На лестнице между четвертым и пятым этажом сидит, кутаясь в шаль, какая-то женщина и курит сигарету. Это ты, Пэдди? - говорит она.

Ага, мамуль.

Дышать не могу, Пэдди. Умираю из-за этих ступенек. Ты чаю пил уже?

Нет.

Не знаю, остался ли хлеб. Поднимись, посмотри.

Семья Пэдди живет в большой комнате с высоким потолком, маленьким камином и двумя высокими окнами с видом на Шеннон. В углу на кровати лежит отец Пэдди, стонет и плюется в ведро. Братья и сестры Пэдди лежат на полу на матрасе – кто спит, кто разговаривает или просто смотрит в потолок. Один малыш, совсем голый, ползет к ведерку, которое стоит у отцовской постели, но Пэдди его хватает и ставит подальше. С лестницы, еле дыша, заходит их мама. Господи Иисусе, я труп, говорит она.

Она находит кусочек хлеба и заваривает нам с Пэдди слабый чай. Я не знаю, как себя вести. Мне ничего не говорят - не спрашивают, что я тут делаю, не отправляют домой. Наконец, мистер Клохесси произносит: а это кто? И Пэдди отвечает: Фрэнки Маккорт.

Маккорт? - переспрашивает мистер Клохесси. Это что еще за имя?

Отец у меня с Севера, мистер Клохесси.

А маму твою как зовут?

Энджела, мистер Клохесси.

О Господи Иисусе, неужели Энджела Шихан?

Она самая, мистер Клохесси.

О Господи Иисусе, говорит он, и тут его начинает трясти от кашля, и горлом идет всякая гадость, и он склоняется к ведерку. Когда приступ проходит, он откидывается на подушку. Эх, Фрэнки, я хорошо знал твою мать. Танцевали мы с ней, Матерь Божья, помираю, танцевали мы с ней в Уэмбли Холле, и как она танцевала - лучше всех.

Он снова склоняется над ведерком, хватая воздух ртом и руками. Ему плохо, но он продолжает говорить.

Лучше всех танцевала, Фрэнки. Хотя тощей, замечу, она не была, но в руках у меня словно перышко, и много парней горевало, когда она уехала из Лимерика. Ты танцуешь, Фрэнки?

Что вы, нет, мистер Клохесси.

Танцует, папа, говорит Пэдди. Он учился у миссис O’Коннор и Сирила Бенсона.

Тогда станцуй, Фрэнки. Давай, Фрэнки, по комнате, шкаф не задень . Пошевели пятками, парень.

Не могу, мистер Клохесси. У меня плохо получится.

Плохо получится? У сына Энджелы Шихан? Танцуй, Фрэнки, или я сам как встану с постели, и ты у меня попляшешь.

Мистер Клохесси, у меня ботинок порвался.

Фрэнки, Фрэнки, я из-за тебя сейчас снова раскашляюсь. Христа ради, потанцуй, а? Дай мне вспомнить юность, и твою мать, и Уэмбли Холл. Сними этот несчастный ботинок, Фрэнки, и танцуй.

Мне приходится, как в детстве давным-давно, на ходу сочинять танец и мелодию. Я пляшу по комнате в одном ботинке, потому что забыл его снять, и пытаюсь придумать слова: о, стены Лимерика рушатся, рушатся, рушатся, стены Лимерика рушатся, и река Шеннон убивает нас.

Мистер Клохесси лежит в постели и смеется. О, Господи Иисусе, ни на земле, ни на море не слыхал ничего подобного. Фрэнки, отменный из тебя танцор. О, Господи Иисусе. Он кашляет и из него выходит тягучая зелено-желтая гадость. Мне тошно на это смотреть, и я думаю, может, все-таки лучше пойти домой, подальше от ведерка и всей этой заразы, и пусть родители убивают меня, если хотят.

Пэдди устраивается на матрасе под окном, я ложусь рядом с ним – в одежде, как и все, и даже ботинок снять забываю, хотя он отсырел и воняет, и подошва отваливается. Пэдди сразу же засыпает, а я смотрю на его маму, которая сидит у почти потухшего огня и курит еще одну сигарету. Отец Пэдди стонет, кашляет и плюется в ведерко. Черт, опять кровь, говорит он, и она отвечает: в больницу-то все равно придется тебе лечь.

Ни за что. Попади туда – и все, тут тебе конец.

Дети от тебя чахоткой заразиться могут. Хоть полицию вызывай, чтобы тебя увезли от детей подальше.

Кабы суждено им было заболеть, давно б уже заболели.

Огонь затухает, и миссис Клохесси перебирается через мужа в постель. Через минуту она храпит, а он все кашляет и смеется, вспоминая дни юности, когда танцевал в Уэмбли Холле с легкой как перышко Энджелой Шихан.

Я дрожу, потому что в комнате холодно и одежда на мне сырая. Пэдди тоже дрожит, но он спит и не понимает, что ему холодно. Я не знаю, оставаться ли мне тут, или лучше встать и пойти домой, но кто захочет бродить по улицам, когда полицейский может пристать к тебе с вопросами. Мои родители и братья далеко и я впервые без них ночую, и думаю, что дома все-таки лучше - пускай там туалет вонючий и конюшня по соседству. Плохо, когда у нас на кухне озера стоят и нам приходится перебираться наверх в Италию, но куда хуже Клохесси, которым надо четыре пролета спускаться до туалета, поскальзываясь по пути на какашках. Лучше бы я в овраге сидел с четырьмя козами.

Я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь, и в конце концов, миссис Клохесси принимается всех будить и расталкивать, и я просыпаюсь окончательно. Все легли спать в одежде, поэтому и одеваться никому не надо, и никто ни с кем не дерется. Дети ноют и выбегают за дверь, спеша вниз, к туалету на заднем дворе. Мне туда тоже надо, и я спускаюсь вместе с Пэдди, но там сидит его сестра Пегги, и мы писаем у стенки. А я все маме расскажу, говорит она, и Пэдди грозит ей: заткнись, или я тебя в эту несчастную дырку затолкаю. Она вылетает из туалета, натягивает трусы и бежит по лестнице с криком: расскажу, все расскажу, и когда мы возвращаемся в комнату, миссис Клохесси отвешивает Пэдди подзатыльник, чтоб не обижал бедную сестренку. Пэдди не выступает, потому что миссис Клохесси наливает кашу в миску, в чашки и стеклянные банки, и велит нам: ешьте, и марш в школу. Она садится за стол и ест кашу. Волосы у нее грязные, серо-черного цвета, пряди свисают в миску, и к ним пристают комочки каши и капли молока. Дети с чавканьем поглощают кашу и жалуются, что не наелись и умирают от голода. Носы у них сопливые, глаза красные, и на коленках болячки. Мистер Клохесси кашляет, ерзает в постели и отрыгивает большие шмотки крови. Я выбегаю из комнаты и меня тошнит на лестницу, где нету одной ступеньки, и каша с кусочками яблок льется на нижний этаж, а там люди ходят туда-сюда, в туалет и обратно. Пэдди подходит ко мне и говорит: ну и ладно, тут на лестнице все подряд рыгают и срут, да и весь этот дом несчастный того гляди развалится.

Я теперь не знаю, что делать. Если в школу вернусь, меня там убьют. Но зачем, вообще, мне идти в школу или домой, где меня убивать будут, если можно отправиться за город и кормиться молоком и яблоками всю оставшуюся жизнь, а потом уехать в Америку? Идем, говорит Пэдди. Все равно школа - сплошная дуриловка, а преподы - психи.

В дверь стучатся и спрашивают Клохесси. На пороге стоит моя мама и держит за руку моего младшего брата Майкла, а вместе с ними - гард Денни, ответственный за посещаемость в школах. Мама видит меня и говорит: ты откуда тут взялся в одном ботинке? А гард Денни говорит: знаете, миссис, думаю, более интересен вопрос: откуда ты взялся без одного ботинка, ха-ха.

Майкл бросается ко мне. Мамочка плакала. Фрэнки, из-за тебя мамочка плакала.

Где тебя носило всю ночь? - говорит она.

Я здесь был.

А я тут с ума схожу. Твой отец весь Лимерик обыскал, все улицы обегал.

Боже Всевышний, это Энджела?

Она самая, мистер Клохесси.

Отец Пэдди с трудом приподнимается на локтях. Бога ради, Энджела, пожалуйста, проходи в дом. Ты не помнишь меня?

У мамы озадаченный вид. В комнате темно, и она пытается разглядеть, кто это в постели. Энджела, это я, Дэннис Клохесси, произносит он.

Не может быть.

Правда, Энджела.

Не может быть.

Знаю, Энджела, я уже не тот. Умираю от кашля. Но я помню вечера в Уэмбли Холле. О Господи Иисусе, ты здорово танцевала. Вечера в Уэмбли Холле, Энджела, и потом картошечка с рыбой. Эх, ребятки, ребятки, Энджела.

У мамы слезы бегут по лицу. Дэннис Клохесси, ты и сам здорово танцевал, говорит она.

Энджела, мы кучу соревнований могли бы выиграть. Фрэд и Джинджер в сторонке бы стояли. Так не же, тебе в Америку надо было уехать. О, Господи Иисусе.