Я сначала не могла понять, о чем он говорит. Только через некоторое время я сообразила, что Брайан считает, что у меня на самом деле есть секретарша.

— Где? — взволнованно спросила я.

— Вон там, у картины, с двумя типами семидесятых годов.

Два типа семидесятых годов были Осси Кларк и Селия Биртвелл, увековеченные со своей кошкой Дэвидом Хокни на картине «Мистер Кларк, миссис Кларк и Перси». Секретарша, про которую говорил Брайан, была, очевидно, моя соседка по прежней квартире Сима, но, когда я посмотрела в полуосвещенную нишу, я ее не увидела. Но зато я увидела Ричарда. Ричарда — моего ухажера. Он стоял прямо перед Хокни и задумчиво постукивал себя по губе, рассматривая картину.

Я потянула Брайана за скульптуру Генри Мура, которую он трогал рукой.

— Это она? — невинно спросил он.

— Я ее не видела, — пожала я плечами. — Не хочешь пойти сейчас в Музей естественной истории? Я слышала, у них замечательная выставка личинок.

— Мы же еще не были на выставке номинаций на приз Тернера, — возразил он.

— Но ты сам сказал, что это все дерьмо. Что тратить зря время.

— Конечно, — сказал Брайан, сдаваясь. — Но надо поздороваться с твоей секретаршей, прежде чем мы уйдем…

— Я не видела ее. Ты, должно быть, ошибся.

— Нет. Я точно не ошибся. Видишь! Вот она.

На этот раз я посмотрела на нишу, из которой холодно взирали мистер и миссис Кларк, я действительно увидела Симу. Видимо, когда я смотрела на нее до этого, ее заслонила толпа людей, тайком фотографирующих картины. И Ричард тоже был там. Мой парень. И Сима держала его под руку!

Я пыталась ничем не выразить свое удивление и нырнула назад за Генри Мура, чтобы взять себя в руки и найти путь к отступлению. Неожиданно дыра в диафрагме обнаженной женской фигуры перестала казаться мне великолепным приемом.

— Я был прав? — спросил Брайан.

— Да, ты был прав. Это Сима. Но она с кем-то. Я его никогда не видела, — добавила я торопливо. — У нее, наверно, свидание. Мне кажется, что не надо подходить и мешать ей. Ей вполне хватает меня в офисе.

— Да просто поздороваться, — возразил Брайан. — Мы ж не собираемся играть в жениха и невесту.

— Не думаю, что она сильно расстроиться, если узнает, что я оставила ее в покое.

— Конечно, но разве тебе не интересно узнать, с кем находится твоя собака, пока она на свидании?

— Я уверена, что с собакой все в порядке, — сказала я, беря Брайана под руку, словно в ответ на Симин захват моего мужчины. — Пойдем.

— Мы не можем уйти. Они идут к нам.

К моему полному ужасу, они действительно направлялись к нам. Сима и Ричард кончили разглядывать картину и двигались в нашем направлении, хотя, по-видимому, они еще не заметили нас с Брайаном.

— Посмотри на это, — сказала я, падая на колени за скульптурой Генри Мура и увлекая за собой Брайана. — Ты когда-нибудь рассматривал близко кусок гранита?

— Лиззи? Ты что? — спросил он раздраженно, отряхивая колени и пытаясь выпрямиться.

— Брайан, я не хочу испортить свидание своей секретарши, — прошипела я, притягивая его поближе к полу.

Я стала внимательно исследовать пятна слюды в основании скульптуры обнаженной женщины. Все будет в порядке, если Ричард не остановится, чтобы рассмотреть эту скульптуру. Через отверстие в диафрагме я видела, что он проходит мимо, явно заинтересованный экспонатом в другом конце зала. Но они прошли так близко, что мы с Брайаном отчетливо слышали их разговор, то есть мы слышали, как Сима хихикает, словно безмозглая барышня восемнадцатого века, в то время как Ричард объяснял ей основы искусства.

— Композиция «Мистер и миссис Кларк» особенно интересна, — говорил он ей. — Обычно сидит женщина, но на картине Хокни сидит мужчина. И его прямой, вызывающий взгляд становится ясен, когда понимаешь, что он, вероятно, знает о том, что художник спит с его женой.

— Неужели? — ахнула Сима.

— Да. Селия Биртвелл была, наверно, единственной женщиной, которая спала с Хокни. И это разбило сердце бедного Осси Кларка.

— Измена — страшная вещь, — заметила Сима, и, хотя из-за Генри Мура я ничего не видела, я легко могла себе представить, как она для пущего эффекта хлопает ресницами.

— Похоже, ее парень кое-что понимает в искусстве, — сказал Брайан, когда мы выпрямились, а Сима с Ричардом исчезли в зале, где была выставка работ на приз Тернера. Они все еще шли под ручку.

Конечно, понимает. А как же получилось, что Ричард никогда не ходил со мной в художественную галерею и не демонстрировал свои способности в толковании культуры?

— Ты ведь тоже разбираешься в искусстве, да Брайан? — спросила я. Неожиданно мне захотелось убедиться в том, что все, что может делать Ричард, Брайан делает лучше.

— Не вижу в этом особого смысла. Особенно в современном искусстве. Разве что в качестве вклада. Один раз мой друг купил в Париже неподписанный набросок. Оказалось, что это Моне. Заработал на этом только так, — сказал он, щелкнув пальцами.

— А что была за работа?

— Не знаю. Да какая, к черту, разница, если это Моне. — Он произносил его как Манье. — Конечно, когда он узнал, кто это, он пожалел, что не купил еще пару. Моне — это money — деньги. Это все, что мне надо знать об искусстве.

— Ужасная история, — сказала я. — Пойдем обедать.

— Может, поедим здесь, в кафе? — предложил Брайан.

Нет, нет, ни за что. Мне нужно было увести Брайана по меньшей мере остановки за три от галереи Тейт, пока Ричард с Симой не вышли с выставки номинантов на приз Тернера.

Я выбрала итальянское кафе в Сохо. Мы были единственными посетителями. В районе Сохо по выходным пустынно, перед началом рабочей недели завсегдатаи шумных баров на Олд Комптон-стрит обычно отсыпаются дома после 24-часового похода по клубам. Магазины работали только на Оксфорд-стрит. Не могу сказать, что это хорошее время в Сохо. Как утро после взрыва бомбы. Но я чувствовала себя в безопасности, поскольку это было одно из тех мест, где, как я была уверена, мы не встретимся с Симой и Ричардом.

— Ты хочешь пообедать именно здесь? — спросил Брайан, когда мы шагнули с залитой нежным солнцем улицы в прохладную тень ресторана, который больше подходил для вечерних визитов. Вялого французского официанта совершенно не обрадовал наш приход, поскольку ему приходилось отрываться от чтения воскресных газет, чтобы обслужить нас. Он чуть ли не швырнул на стол корзинку с «чиабатой», когда мы сели за столик поближе к кухне.

— Ты все время молчишь, — заметил Брайан.

— Ничего подобного, — резко ответила я.

— Да. Ты молчишь с тех пор, как я тебе сказал, что видел в галерее твою секретаршу. Теперь мы пришли в это темное, мрачное место. Что-нибудь случилось?

— Да ничего. Хочешь пойти в другое место?

— Лиззи, меня не волнует, где мы будем есть. Я просто хочу знать, что тебя мучит?

— Просто… просто искусство иногда так действует на меня, — пролепетала я. — А у тебя так не бывает?

— Нет, — ответил он, откусывая хлеб. — Ты не должна так волноваться из-за нескольких старых картин. — Художников-то это не волновало.

— Откуда ты знаешь?

— Ты думаешь, что у Пикассо сердце кровью обливалось, когда он писал этих плачущих женщин? Ничего подобного! Он посмеивался и собирался в банк. Не надо из-за этого волноваться. Пусть тебя волнует крах азиатского рынка. Пусть тебя волнует землетрясение в Калифорнии. Что-то действительно серьезное. Веселей, Лиззи, мне осталось всего два дня.

Конечно, ирония ситуации поразила меня. Я сижу здесь, съедаемая ревностью из-за того, что Ричард ходит по галерее с моей соседкой по квартире Симой, и обедаю с Брайаном, после того как провела именно с ним, а не с Ричардом, своим официальным парнем, две безумные ночи. Строго говоря, Ричард не делал ничего плохого. Он просто пошел в воскресенье в галерею с приятельницей. Скорее всего, их отношения были абсолютно платоническими. Я в этом не сомневалась, потому что была абсолютно уверена, что Сима даже не будет рассматривать ухаживания какого-то бухгалтера. С другой стороны, я знала, что поступаю плохо. Я изменила Ричарду. Подумать только, что единственная причина, по которой я не рассталась с Ричардом сразу, когда Брайан заявил о приезде, состояла в том, что я как последняя дрянь не хотела лишиться подарка на день рожденья. Это я была сволочь, а не он.