Уединение, в котором жил он во время разлуки со своей дочерью, еще более увеличило траур в его замке.

Неожиданное прибытие г-жи де Брион и Марианны, скоропостижная смерть владельца замка и потом немедленный отъезд этих женщин изумляли прислугу; они догадывались, что какая-то тайна тяготела над этим покинутым трупом, хотя и не понимали причин, которые заставили дочь уехать через два часа после смерти отца, предоставляя посторонним отдать последний долг усопшему. Напрасно доктор хотел оправдать ее поступок желанием избежать слишком тяжелых впечатлений, но те, кому говорил он, печально покачивали головами в знак сомнения и, жалея отца, порицали дочь.

В пути Мари представляла себе происходившее в замке.

— Теперь, — говорила она, — отпевают его, — и воображение ее представляло покрытое саваном тело графа, над которым горят надгробные свечи, и служитель Бога читает ему отходные молитвы.

Но вот она уже близко к Парижу. Мартовское утро, хотя свежее, было залито лучами восходящего солнца. Зелень показалась уже на деревьях, и дыхание весны делалось ощутительным даже в городе. Все оживало в природе, и это-то проявление жизни, которое окружало Мари, показалось ей как бы началом примирения ее с Богом. Само небо как будто улыбалось ей, и в этом луче солнца, игравшем на ее траурном платье, она видела луч надежды, который мог разогнать мрак, наполнявший ее душу. К тому же сердце человеческое — не обвиняя его нисколько в эгоизме — так устроено, что оно легко утешается и забывает печали, если глаза передают ему веселый вид окружающей природы. Так и Мари: перед нею не было теперь зрелища одинокой смерти, луч луны не врывался в окошко комнаты, озаренной лампой, и не освещал бледного лица умирающего отца; в ушах ее не раздавалось печальное завывание ветра, напротив — перед ней сиял полным блеском день, и печаль ее исчезала мало-помалу, как утренний свет под лучом солнца. Наконец, скорбь тоже имеет свой предел, дойдя до которого, она ослабевает, разумеется, в том только случае, если не унесет с собою рассудка страждущего.

Самой же большой скорбью Мари была смерть Эмануила: больше этого горя для нее не могло быть в жизни.

Вдобавок Марианна была возле нее; она-то, чтоб заставить госпожу свою оторвать мысль от могилы, говорила ей об ее дочери, напоминая ей таким образом слова, сказанные некогда ей самим графом: «Бог посылает детей, т. е. будущее, чтоб утешить в потере родителей, т. е. прошедшего». Марианна твердила ей, что женщина, находящаяся между гробом отца, умершего, улыбаясь ей, и дочерью, протягивающею к ней ручонки, не совсем еще оставлена Богом, а равно и то, что отец ее так тихо перешел в вечность, что даже лицо его не потеряло выражения кротости, и хотя он и не мог высказать, но последней его мыслью было — прощение. Ее слова утешали и облегчали сердце г-жи де Брион, и потому она внимала им с таким удовольствием.

Приехав в Париж, они остановились в гостинице; наутро взяли фиакр и отправились в Отэйль. Дом Мари нашла по адресу, данному ей Эмануилом. При подходе к дому, заключавшему ее последнее счастье, сердце матери сильно билось, и она благодарила Творца, что он допустил ее дожить до этой минуты. Еще было рано, и потому двери дома были заперты; она постучалась. Женщина вышла ей навстречу.

— Жанна Булэ… — проговорила Мари дрожащим голосом.

— К вашим услугам, сударыня, — отвечала добрая женщина.

Мари осмотрелась вокруг, удивленная, что ее дочь не выбежала ей навстречу.

— Я бы хотела поговорить с вами, — сказала она.

Жанна Булэ попросила ей войти.

— Не так давно, — говорила г-жа де Брион, садясь на стул, — некто вверил вам воспитание ребенка, по имени Клотильда… я приехала за нею.

— Сударыня, — отвечала Жанна Булэ, — у меня взяли эту девочку.

— Что вы говорите? — вскричала Мари, бледнея.

— Истину, сударыня.

— Где ж я найду ее?

— Об этом я не могу вам сказать.

— Невозможно! Что вы сделали с вверенным вам ребенком? Отвечайте!

— Я отдала ее.

— Кому?

— Родственникам ее отца.

— Вы не должны были отдавать ее кому бы то ни было, кроме отца.

— Правда, сударыня; я и не отдавала ее, когда пришли за нею, имея только приказание г-на де Бриона; но на другой день полиция заставила меня уступить их требованиям.

— Что ж стало с нею?

— Этого я не знаю, сударыня.

— Давно ли взяли ее от вас?

— Два дня назад.

— Два дня!

— Да.

— Боже мой! Боже мой! — вскричала Мари. — Что теперь делается с моей дочерью?

— С вашей дочерью? — удивилась Жанна Булэ. — Вы…

— Я говорю вам, что это была моя дочь!

Жанна Булэ смутилась.

— Так вы мать этой девочки? — переспросила она.

— Разве мои страдания не убеждают вас в этом?

— Мне сказали, — проговорила тихо Жанна Булэ, — что мать ее умерла…

— Умерла! — повторила Мари. — А что сказали про меня Клотильде?

— То же самое, и бедное дитя…

— Плакало?.. О, говорите мне, говорите, что оно плакало, — сказала Мари, падая на колени.

— Да, — отвечала добрая женщина, тронутая такой сценой. — Клотильда очень плакала, сударыня, и даже отбросила от себя игрушки, купленные ей г-ном де Брионом.

— Бедная крошка!.. Как вы думаете, я найду ее в Париже?

— Полагаю так, сударыня.

— Что мне делать, скажите мне, что делать?.. Я начинаю терять рассудок…

— Вы только что приехали, как кажется?

— Да.

— Вы еще не были в своем доме?

— Нет еще, — отвечала, краснея, Мари.

— Действительно, вы прежде хотели обнять свою дочь.

И добрая женщина утерла выкатившуюся из глаз слезу.

— Поезжайте к себе, — сказала она.

— А потом?

— Там вы, без сомнения, узнаете, где находится ваше дитя, люди должны знать… Но странно, что вы не знаете, что тут делалось.

— Я путешествовала… и все считали меня умершею.

— Правда! Надо бы написать ее отцу.

— Он умер, — проговорила Мари глухим голосом.

— Бедная сиротка! — печально сказала Жанна Булэ.

— Вам жаль ее; о, благодарю вас…

— Я любила ее… Могу я быть вам в чем-нибудь полезной?

— Благодарю! Помолитесь за меня — и только.

И сказав это, Мари, как помешанная, бросилась к карете, где ожидала ее Марианна.

— Что случилось? — спросила она Мари, видя ее бледность.

— Здесь нет более моей дочери, — отвечала г-жа де Брион.

— Где же она?

— Не знаю! Я говорила тебе, что Бог от меня отступился.

— Куда прикажете ехать? — спросил их кучер.

— На улицу Святых Отцов, № 7, — ответила Мари и закрыла лицо руками. — Боже мой! — продолжала она. — Еще новое доказательство Твоего гнева… они овладели моим ребенком.

И несчастная мать задыхалась от мук и неизвестности.

Вскоре карета остановилась у дома. Окна его были закрыты, казалось, он давно был забыт всеми; Мари подошла к воротам; привратник не узнавал ее. Она позвонила, и старый слуга, вышедший по этому зову, узнал свою госпожу, но отступил в ужасе при виде ее распущенной косы, красных глаз и бледных, исхудалых щек.

— Где Клотильда? — спросила г-жа де Брион. — Где она?

— Разве вы не знаете этого, сударыня?

— Нет.

— Она у сестры г-на де Бриона.

— Ты знаешь наверное?

— Да, сударыня.

Мари сбежала вниз, где стояла Марианна, державшая в руках пачку писем.

— Она у тетки, — едва проговорила бедная женщина, снова отдаваясь надежде. — Кучер, на улицу Sèvres, № 12, как можно скорее!

И прежде чем слуга, озадаченный неожиданным возвращением г-жи де Брион, успел опомниться — обе они уселись в карету.

— Вот письма, — сказала Марианна.

— Что мне в них теперь, — отвечала Мари.

— Они от Клементины, — продолжала старуха.

— А!.. Бедная Клементина, она и не подозревает, что делается со мною.

Однако она не распечатывала этих писем; вести о счастье ее подруги могли только увеличить ее страдания.

Приехали на нужную улицу; карета остановилась.

Мари вошла в дом своей невестки, той самой, о которой она говорила когда-то, что не хотела бы быть вынужденной когда-нибудь просить ее прощения. Однако она позвонила; горничная отворила ей двери.