— Что?

— Он любовь всей моей жизни, — повторила она, запинаясь. — Я тоже всегда любила Брайана. Все время, пока вы были вместе.

— Нет, не все время. А как же твой аспирант?

— А что аспирант? Я просто хотела отвлечься.

— Почему ты ничего мне не сказала?

— Я говорила. Я говорила тебе об этом много лет назад в чипсовой лавке, помнишь? Я сказала тебе, что мне нравится Брайан. Но он выбрал тебя. И ты тоже выбрала его, не сказав мне. Возражать было бессмысленно. Вы были нужны друг другу. Не я. У меня был ужасный год. Вы миловались друг с другом, вы делали все, что снится влюбленному подростку, целовались и гладили друг друга, а меня тошнило от того, что приходилось останавливаться и из вежливости говорить пару слов, пока вы держитесь за руки. Когда Брайан улетел в Америку, я плакала так же, как и ты. Из окна своей спальни я видела, как он вышел со двора, и после этого я бросилась на подушку и рыдала и хотела умереть. Потом мне стало легче. Я даже радовалась, что он уехал, что наконец-то мне не придется смотреть, как вы купаетесь в любви.

— Я не знала, — сказала я. — Ты никак этого не показывала.

— А что бы это изменило? Хотя ты бы догадалась, если бы не была так занята собой. Если бы ты хоть на мгновение подумала обо мне, то поняла бы, как мне плохо.

— Но когда все это было, Мэри. Шесть лет назад.

— Да. И я думала, что все прошло. Думала, что эта глупости давно позади. Думала, что увижу тебя с ним, увижу, что он стал такой же толстый и старый, как мы, и все мои чувства к нему останутся в прошлом. Но так не случилось. Он такой же, как прежде, и также влюблен в тебя. Я видела, как ты стояла, словно богиня, в этом платье, в котором, я надеялась, ты будешь выглядеть, как мешок с картошкой, а Брайан не мог отвести от тебя глаз. Я знала, что никому не интересно, изменилась ли я с тех пор, как он уехал. Я по-прежнему не могу сравниться с тобой в том, в чем мне никогда не везет. Мужчины все время в тебя влюбляются. А меня не любит никто. Никто.

Она посмотрела на меня со странным самодовольным выражением, словно только что открыла, как не дать себя эксплуатировать. Я была потрясена.

— И поэтому ты все это подстроила. Из ревности. Ты действительно очень больна.

— Я знаю, — она в отчаянии уцепилась за мой рукав. — И заставить Арабеллу сделать то, что она сделала сегодня, было, наверно, криком о помощи. Да, именно так. Ты не понимаешь? Крик о помощи.

— Тогда продолжай кричать, — огрызнулась я и тряхнула рукой, чтобы освободиться от нее. — Потому что можешь не надеяться, что я снова приду к тебе на помощь. Ты была моей лучшей подругой, Мэри. Но лучшие друзья никогда не поступают так, как ты, независимо от того, насколько они были увлечены кем-то там миллион лет назад. Я просто знать тебя больше не желаю. Ты пыталась разрушить мою жизнь только потому, что твоя жизнь не та, о которой ты мечтала. Несмотря на то, что твоя жизнь именно такая, которую бы я хотела для себя. Ты испорченная девица и эгоистка. У тебя были все возможности в жизни с твоими частными школами и нафаршированными родителями. Они даже компанию тебе купили. Тебе никогда не приходилось работать ради чего-то. Наверно, поэтому ты неисправима. Наверно, поэтому тебя никто не любит.

Подбородок ее задрожал, и я поняла, что она сейчас заплачет. Но я уже направлялась к двери с гордо поднятой головой. Я не собиралась брать свои слова назад. Нет ей прощенья.

— Ну, если ты так считаешь, — закричала она мне вслед, моментально восстанавливая свое легендарное самообладание, — тогда снимай этот чертов костюм, который ты у меня взяла, и можешь проваливать домой в своем нижнем белье.

— Хорошо. Я так и сделаю. — И я действительно так и сделала: сняла костюм и перешагнула через него в своих грязных туфлях.

— И это ожерелье! — вопила она. — Или ты забыла, что ожерелье тоже мое?

— Забирай! — рявкнула я. — Оно все равно мне никогда не нравилось.

Я бросила тонкую золотую цепочку поверх смятого костюма.

— Мне тебя жалко.

— Это ты жалко выглядишь здесь.

— Нет, это ты, — отозвалась я. — Это ведь ты не можешь жить без наркотиков. Нюхаешь, нюхаешь, нюхаешь. Ты даже трусы не можешь надеть утром, не вынюхав дорожку.

— Могу, — возразила она. — Я употребляю наркотики только, когда отдыхаю.

— Ага. А нюхнула ты перед тем, как я поднялась сюда, видимо, думая что мы с тобой будем веселиться вместе, да?

Она быстро оглянулась на кофейный столик, где лежала одна из ее кредитных карточек у пакетика с белым порошком.

— Это не твое дело. Ты бы и сама нюхала, если бы не была такой неудачницей. Если бы у тебя хватало на это денег.

— А у тебя хватает на это денег?

— У меня, если ты забыла, есть успешно действующее артистическое агентство.

— Которое купил тебе твой папочка, — усмехнулась я.

— Я все сделала сама, — ответила она с негодованием.

— Ты никогда ничего не делала сама, Мэри. Тебе всегда кто-нибудь помогал в жизни. Если бы я родилась в такой семье, как у тебя, то уже руководила бы страной, а не каким-то там идиотским, понтовым агентством.

— Да, конечно, — огрызнулась она. — Ведь в твоей жизни не было ничего хорошего, да? У тебя не было стабильной семьи, за которую я бы отдала все. Если бы у меня были такие родители, я, может быть, и не принимала бы наркотики.

— Мне стыдно за тебя, — усмехнулась я, надевая накидку и плотно в нее заворачиваясь.

— Нет, это мне стыдно за тебя. Это ведь у тебя даже нет своей нормальной одежды.

— Мне не нужно прикрывать жирную задницу модельными брюками, — сказала я ядовито.

— Зато мне не придется идти по Ноттинг-Хилл голой, — всхлипнула она, и, зарывшись лицом в пиджак брошенного костюма, открыла наконец все шлюзы.

— Я не голая, — ответила я на прощанье. Но я действительно вышла из квартиры Мэри только в нижнем белье и в накидке, которую я взяла у Харриет. Впрочем, с таким же успехом я могла бы быть абсолютно голой, потому что накидка представляла собой шелковое новомодное кимоно, а не обычный плащ, и мне было жутко холодно, несмотря на то, что был август (очень английский август). Но, по крайней мере, я удалилась с гордо поднятой головой. — Да! — погрозила я кулаком широким окнам Мэри. — У меня еще осталась гордость.

В тот момент я еще не знала, что у меня возникли неприятности с машиной Харриет, которую, спеша застать Мэри до появления Брайана, я припарковала в спешке так плохо, что именно в эту минуту ее грузили на муниципальный эвакуатор.

— Что вы делаете? — пропищала я лысому мужчине, который смотрел, как поднимают в воздух «мерседес» Харриет, не особенно заботясь о том, что ржавые цепи могут поцарапать дорогую краску.

— Это ваша машина, дорогуша? — спросил меня мужчина, явно удивившись моему наряду. Я посильнее запахнулась в накидку.

— Нет. То есть, да. Да, это моя машина. Опустите ее.

— Мы не можем этого сделать, милочка. Мы уже начали ее поднимать. Если уже мы начали поднимать машину, так, то мы не можем опустить ее вниз, пока не привезем ее на штрафную площадку. Если бы вы пришли сюда хотя бы две минуты назад, то вы могли бы сесть в нее и остановить нас. Тогда бы мы не могли ее тронуть. Если бы вы были в машине… так. Если бы, конечно, у вас не случилась авария и вы бы не попросили об этом. Но сегодня вы чуть-чуть опоздали, не повезло.

— Но вы даже не поставили блок! Как вы можете увезти ее, если вы даже не поставили блок? Я была наверху всего десять минут. Почему вы не выписали мне штраф сначала? Вы меня не предупредили.

— Мы никого не обязаны предупреждать, когда видим, что машина неправильно запаркована. Два фута от двойной желтой линии, не говоря уже о том факте, что она стоит поперек автобусной полосы. А у вас, дорогуша, права-то есть? Вам повезло, что мы не можем арестовать вас за опасное вождение.

— Отлично. Большое спасибо, — саркастически ответила я. — Послушайте, может, вы ее опустите? Пожалуйста? Она же практически еще на земле? Ее проще поставить, чем поднять. Поставьте ее. Я вас прошу. Сделайте это для меня. Я никому не скажу, что вы это сделали.