Клементина имела право сказать это, ибо Мари действительно писала ей очень редко. Правда, она могла писать ей только тогда, когда оставалась одна, что случалось нечасто; не занимаясь более политикой, Эмануил не оставлял свою жену почти ни на минуту, следовательно, время, которое Мари посвящала письмам, было, так сказать, украдено у ее мужа, и в продолжение первых месяцев дружба и политика уступали место любви, однако на последнее письмо Климентины Мари тотчас же отвечала.
«Бесценная Клементина, ты просишь моего совета? Выходи замуж; брак составляет счастье, когда соединяющиеся лица любят друг друга. Выходи за Адольфа Барилльяра, потому что он находится под рукою, и переезжай в Париж; ты этого желаешь, а тем более еще, что твоя воля будет законом для твоего мужа.
Вчера Эмануил открыл мне, что Маркиз Леон де Гриж, тот молодой человек, на которого ты указывала мне в опере, влюбился в меня, и, зная, что Эмануил любим моим отцом, он просил его помочь ему получить мою руку. Это-то обстоятельство и ускорило де Бриона просить моего отца дать согласие на брак мой только с ним, а не с де Грижем, про намерения которого он не сказал даже отцу моему ни слова. Де Гриж очень красив, но какая разница между ним и моим мужем! После нашей свадьбы он не решается показываться ни у моего отца, ни у Эмануила, хотя и был другом последнего. Он глупит; Эмануил слишком уверен во мне, чтобы ревновать. Это обыкновенное явление, что молодой человек, желая жениться, встречает препятствие в исполнении своих желаний, а в особенности еще, когда делает предложение девушке, которая давно уже невеста другого. Кажется, в этом нет ничего унизительного.
Я до сих пор ничего не говорила тебе о моем отце, а между тем ты не можешь вообразить, как он меня любит. Я составляю и его мысль, и его жизнь; отдав меня замуж, он, кажется, принес громадную жертву. Разлучившись с ним, я оставила ту же пустоту в его душе, как и в его доме. Сначала, отдавшись вполне найденному счастью, я не замечала, что происходило в нем, теперь же я вижу это ясно. Если проходит день и я не принесу принадлежащую ему ежедневно долю любви, он грустит весь день, и на следующий, приезжая к нему, я угадываю эту грусть в его улыбке, я вижу и слезу в его взгляде; но тем не менее я не слышу упрека, он только целует меня нежнее — вот и все; как будто этой лаской он хочет сказать: «Я не видел ее вчера и, быть может, не увижу завтра». Теперь я езжу к нему каждый день — и это для меня более, чем долг, это — удовольствие. Все, что я знаю об этой любви, я угадала, потому что он молчит. Он совершенно предоставляет моему желанию приезжать и не приезжать, только первое делает его счастливым, последнее — огорчает. Недавно я имела неблагоразумие сказать ему, что собираюсь ехать с Эмануилом в Италию. Он отвечал мне на это улыбкой; но в этом немом ответе я прочла столько сожаления и грусти, что не могла не понять затаенной печали. Тогда я бросилась к нему нашею, говоря: «Я не поеду». Он крепко прижал меня к груди своей.
Какое чувство может быть выше и чище этой любви — любви отца, которая окружает нас повсюду, хранит нас от дурных помыслов и всегда служит надежным прибежищем в минуты, несчастья? Если мне суждено испытать горе, я пойду оплакивать его к моему отцу, и Бог непременно пошлет мне утешение, потому что к его подножию понесутся две, равно пламенные молитвы.
Мы хотим воспользоваться хорошей погодой, которую, по-видимому, небо нам обещает, и посетить маленький замок мужа. Мой отец едет с нами; они поохотятся немного. Теперь Эмануил решительно не хочет и слышать о политике; я говорила тебе, что любовь ко мне пересилит его прежние стремления, и я сумею превратить дипломата в пастушка Аркадии.
Поговорим же о твоем предстоящем браке с Адольфом. Коль скоро ты клонишься на его сторону, это значит, что ты не замедлишь полюбить его. Говоря откровенно, я думаю, что по характеру своему ты неспособна к такой страсти, которая могла бы наложить неизгладимую печаль на твою жизнь и сердце. И было бы безумием с твоей стороны искать ее. По-моему, ты предназначена к тихой и спокойной жизни, к невозмутимым радостям семейного крова; выходи же скорее за Адольфа и, повторяю, переселяйся в Париж; таким образом в нашей столице появятся две женщины истинно счастливые, что составит в нем исключительное явление.
Маман поручает мне переслать тебе поцелуй; она все та же. Всю эту ночь она провела на бале, и когда я приехала к ней, то нашла ее так же свежею и так хорошо себя чувствующею, как будто она провела всю ночь на своей постели. Трудно встретить существо, которое бы оставалось так долго довольно своим существованием. Сказав, что по переселении твоем в Париж в нем будут две истинно счастливых женщины, я упустила из виду третью, забыв совершенно, что она гораздо прежде нас составляет такое исключение, — это моя маман.
Прощай же, друг мой; пиши ко мне, мы едем завтра. Если у тебя найдется что-нибудь сообщить мне важное или добрую весть, адресуй в наше имение; добрые вести всегда приятно узнавать поскорее».
На другой день они действительно отправились. Приехав, Мари опустилась на колени перед портретом матери своего мужа и горячо благодарила ее за свое счастье, умоляя ее не отнимать его и в будущем, прося отвратить от нее всякий страх и сомнение. Потом, пока Эмануил отдавал приказания, она пошла навстречу отцу, гулявшему по саду.
— Ну, дитя мое, — сказал ей граф д’Ерми, — ты все еще так же счастлива?
— Да, — отвечала она. — Чего еще может желать мое сердце среди таких привязанностей, как ваша, маман и мужа.
— А ты уверена, что мне дорого твое счастье?
— Об этом нечего и спрашивать.
— Что если б я вздумал дать тебе маленький совет?
— Я последую ему в ту же минуту.
— Ты замечаешь перемену, которую ты произвела в муже; ты видишь, что для тебя он забыл все, что так любил прежде; не мешает тебе понять, что для мужчины есть другие еще обязанности, кроме обязанностей супруга, — особенно для человека, находящегося в положении Эмануила. Де Брион — пэр Франции, он представитель области, которая вверила ему заботу о своих интересах, он обязан заботиться о них; у него есть враги и завистники, как у каждого человека, выходящего из общего уровня, и потому его удаление из палаты может повредить ему. Любя тебя, он забыл возложенные на него ответственности, но клятва, данная им обществу, должна быть так же священна, как и клятва, произнесенная тебе. Быть может, он понимает, что не имеет права оставить политическое поприще без всякой причины, но не имеет силы отнять у тебя ни часа времени. Следовательно, ты должна сама подарить ему этот час, который ты проведешь со мною; муж твой от этого ничего не потеряет, а отец выиграет. К тому же поверь мне, дитя мое, что натура Эмануила слишком сильна, ум слишком деятелен, чтобы праздность и бездействие не могли не надоесть ему. Предоставь ему свободно идти на пути возвышений, чтоб он не перестал быть счастливым. Приходя домой, когда после прений в палате он будет уверен, что в этом доме его ждут покой и отдых, — он еще более будет любить тебя!
— Я уже и сама думала об этом; но Эмануил казался таким счастливым возле меня, что я боялась предложить ему вернуться к прежним его занятиям, чтобы он не подумал, что я начинаю скучать от избытка счастья. Теперь, когда и вы находите ту же необходимость возвратить его к деятельности, я, не задумываясь, сегодня же вечером приведу вашу мысль в исполнение.
И точно, в тот же вечер Мари, взяв мужа за руки, и склонив грациозную свою головку на его плечо, сказала:
— Друг мой! Знаешь ли, мне пришло в голову вернуться в Париж.
— Капризница! Будь по-твоему, едем хоть сейчас же, если хочешь.
— А если б я предпочла остаться?..
— Мы останемся.
— Хорошо, мы едем завтра; а знаешь ли ты, что мы там будем делать?
— Все, что ты захочешь.
— Я прочла в газетах, что в палате пэров будут заниматься обсуждением важного вопроса.
