Галина Каган с сыном Александром

- Мамочка, пока вы не привыкли к ребенку, отдайте его в дом инвалидов. Он никогда не будет ходить. Зачем это вам? Родите другого и будете нормально жить, - холодным безразличным голосом, глядя куда-то мимо меня, проговорила молодая женщина с застывшим взглядом светло-голубых глаз - областной детский невропатолог.

Я невольно повернула голову в сторону ее взгляда, надеясь увидеть кого-то, к кому могли быть обращены прозвучавшие слова. Но за мной никого не было. Там было только окно, за которым темнело дерево, уже почти сбросившее листья. Мне показалось, что его обнаженные, почти черные ветви, раскачиваемые ветром, на мгновение замерли - так же, как мое сердце...

Я повернулась и с ужасом посмотрела на врача. И тогда взгляд этих ледяных глаз остановился на мне.

- Это заболевание не лечится, - ровным голосом сказала она. - У вашего сына ДЦП - детский церебральный паралич в очень тяжелой форме - спастический тетрапарез[1] . Сколько ему месяцев? Шесть? Не тяните, мамочка. Чем раньше отдадите, тем лучше. Пока он ничего не понимает...

- Почему не понимает? - еле слышно проговорила я. - Он нас всех узнает. Улыбается, когда папа приезжает из командировки... И бабушке радуется... Вы посмотрите, какие у него умные глазки...

- Мамочка, не фантазируйте! Даже нормальные дети в таком возрасте не всегда узнают своих родных. Послушайте меня, вы ведь даже не представляете, что значит растить такого ребенка. Такие детки все равно долго не живут. Лет 10-12. Не мучайте себя. Дать вам направление в дом инвалидов?

- Нет! Нет! Нет!

Не в силах осознать услышанное, кое-как завернув в пеленки маленькое, беспомощное тело сына, я вышла в коридор, где нас ждала моя мама.

- Ну, что, что она сказала?

Я не могла произнести ни слова. Глаза медленно наполнялись слезами, которые почему-то никак не могли пролиться наружу.

Мама решительно направилась в кабинет врача.

Сколько времени она там провела, я не помню: время для меня остановилось.

Когда она вышла из кабинета и направилась к нам, опустив голову и пряча от меня глаза, я поняла, что ничего, что могло бы меня хоть как-то обнадежить, не услышу... Она молча обняла нас и тихо проговорила:

- Ну что ты! Она же может и ошибаться! Мы еще повоюем!

Живет человек... Как все... В одинаковом для всех людей на Земле пространственно-временном измерении... И вдруг под его ногами проваливается земля, и его долгожданный ребенок летит в образовавшуюся пропасть... И человек, не раздумывая ни минуты, бросается за ним: только бы успеть подхватить, не дать разбиться... И они вместе оказываются в совершенно ином мире, в другом измерении...

В этом мире живет много людей, которых раньше он просто не замечал. И устроен этот мир совсем по- другому. Здесь медленнее течет время, ограничены жизненное пространство и круг общения, другие мерки человеческих отношений, жизненных приоритетов, другие представления о радости и печали, о счастье и горе, об удачах и неудачах... Но, независимо от его обитателей, в этом другом мире продолжается Жизнь...

Конечно, эти миры как-то взаимодействуют друг с другом. Но как? По каким законам? То, что в одном мире хорошо, в другом - плохо! Возможное - невозможно. Реальное - нереально! Добро оказывается злом, а зло - добром!..

Но это не значит, что в одном из миров представления - ложны. Просто разные точки отсчета, другое измерение.

К сожалению, та женщина-врач в диагнозе и в прогнозах не ошиблась. Добавилось только уточнение - гиперкинетическая форма паралича (т.е. заболевание сопровождается непроизвольными движениями - гиперкинезами, повышением мышечного тонуса и речевыми нарушениями), что еще более отягощало последствия. Почти все было именно так, как она сказала. За исключением одного: на днях нашему сыну исполняется 40 лет. Действительно, его физическое тело почти беспомощно. Целенаправленные движения с большим трудом он может выполнять только левой рукой. Речь его могут понять только очень близкие люди. Но душа его, сформировавшаяся в этом несовершенном теле, не знает черной зависти и злобы, доверчива и доброжелательна ко всем окружающим, жизнерадостна, любознательна и жизнелюбива. И в канун своего сорокалетия он приглашает всех, кто решится растревожить свою душу, в короткое путешествие по узким тропинкам его жизни, по которым он передвигался в своих, сменявших одну за другой колясках, не жалуясь, ни на кого не обижаясь, никого не обвиняя, улыбаясь нашему миру своей безоблачной голубоглазой улыбкой.

Через несколько дней мне исполнится 40 лет, хотя мне самому трудно в это поверить, да и все говорят, что я выгляжу гораздо моложе. То, что я не такой, как другие дети, я понял рано, но о том, что я болен, я услышал от взрослых раньше, чем сам это понял. Откуда я мог знать, что я не умею делать того, что нужно уметь в моем возрасте? Держать голову, сидеть? Я просто жил. Меня носили на руках, кормили, поили, меняли пеленки (я очень громко кричал, когда они были мокрые), улыбались и о чем-то со мной разговаривали, хотя я не всегда еще мог понять - о чем. Но голоса были ласковые и нежные, даже когда я плакал из-за внезапной боли, скручивающей мое тело, и не давал никому спать. Тогда мама или папа брали меня на руки, крепко прижимали к себе и ходили, ходили, что-то напевая, пока боль не отступала и я наконец не засыпал. Я был под защитой этих рук, глаз, голосов. По утрам папа обычно спешил куда-то и перед тем, как уйти, всегда подходил ко мне и прикасался губами к моему носу. Было очень приятно, хотя появлялся какой-то особенный запах - запах дыма, который всегда возникал возле папы, потому что он много курил, и мама его за это ругала недовольным голосом. А иногда, когда папы уже не было дома, мама подходила ко мне и тихо говорила: «Папа пошел на работу, а мы с тобой идем к врачу».

И мы с ней шли в больницу, где меня рассматривали врачи - люди в белых халатах, которых я сразу невзлюбил. Они трогали меня какими-то блестящими предметами, щелкали пальцами перед глазами, щекотали пятки. А потом говорили маме что-то, вероятно, не очень приятное, потому что мама всегда уходила от них печальная, со слезами в глазах.

А по дороге домой мы часто заходили в сквер, который был напротив нашего дома. Это место мне очень нравилось. Из коляски мне было видно такое синее небо! Мама говорила всегда: «Небо такое же синее, как твои глазки!».

А однажды, когда я чуть подрос, мы с мамой были в этом скверике, она взяла меня на руки, и мы сидели на скамейке и грелись на солнышке. И тут я увидел много маленьких детей, которые тоже гуляли в колясках со своими мамами. Но эти дети сидели, держали в руках игрушки, и голова у них держалась прямо, а не падала вниз, как у меня. Тогда я впервые заметил, что я не такой, как другие дети, и мне кажется, что я начал догадываться, почему мы ходим к врачам и почему мама с папой бывают часто такие грустные. Наверное, они хотели, чтобы я был такой же, как эти дети. Но как это сделать - врачи не знали, а у меня ничего не получалось, как я ни старался... И мама с папой искали в украинских селах разных дедок-бабок, которые меня усыпляли, что-то там шептали, давали мне какие-то травы, советовали укутывать в навоз, делать скипидарные ванны. В общем, на мне перепробовали все. И я все терпел: ведь мне так хотелось стать таким же, как все дети, чтобы мама с папой чаще улыбались и меньше грустили!