— И эта Аврелия молода?

— Ей двадцать лет.

— Так ей должно быть очень скучно?

— Не совсем. У нее есть другой… первый секретарь английского посольства.

— Вильям С.?.. Ну а этот?..

— Толкует тоже о политике.

— По той же причине, как и первый?

— Нет, по легкомыслию, не понимая, что делает.

— Ну, так что же делается у наших заморских соседей?

— Ничего кроме того, что вы знаете лучше меня; если мои друзья имеют связи с членами английского посольства, то у вас есть любовница в Англии, да еще такая, которая посвящена в тайны политики глубже, чем все посланники. О, ничего Нет лучше, как быть любовницею министра.

— Однако вы отвергли мои искательства…

— Потому что они были только следствием вежливости. Я не принадлежу к аристократии, чтобы могла играть роль, которую исполняет ваша англичанка; но я достаточно умна, чтобы не быть в отношении вас тем же, чем Аврелия к своему посланнику.

— Так вы находите, что я похожу на него?

— Прожив пятьдесят лет, все дипломаты в деле чувства похожи друг на друга.

— Вы обманываетесь на мой счет.

— Быть может, во всяком случае, я предпочитаю заблуждение — действительности; однако перейдем к более серьезному. Знаете ли вы, что обязанности, которые вы возлагаете на меня, иногда чрезвычайно трудно исполнить? Я изменяю друзьям…

— Если только еще есть они.

— Но зато есть люди, которых любишь…

— Так что же! Изменяя им — вы берете только верх над ними и больше ничего; но скажите, откуда такое необыкновенное раскаяние?

— Потому что есть люди, которые не походят на прочих. Вы хорошо знаете, о ком я говорю, ибо вы сами убеждены, что он во всем отличается от других.

— Отчего же я и избрал вас, чтоб овладеть им.

— Ну, а если я обращусь в неприятеля?

— Вы этого не сделаете.

— Но могу сделать; ему далеко до пятидесяти.

— Так он любит вас, он, который, как говорят, до сих пор никого не любил? Уж не влюбились ли и вы в него?

— Нельзя ручаться за будущее, тем более, что это легко может случиться.

— Это будет моим несчастьем… но к делу. Вы видели Эмануила, он был у вас?

— Вчера… и оставил сегодня утром.

— Партия хороша.

— Я играю равнодушно, но боюсь…

— Так у этого человека много шансов?

— Много; к тому же мы, женщины, как порох, — малейшая искра, и мы легко воспламеняемся.

— Вы пугаете меня, Юлия, я никогда не видел вас в таком волнении.

— Во всяком случае, я употреблю все усилия, чтобы сдержать слово, но эту победу надо считать за две; если я восторжествую над ним — я в то же время восторжествую и над собою.

— Послушайте, Юлия, поговорим серьезно, дело слишком важно. Он силен, даже сильнее меня; я употребил все средства, чтобы погубить его, и не достиг желаемого. Мне осталась одна надежда на вас, надо, чтоб он влюбился в вас, иначе мы погибли…

— Он будет любить меня! Но выслушайте: я не хочу изменить вам, но и не в состоянии обманывать его. Я сделаю все, что могу, чтобы заставить полюбить себя, чтоб удалить его от дел, чтоб оторвать от политики; я заставлю его путешествовать, я убью его наконец, как женщина убивает человека, которого любит, вы воспользуетесь этим положением, и вы победите истомленного… Я буду, быть может, ваша сообщница в намерениях, но не на деле. Эмануил не знал до сих пор любви, следовательно, на это чувство и можно рассчитывать как на единственную слабую струну; он будет любить меня, за это я вам ручаюсь — вот все, что я могу для вас сделать.

— И этого довольно.

— А знаете ли вы, что это за человек? Какая тонкость чувств, какая нежность сердца…

— К несчастью, я его слишком хорошо знаю и смотрю на него со страхом, как вы смотрите на него с энтузиазмом.

— Когда-нибудь он будет вашим сослуживцем.

— Я считал бы себя счастливым, если б это так было; но я боюсь, что он займет мое место. Впрочем, для вашей личной выгоды — не надо допускать его до этого; если он займет мое место — ваше благосостояние погибло…

— Вы хотели сказать — оно удвоится.

Министр закусил губы.

— Предположите, что я изменю вам и помогу ему; думаете ли вы, что он забудет этот подвиг?

— В таком случае, в любви, которую вы питаете к нему, лежит много честолюбия?

— Может быть; я никогда не скрывала перед вами моих дурных сторон, но я не забываю ничего и умею быть благодарной, вы это знаете. Вы сделали консулом графа де К., бывшего моего любовника, это дало мне тысячу экю дохода; вы назначили сборщиком податей г-на М., что доставило мне пятнадцать тысяч; вы назначили секретарем посольства Генриха, который мне ничего не дал, но который дорог моему сердцу; вы дали орден толстяку виконту, который считает себя потомком царственной крови и который за этот орден подарил мне бриллиантов на двадцать пять тысяч франков, купленных, конечно, в долг, но для меня это все равно; вы взяли к себе секретарем человека, которого я любила, и таким образом дали ему проценты с капитала, который я же поглотила; вы помогли получить позволение на устройство железной дороги, что дало мне за день до этого позволения двести акций, перепроданных мною тотчас же по четыреста франков за каждую; вы сами бываете так любезны, что присылаете мне иногда по нескольку тысяч франков из сумм, находящихся в вашем распоряжении; вы дали место моему брату; я вам сделалась почти необходимою — и вам-то я обязана моим богатством и моим положением; видите ли, я все помню. Эмануил де Брион стесняет вас, он опасен, вы нуждались в человеке, который бы мог помочь вам погубить его; вы избрали меня, вы сказали: «Будь его любовницей и найди средство сделать его безвредным; люби его, как Мессалина любила Херсиса, чтобы погубить его; узнай его тайны, если они есть, а если нет их, то устрой так, чтоб они были». Я обещала исполнить ваше желание, сознаюсь в том, ибо давно уже принадлежу вам; но так как я уже много сделала, продав себя, то мне хочется, чтобы моя подлость имела целью что-нибудь поважнее; это тщеславие не хуже другого. Я отдалась Эмануилу, первый шаг, следовательно, сделан; но повторяю вам, в этом человеке так много очаровательного, что для женщины, которая может сказать себе: «Он любит меня» — заключается такое блаженство, что я не отвечаю вам за исполнение остальной части моих обещаний; и если я узнаю его тайны, которые могли бы служить орудием его гибели, не ручаюсь, чтоб я решилась их открыть.

— Я требую от вас только одного, Юлия, — любите его; если его здоровье начнет расстраиваться, — прибавил министр с многозначительным взглядом, — дайте ему понять, что путешествие для него будет полезно, и увозите его; ваше торжество будет тем выше, чем вы скорее оторвете от политики человека, который жил только ею. Какая победа для чувства!..

— Вы смеетесь… Так он очень опасен… разумеется, для вас?

— Да; потому что он честолюбив и в то же время добродетелен — такие люди ужасны.

— В первый раз, делая вам услугу, я доставляю наслаждение своему сердцу.

— Это дурной знак.

— Только не для меня; кому бы я ни изменила, я могу только выиграть.

— Если, несмотря на эту измену, Эмануил останется на своей дороге…

— Так для этого не стоит изменять вам. Прощайте же и будьте уверены во мне. Быть может, я и отдам ему свое сердце, но для вас сберегу мою голову.

— Прощайте, Юлия, до свиданья.

Министр поцеловал ее руку, и Юлия, поговорив минут пять с секретарем, оставила министерство.

Юлия говорила правду: она чувствовала к Эмануилу что-то особенное, чего ни к кому не чувствовала. А так как женщины, даже самые развратные, предаются часто первому впечатлению, то и она приехала к себе довольная и веселая, потому что, как известно, она написала уже Эмануилу и надеялась теперь найти ответ его; но ответа не было.

Юлия ждала до вечера, не зная, чему приписать это молчание. Около 8 часов вечера она получила письмо и футляр. В футляре находился бриллиантовый браслет; письмо было следующее: