата рождения.

Итак, все было готово, вплоть до тех слов, которые будут сказаны потом. Наталья назначила ужин на пятницу.

Иван в этот вечер вернется домой поздно, а Люда собиралась провести вечер у подруги. «Чтобы тебе было легче, представь, что вся квартира и вся эта красота принадлежат вам одним», – сказала она, уходя.

Но не это обстоятельство волновало Наталью в тот вечер, когда она сидела в квартире одна в ожидании возвращения Максима Николаевича. Она оставалась сидеть в своей комнате за праздничным столом, накрытым для двоих: два стула, стоящие напротив друг друга, две тарелки, две хрустальные рюмки – остатки лучших времен – для водки, два бокала для сока, вилки, ножи, хлеб, салфетки. Посередине были поставлены два блюда – с салатом и с жареной курицей, рядом – бутылка водки, а между ними – подсвечник с незажженной свечой. Все как надо. И чтобы как-то скоротать время и набраться решимости и храбрости, Наталья время от времени наливала в рюмку водки и, зажмурив глаза, выпивала до дна, затем, с шумом выдохнув воздух, ставила ее на стол и произносила: «Господи, не оставь меня и не забудь обо мне хотя бы в эту ночь!»

Неизвестно, что помогало больше – Господь или водка, но с каждой выпитой рюмкой Максим Николаевич казался ей проще и доступней. Более того, когда он вошел в квартиру, то показался ей настолько близким, что Наталья представила, будто квартира и в самом деле принадлежит им двоим. Она поспешила к нему навстречу с нескрываемой радостью, словно встречала давнего любовника:

– О, Максим, – она обратилась к нему запросто и на «ты», – как я рада, что ты пришел! Я даже счастлива. Представь, сегодня мой день рождения, а я сижу одна. Хуже и быть не может. Но что делать, каждый занят сам собой, все куда-то бегут, никого не остановишь и не заставишь посидеть с тобой. Но, слава Богу, теперь я одна не останусь. Ты пришел, и, думаю, тебе нетрудно будет посидеть со мной и выпить за мое здоровье, не так ли?

Она говорила это, помогая ему снять пальто, чем смутила соседа еще больше. Максим Николаевич чувствовал, что попал в сеть, едва переступив порог квартиры. Наталья застала его врасплох, не дав подготовиться к противостоянию и решить, как себя защитить. Он попытался что-то произнести, но слова рассеялись, и он стал запинаться. На мгновение ему показалось, будто Бог протянул ему руку помощи через собаку, которая приподнялась у входа в комнату и медленно направилась в сторону хозяина. С языка Максима Николаевича сорвались слова:

– Конечно, конечно, но сначала мне надо погулять с этим беднягой. Он так терпеливо ждет меня, что я не могу его подвести.

По правде говоря, он совершенно серьезно намеревался сбежать. И представил, что, как только выйдет, побежит прочь и не подумает о возвращении в квартиру, по меньшей мере, в ближайшие два дня. Эта мысль заставила его взглянуть на пса с таким признанием и любовью, каких хозяин не удостаивал его в течение всех прошлых лет, прожитых вместе. Но ответ Натальи лишил его всякой надежды на спасение.

– Не беспокойся. Я уже гуляла с ним два часа назад. Посмотри, какой он тихий. Он вышел, только чтобы поприветствовать тебя. Если бы ему надо было на улицу, он сам потянул бы туда.