Тогда этого никто не заметил. Не до того было. Редкое и страшное преступление совершили в нашем районе. Сожгли женщину. Живьем. И не ночью, не тайком, а в открытом поле, днем, почти на глазах у людей. Вопросы возникали, казалось, только для того, чтобы уступить место новым. За что? Почему именно сожгли? Как хватило жестокости на такое дело? И, конечно же, кто? Кто?
Среди нас новичков не было. И я, и Николай Лыгачев, старший «опер» уголовного розыска, и Виктор - все мы отлично понимали, что заранее искать ответы на эти вопросы нельзя, что только после осмотра следов преступления и опроса свидетелей мы сможем наметить первые версии, набросать наметки будущих планов. А пока надо разговаривать о чем-нибудь постороннем, чтоб приехать на место происшествия без заранее сложившегося мнения.
И тем не менее мы молчали. Просто не хватало силы воли заставить себя открыть рот и выдавить какое-либо слово, не связанное с делом.
Нырнув в небольшой овражек, машина ворвалась в аллею тополей, которая прямой стрелой вытянулась в направлении села. Николай нажал на акселератор до предела. Стрелка спидометра качнулась вправо, и деревья сомкнулись еще плотней. Вот уже показались первые дома. У крайнего столпились люди, ждут нас. От толпы отделился участковый уполномоченный Таран и пошел нам навстречу. Обычно такой степенный и неторопливый, он заметно волнуется.
Машина останавливается. Я открываю дверцу и сразу успокаиваюсь. Сомнения, вопросы, догадки - все это осталось там, на дороге. Иначе нельзя. Начинается расследование…
Глаза внимательно ощупывают каждый бугорок, каждую кочку, любой предмет, лежащий вблизи места преступления. Многочисленные следы людей, побывавших ранее нас. Как найти среди них тот, нужный? Медленными кругами, которые становятся все меньше и меньше, приближаемся к месту, где лежит труп обгоревшей женщины, прибросанный землей: попытка сбить огонь. Но помощь пришла поздно. Волосы, платье, кожа - все обгорело. Ноги подобраны, а обгоревшие черные руки вытянуты вперед, словно пытаются защитить лицо от жаркого пламени. Впрочем, одна из женщин оценила это по-своему:
- Смотри-ка, всю жизнь милостыню просила и теперь, сердешная, руки протягивает, подаяния просит.
- Так вы знаете, кто эта женщина?
- А кто ж ее не знает? Это Марийка-пьянычка.
- Мария. А фамилия?
- Не знаю. Да ее по фамилии никто и не знал. Марийка-пьянычка, и все. Наверно, не было у нее фамилии.
И все-таки нашлись в селе люди, которые вспомнили фамилию Марийки, а заодно и историю ее неудавшейся жизни.
Не было такой девушки в селе, которая б прошла мимо Игната Бела?я, не потупив глаза и не зардевшись ярким румянцем. А он шел, высокий, немного грузноватый, шел и добродушно посмеивался, не замечая, как загораются жаркие костры на щеках сельских девчат. А если какая-нибудь, самая бойкая, приглашала в кино или в клуб на танцы, степенно благодарил и обещал пойти в следующий раз.
Все стало понятно, когда он к досаде многих матерей, включая и его мать, привез в дом невесту из соседней Хотяновки - маленькую, задумчивую Марийку, тихую и незаметную. И хотя все считали, что она не пара Игнату, жили они счастливо и дружно. Игнат успевал и в школу сходить, где он преподавал в старших классах, и по дому все сделать. А вечером выходил в сад, брал свою молодую жену на руки и носил.
Марийка светилась какой-то елейной радостью, осторожно прижимаясь к могучей широкой груди и все еще не веря в свое счастье. Она никак не могла понять, почему Игнат полюбил ее, а не кого-нибудь из тех девчат-красавиц, первых певуний, которые есть в каждом селе. Сама же, будучи по характеру застенчивой и слабовольной, считала любовь Игната большим и незаслуженным счастьем. Поэтому боготворила его как могла.
«Игнат сказал», «Игнат сделает», «Как Игнат скажет», «Посоветуюсь с Игнатом», - отвечала она на любое предложение, на любой вопрос, заранее считая решение Игната наиболее правильным.
И когда Игнат пришел и сказал, что вещи собирать не надо, что они никуда не поедут из села и не такие уж немцы страшные, как о них рассказывают, она не возражала. Если говорить правду, она даже обрадовалась, что не придется расставаться с большим уютным домом, с хозяйством и десятками тех мелких предметов, которые незаметны в обыденной жизни и с которыми тем не менее жалко расставаться. Если бы знала Мария, какое горе ожидает ее…
Как только в село вошли немцы, два мотоциклиста подкатили к дому Белая. Напрасно Игнат притворялся простаком, утверждая, что он беспартийный, простой колхозник. Видно, кто-то уже успел донести. Немцы увели Игната. А через несколько дней, так ничего и не добившись от него, повесили на площади, прицепив на грудь табличку «Партизан».
Марийка на площадь не ходила. Не пустили соседи. Ее отвели к бабке Горпине, так она и сидела там. День, другой, третий. Не плакала. Смотрела в одну точку в угол на большой кованый сундук и молчала. Горе обрушилось неожиданно, лишив возможности рассуждать. Марийка никак не могла поверить, что большого добродушного Игната больше нет. Нет ее Игната, ласкового, все знающего, все умеющего, для которого не было никаких трудностей. И все-таки Игната не стало. А вместе с ним рухнуло привычное представление о мире. Мира, в котором она жила до сих пор, больше не было, потому что он, собственно, весь вмещался в великане-блондине с руками крестьянина и умными глазами учителя.
- С ума, никак, сошла девка, - решила бабка Горпина. - А если еще не сошла, то непременно сойдет.
И нашла бабка лекарство, которое, по ее мнению, могло спасти от горя.
- Выпей рюмочку, Мария, может, легче станет.
- Спасибо, не хочу. Да и не пила я никогда раньше. Не могу.
- А ты выпей. За упокой души выпей. Так надо. Чтобы ему в земле легче лежалось.
Выпила Марийка рюмочку самогона, скривилась и заплакала, забилась в истерике. Горе стало каким-то не таким большим. Слабость разлилась по телу и тепло. Выпила еще рюмочку, и еще спокойнее стало. Все такое безразличное нет ни счастья, ни горя, только слабость и тепло, да еще лампа кружится. И чего она кружится, не поймешь. Даже смешно. Нет чтобы на столе стоять, она все по хате кружится.
Так и пошло. Первое время бабка Горпина уговаривала, от горя лечила. А потом втянулась, сама просить стала. Дальше - больше. Другие встречали горе грудью. Боролись, ненавидели, мстили. А она не вынесла его тяжести, надломилась, не смогла распрямиться. И кружила по хате лампа, и в такт ей притоптывала неуверенной ногой пьяненькая Марийка.
Вот уже и война прошла.
- Мария, хватит водку пить, пора делом заниматься, в хозяйстве каждые руки нужны, - говорили ей.
- А для кого мне работать, для кого стараться? Да и зачем? Заходите лучше в гости, выпьем, поговорим.
День-два поработает, а потом пьет неделями, в поле не видно. Сначала жалели. Потом стали презирать. И все равно кто-нибудь сжалится, поднесет шкалик. А ей больше и не нужно. Постепенно перестали называть по фамилии, а все Марийка да Марийка. Так и пошло - Марийка-пьянычка.
Если эта история в какой-то мере давала объяснение моральному падению Марии Белай, то большой ясности в дело она не внесла. Скорее наоборот. Такой человек, как Мария, никому зла причинить не мог, никому не мешал, и тем более непонятной становилась жестокость, с которой расправились с ней.
Осмотр места происшествия ничего особенного не дал. К месту, где горела Белай, сбежалось много людей, они затоптали почти все следы. Удалось найти только свежий окурок, да еще недалеко на дороге был виден четкий отпечаток велосипедного колеса. Мы посоветовались, что с ним делать. Решили на всякий случай закрепить. Сделали гипсовый отпечаток, сфотографировали. А дальше?
Но когда мы пришли в кабинет председателя сельсовета, выяснилось, что дальше есть что делать.
Пока я и Николай осматривали место происшествия и составляли протокол, Виктор и Таран установили, кто первый заметил, как горит Марийка. Тут же, возле здания, на скамеечке сидела девушка, которая первая видела, как все началось.
