Потом он рассказал нам, что в Индии к родителям такого ребенка относятся с особым почтением, так как считают, что Бог доверил им (!) этого ребенка, потому что они достойны быть его родителями, и что только они могут исправить его карму и сделать его счастливым! Но они должны понять главное: ребенок может быть счастлив только в счастливой семье!

Детские рисунки Саши

- И это - ваш путь, - сказал индус, глядя мне прямо в глаза.

Так во второй раз я услышала то, что как бы само собой входило в нашу жизнь: мы обязаны быть счастливыми!

И теперь я думаю, что знаю секрет такого счастья: это ЛЮБОВЬ! Мы укрыли своего сына от всех невзгод покрывалом любви, дали ему скатерть-самобранку, сапоги-скороходы и ковер-самолет! Что еще нужно для счастья?

Но чтобы дать счастье кому-то, нужно быть счастливым самому. Нельзя же дать то, чего у тебя самого нет. Ведь и слово «счастье» - это со-частье. То есть общая часть, это со-владение чем-то. Чем? Это я сейчас пытаюсь разложить по полочкам нашу жизнь. А тогда решения приходили интуитивно. Просто хотелось видеть улыбку ребенка. Значит, нужно улыбнуться ему. И он улыбался в ответ. И это входило в привычку, в характер.

Нам пришлось переосмыслить само понятие счастья. Оказалось, что у него множество лиц. И в этом множестве мы должны были найти свое, доставшееся нам, вернее - оставшееся. Нет, мы не жили по какому- то намеченному плану. Нас будто бы вела чья-то умная, добрая и уверенная рука. У нас не было выбора. Нужно было учиться искренне улыбаться, смеяться, жить, любить, работать, писать стихи, печь пироги, принимать гостей. Сделать так, чтобы сын никогда не увидел слезы в глазах, печаль в сердце. Не только не увидел - не почувствовал. Это сыграть нельзя. Нужно было изменить жизненные приоритеты, во главу угла поставив главное - интересы ребенка. И при этом не переступить ту узкую грань, за которой этот приоритет лишил бы нас обыкновенного человеческого счастья. Ведь именно его мы должны были дать сыну. Мы должны были сделать его счастливым! И я надеюсь, что это у нас получилось! И та, казалось, неподъемная печаль, - отступила. Спряталась в панцирь, как черепаха. И только иногда, по ночам, слышен ее тихий - тихий царапающий шепот: «Я здесь».

Да, это трудное, особое счастье - счастье преодоления. Именно оно дало нам силы выжить. Ведь у нас был замечательный учитель - это, конечно, он сам, наш сын: самый сильный, никогда не унывающий, жизнерадостный, ни разу нас не упрекнувший, прощающий, научивший и нас не унывать, радоваться жизни и понимать ее неповторимость и красоту, научивший нас терпимости и терпению, и прощению! Это он уверенно держит в своих слабых-сильных руках поводья нашей жизни. Мы только помогали ему на поворотах. А он - нам! Благодаря ему нам удалось стать мудрее, добрее, сильнее.

На днях ему исполнится 40 лет. И он улыбается и говорит, что счастлив! Значит, счастливы и мы.

Нет, я не ошиблась, написав «мы», хотя со времени смерти его отца прошло много лет. Потому что все эти годы он был с нами - верный друг, нежно любящий муж и необыкновенный отец, самозабвенно преданный своему сыну, не растерявшийся, не потерявший надежды до последнего своего дня.

Через девять дней после его похорон, когда ушли наши друзья и родственники после поминок, я вдруг услышала странный треск над головой. Я подняла голову - и буквально онемела от ужаса: вокруг лампы кружился голубой сверкающий шар размером с яйцо. Это было похоже на шаровую молнию. Хотя на улице была солнечная морозная погода, не было никаких туч и тем более грозы. Я знала, что в таких случаях нельзя двигаться, но если бы и не знала, то сдвинуться просто не смогла бы. Не знаю, сколько времени это длилось. Когда я пришла в себя, шар пропал, а через мгновение в комнате, примыкающей к кухне, раздался страшный треск. Когда я туда вошла, я увидела, что в оконном стекле образовалась маленькая круглая дырка, будто бы кто- то бросил камень в окно. Но камня я не нашла, а дырка была совершенно круглая, как оплавленная. И не было никаких осколков стекла на подоконнике, и на стекле - ни одной трещины. А за окном, не шелохнувшись, замерли два дерева, когда-то посаженные мужем, и медленно падал снег на их ветки, на землю, чтобы охладить боль потери...

Так он ушел. С тех пор прошло двадцать лет, но мы ведь знаем, что он все равно с нами...

Мой папа! Он так меня любил! Я до сих пор не верю, что он ушел навсегда. Ведь каждый день в течение двадцати лет, часов в шесть вечера, я начинал прислушиваться: я знал, что с минуты на минуту начнет поворачиваться ключ в замке и вместе с потоком папиросного воздуха, на ходу раздеваясь и бросая на пол портфель, он ворвется в комнату и обнимет меня. Этот звук поворачивающегося в замке ключа и запах его сигарет никак не хотят забываться. Когда мы уезжали в Израиль, я очень волновался. А вдруг он вернется, а нас нет? Ведь теперь у нас другие двери, и старый ключ к ним не подходит! Иногда такие глупые мысли приходят мне в голову.

Однако рассказывать о папе я не могу. И хотя я знаю, что он тоже не любил это делать, я думаю, что если я попрошу, то он мне не откажет. Теперь ведь другое дело!

Записная книжка моей памяти начинается с самого страшного дня в моей жизни. Мне только недавно исполнилось шесть лет. На каком-то вокзале толпятся сотни людей, и мы с мамой и старшей сестрой зажаты в этой толпе. Мама бросается с нами из стороны в сторону, но никак не может пробиться к вагонам. Какой-то незнакомый мне мужчина подходит к нам и что- то взволнованно объясняет маме. Она начинает плакать и прижимает меня к себе. Потом достает из сумки ключи и клочок бумаги, что-то на нем пишет и отдает мужчине и ключи, и записку. И я слышу ее дрожащий голос: «Сыночек, иди домой, дядя Петя тебя отведет и позовет папу». Мужчина берет меня крепко за руку и, не дав опомниться, уводит с вокзальной площади.

Конечно, я не могу точно воспроизвести все события того дня. Помню только, что в конце концов дядя Петя приводит меня к нашему дому, открывает нашу квартиру и говорит мне: «Ты не волнуйся, я сейчас пойду на завод и все расскажу твоему папе, и он к тебе скоро придет».

Не знаю, по какой причине, но дядя Петя на завод не попал. Отец дни и ночи был занят - завод готовили к эвакуации. И папа не знал, что я дома. Он пришел случайно через три дня, чтобы собрать свои вещи. Когда я уже выплакал все слезы от страха и голода. Этот ужас одиночества в закрытой квартире, без еды, без надежды увидеть кого-то близкого, и эта страшная обида на самого родного и любимого человека, маму, - остались на всю жизнь.

Подробности я узнал много позже. Дело было в том, что моя мама - немка. Говорят, что депортацию немцев с Украины начали еще за несколько дней до войны. Тысячи людей должны были собраться в считанные минуты и покинуть свои дома. Немцы из смешанных семей также подлежали депортации. Что заставило мою маму отправить меня назад, к отцу? Этого уже никто никогда не узнает. Может быть, она понимала, что ей одной с двумя детьми не справиться в этом ужасе? Много позже до меня доходили слухи, что мальчиков забирали у матерей и отправляли в детские дома. А в вагонах, переполненных перепуганными людьми, не готовыми к длительному путешествию, без запасов воды и продовольствия, умирали сотни людей, так и не доехав до мест назначения в Сибири и Казахстане. Не знаю. Не берусь ее судить. Но больше никогда своей мамы с сестрой я не видел. Что с ними стало? И простить ее я так и не смог. С тех пор в нашем доме даже имя мамы никогда не упоминалось.