Как только мы дошли до номера, Мэри повернулась ко мне и сказала:

— Пожалуйста, сделай доброе дело, сходи вниз за бутылкой чего-нибудь приличного. Можно, конечно, позвонить в ресторан, но тогда мы будем ждать вечность. Пусть запишут на счет номера.

С этими словами она скользнула в полуоткрытую дверь, оставив меня в холле. Мне оставалось делать только то, что она сказала.

Когда я поднималась на двенадцатый этаж, мое внимание был приковано к ягодицам Реда Бредбурна. Лишенная этого прекрасного зрелища на пути вниз, я дожидалась лифта с нетерпением, а когда он наконец прибыл, дверь открылась, и моим глазам предстала парочка, довольно глубоко и активно познающая друг друга, но, прежде чем я вошла, если бы, конечно, отважилась им помешать, девушка вытянула изящную ногу и «шпилькой» нажала кнопку, от чего двери лифта снова закрылись.

Я подождала еще минуты две, пока индикатор этажей не показал мне, что счастливая парочка застряла между пятым и шестым этажами. Я сильно сомневалась, что лифт действительно сломался. Что за эгоизм? Заниматься любовью в лифте высотного здания? Я нажала на кнопку еще раз в надежде сдвинуть лифт с места, но ничего не вышло.

Пришлось мне топать по лестнице вниз. По дороге я встречала людей, у которых застрявший лифт вызвал гораздо большее раздражение, чем у меня. Кто-то отчаялся дойти и лежал на полдороге, привалившись к стене, между девятым и десятым этажами, словно с ним случился сердечный приступ.

Это была Арабелла Гилберт. Она уже не выглядела такой шикарной, как в начале вечера. Ее бледное лицо покраснело от подъема на такую высоту. Ее облегающее платье было совершенно измято. В обеих руках она держала по бутылке шампанского.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила я в тот момент, когда она попыталась встать, но резко качнулась назад, и в какой-то момент казалось, что она сейчас рухнет и покатится вниз по лестнице.

— Отл-чно, — нетвердо произнесла она. — Оч-чень хр-ршо.

— Вы выглядите неважно.

— И чувствую себя так же, — призналась она, скользнула по стене и опять уселась на ступеньки. Она выглядела совершенно растерянной и, похоже, не очень понимала, где находится.

— Я тебя знаю? — спросила она. — Ты та девушка, которая пишет статьи для «Сан»?

— Нет, — ответила я. — И я не та девушка, которая пишет статьи для «Миррор». Мы уже это проходили. Меня зовут Лиззи Джордан. Мы познакомились чуть раньше в туалете.

— А, Лиззи. Ты та самая, у которой вытекает силикон из груди, да? Какой ужас. По-моему, и сейчас течет.

— Да нет, — ответила я, нервно глянув на свою грудь. — Вы меня спутали с другой. — Хотя у меня на груди действительно осталось мокрое пятно, после того как на меня налетел какой-то явно голубой гример и облил вином. — Я была с Мэри.

— А, Мэри. Мэри, Мэри, где ты, Мэри. Она по-прежнему спит со своим замечательным братом? Знаешь, когда-то давно я была в него влюблена.

Я подняла бровь.

— Думаю, вы снова что-то напутали. Мэри Бэгшот — агент, она дала вам свою карточку.

— Ах, Мэри — агент! — закричала Арабелла, словно на нее сошло просветление. — Мэри, агент номер один. Как, говоришь, тебя зовут?

— Лиззи.

— Послушай, Люси. — Она стерла струйку слюны с напудренного дорогой пудрой подбородка. — Может, посидишь со мной немножко? Поговори со мной, пока я переведу дыхание.

— А вы куда идете?

— На вечеринку наверху. Там наверху Ред Бредбурн с двумя блядями-супермоделями, а я хочу просто поговорить с ним. Он сказал мне, что я не могу с ним встречаться, потому что слишком много пью. Хочу ему сказать, что он не прав.

— Не думаю, что вам удастся разубедить его именно сейчас, — предупредила я. — Может, я возьму одну бутылку? — Она размахивала руками и случайно пихнула меня в бок. Впрочем, она тут же отдала мне бутылку и стала возиться с пробкой второй бутылки. Она возилась с ней несколько минут, сопротивляясь моим попыткам помочь ей, но потом, отвергнув традиционные способы открывания, хватила горлышком тяжелой зеленой бутылки по стене. Ей пришлось повторить это еще раз, чтобы отбить горлышко, и мы сразу же оказались в шампанском и в осколках стекла.

Я выхватила у нее бутылку в тот момент, когда она пыталась поднести разбитое горлышко ко рту.

— Вы сошли с ума? — спросила я.

— Он сказал мне то же самое, — вздохнула она.

— Вы могли поранить себе лицо.

— Наплевать.

— Я думаю, утром вам так не покажется, — сказала я.

— Я просто хочу, чтоб он знал, что я не сумасшедшая. Мне просто грустно. Мне очень грустно.

— Из-за чего? — Мне действительно было интересно узнать.

— Не знаю, — она шмыгнула носом. На мгновение она приникла головой к моему плечу. — Просто очень грустно.

— Но у вас такая замечательная жизнь, — сказала я. — Вы еще сегодня казались такой счастливой. Я слышала, как вы рассказывали анекдот. Все вокруг смеялись.

— Именно так. Я казалась счастливой. Но ты знаешь, на самом деле я несчастна. Ред никогда не полюбит меня.

— Обязательно полюбит.

Она повернулась лицом ко мне. Глаза ее покраснели. В уголках глаз стояли слезы, готовые вот-вот покатиться по ее опухшему лицу.

— Моя жизнь разбита.

Теперь она рыдала в полную силу.

— Вы же выиграли приз лучшего обозревателя года.

— И мне только что сообщили, что я слишком жирная, чтобы сниматься на ТВ.

Слишком жирная? Она была похожа на макаронину. И что, неужели она никогда не слышала о Ванессе Фелтц[30]?

— Я выяснила, что мне нужно делать липосакцию и подтяжку живота, если я хочу остаться на телевидении. Для ведения рубрики это не имеет значения, но телевидение всегда снимает так, что ты выглядишь как минимум на десять фунтов толще, и я точно знаю, какую часть тела они будут показывать.

— Мне кажется, вы совсем не толстая, — сказала я.

— Конечно, тебе так кажется, — ответила она. — Я худее тебя.

— Спасибо.

— Но по сравнению с другими девицами с телевидения я все равно, что слон. Я пробовала все. Амфетамины. Кокаин. Я даже ездила в Индию и пила воду прямо из унитаза в надежде подцепить дизентерийную палочку, но ничего не получилось, и я вернулась с тремя лишними фунтами, потому что обожаю «тикку маскалу» и «гулаб джамун».

— Может, попробовать занятие спортом? — предложила я.

— А если кто-нибудь сфотографирует меня, когда я, разгоряченная и потная, буду выходить из зала? — ответила она, словно это было совершенно логичное объяснение невозможности занятий.

— Ну, по крайней мере, вас уличат только в том, что вы следите за собой, — сказала я. — Это лучше, чем уличить в липосакции.

— Боже, как я хотела бы быть на твоем месте, — сказала Арабелла. — Ты даже не представляешь себе, как легко тебе живется. Ты встаешь утром, выглядишь развалиной, но тебя это совершенно не волнует. Тебе не нужно ежедневно беспокоиться о том, что у тебя кошмарная прическа. — Для иллюстрации этого она подняла прядь моих волос с одной стороны. — И никому нет дела, что твои трусы выпирают сквозь платье.

Я испуганно посмотрела на линию трусов.

— Твоя жизнь прекрасна.

— И при этом я делаю вид, что я — это вы, — сказала я ей.

— Да, я тоже делаю вид, что я — это я, — ответила она, махнув рукой у меня перед лицом. — Ты ведь знаешь, я веду колонку.

— Не может быть? — воскликнула я в притворном изумлении.

— Я даже печатать не умею. Если бы мои родители не были теми, кто они есть, я тоже была бы никем. Я была бы просто как ты. Ты знаешь, как меня пугает эта мысль? А что делают твои родители, Люси?

— Лиззи, — поправила я.

— Уверена, что твой отец носит картуз, а мать ходит в магазин в шлепанцах.

Я открыла рот, чтобы возразить. В шлепанцах в магазин? Услышь моя мать такое обвинение, она бы вся побагровела от возмущения.

— Я уверена, что чай уже ждет его на столе, когда он приходит с работы или из агентства по трудоустройству. Я уверена, что они пьют пиво «лагер» из банок и смотрят «Бруксайд»[31].