И Куинливана этого, ну его в задницу. Старый шакал. Он что, курить нам запретит? Последнего утешения, и того нас лишают.

В конце зала открывается дверь, оттуда выходит мужчина. Кто за ботинками для детей?

Женщины поднимают руки: я, я.

Значит так, все ботинки закончились. Приходите через месяц, не раньше.

Но моему Мики нужны ботинки, в школу ходить.

Говорю вам, нет ботинок.

Но мистер Куинливан, на улице жуткий холод.

Закончились, все. Ничего не могу поделать. Что это? Кто курит?

Нора машет сигаретой. Я курю, говорит она, с превеликим наслаждением.

Чем больше вы курите... - начинает он.

Знаю, знаю, говорит она, тем меньше еды попадает в рот моим бедным детям.

Не дерзите, дамочка. Иначе не ждите от нас помощи.

Да? Хорошо, мистер Куинливан, если здесь не ждать, я знаю, куда податься.

То есть?

Квакеры – вот кто меня выручит.

Мистер Куинливан подступает к Норе и тычет в нее пальцем. Вы знаете, кто у нас тут завелся? Супник! Во времена Великого Голода среди нас появились супники. Протестанты обещали добрым католикам, что если те отрекутся от своей веры и станут протестантами, то наедятся супа до отвала, и, Господи спаси нас, были и такие, кто согласился на суп, за что их и прозвали «супниками». Они погубили свои бессмертные души и обрекли себя на самое пекло ада. И вы, женщина, если пойдете к квакерам, погубите свою бессмертную душу и души ваших детей.

Вот и спасайте нас, мистер Куинливан. Если не вы, то кто?

Они смотрят в упор друг на друга. Он переводит взгляд на других женщин. Одна из них прикладывает ко рту руку, чтобы подавить смех.

Чего хихикаем? – рявкает он.

Ничего, мистер Куинливан. Видит Бог.

Я вам еще раз повторяю, ботинок больше нет. И захлопывает за собой дверь.

Женщин по очереди вызывают в кабинет. Нора выходит оттуда, улыбаясь и помахивая какой-то бумажкой. Ботинки, говорит она. Моим ребятам дадут три пары. Пригрозите им квакерами, и они найдут талончик, хоть из задницы своей - но достанут.

Вызывают маму, и она берет с собой Мэлаки и меня. Мы стоим перед столом, за ним сидят три человека, которые задают вопросы. Мистер Куинливан начинает что-то говорить, но сидящий посередине его перебивает: мы тебя уже наслушались, Куинливан. Будь твоя воля, вся беднота в Лимерике давно побросалась бы в объятия протестантов.

Он обращается к маме и спрашивает, где она раздобыла такое добротное красное пальтецо. Она рассказывает им то же, что и женщинам на улице, и когда доходит до смерти Маргарет, ее трясет от слез. Она говорит: простите что я плачу, но это случилось всего несколько месяцев назад, и я еще не оправилась, даже не знаю, где ребенка похоронили, если вообще похоронили, не знаю даже на небе ли она, потому что я так намучилась с четырьмя мальчиками, что не было сил пойти в церковь покрестить ее, и сердце горит при мысли, что Маргарет теперь навечно в лимбе , и ни в раю, ни в аду, ни даже в чистилище нам не суждено с ней встретиться.

Мистер Куинливан подносит к ней свой стул. Ах, что вы, миссис. Что вы. Садитесь, пожалуйста. Ну что вы.

Остальные двое смотрят на стол, в потолок. Тот, который сидит посередине, обещает дать маме недельный купон на продукты, который можно отоварить в лавке Макграт на Парнелл Стрит, и получить по нему чай, сахар, муку, молоко и масло. По другому купону на угольном складе Саттона на Док Роуд дадут мешок угля.

Разумеется, пособие вы получите только за эту неделю, говорит третий. А потом мы вас навестим и проверим, действительно ли вы нуждаетесь. Мы обязаны это сделать, миссис, чтобы утвердить ваше прошение.

Мама вытирает лицо рукавом, берет купон и говорит: благослови вас Бог за вашу доброту. Все трое кивают и смотрят на стол, в потолок, на стены и велят позвать следующего.

На улице женщины говорят маме: когда пойдешь в лавку Макграт, следи за весами, потому что эта старая ведьма попытается тебя надуть. Она, когда взвешивает продукты, кладет на весы бумагу, которая свисает с той стороны прилавка, и думает, что ты этого не видишь. Потом тянет за бумажку, и тебе, считай, повезет, если отвесит хотя бы половину того, что положено. А в магазине-то у нее кругом образа Девы Марии и Пресвятого Сердца Иисуса, и сама она в часовне святого Иосифа на коленях вечно стоит, щелкает розарием и дышит как дева мученица, карга эта старая.

Схожу-ка я с вами, говорит Нора. С этой миссис Макграт я дело имела не раз, и я-то увижу, если она решит вас надуть.

Она провожает нас до магазина на Парнелл Стрит. Продавщица за стойкой любезно обращается с мамой, одетой в американское пальто, пока ей не протягивают купон Общества св. Винсента де Поля. Вы напрасно так рано сюда пришли, говорит продавщица. До шести вечера я по купонам не обслуживаю. Но вы в первый раз, и я сделаю для вас исключение.

У вас тоже купон? – спрашивает она Нору.

Нет. Я просто пришла помочь бедной подруге отоварить первый купон от Винсента де Поля.

Продавщица кладет на весы газетный лист и высыпает на него муку из большого пакета. Вот, фунт муки, говорит она.

Не думаю, говорит Нора. Маловато для фунта муки.

Продавщица краснеет и сверкает глазами. В чем вы меня обвиняете?

Ах нет, миссис Макграт, ни в чем, говорит Нора. Мне кажется, вы случайно бедром придавили листик газеты и не заметили, как потянули вниз. О Господи, помилуйте. Такая женщина как вы, всегда на коленях перед Девой Марией - вы пример для всех нас. А это деньги не ваши ли - вон там, на полу?

Миссис Макграт поспешно делает шаг назад, и иголка на весах подскакивает и дрожит. Какие деньги? Тут она смотрит на Нору и смекает, что к чему. Нора улыбается. Должно быть, померещилось, говорит она, и с улыбкой глядит на весы. И точно, вышла ошибка - стрелка показывает едва ли полфунта.

Опять беда с весами, причитает миссис Макграт.

Не сомневаюсь, отзывается Нора.

Но совесть моя перед Богом чиста, говорит миссис Макграт.

Чиста, я уверена, говорит Нора, и все Общество святого Винсента де Поля, и весь Легион Марии - все восхищаются вами.

Я стараюсь быть доброй католичкой.

Стараетесь? Видит Бог, вам сильно стараться не надо, потому что у вас доброе сердце, и всем об этом известно, и кстати, не угостите ли конфеткой этих двух ребятишек?

Я не миллионерша, конечно, но вот вам, держите…

Благослови вас Бог, миссис Макграт, и я понимаю, что прошу о большом одолжении, но не найдется ли у вас еще парочки сигарет?

Погодите, по купонам сигарет не положено, а я не для того тут приставлена, чтобы вы роскошествовали.

Не откажите, а я непременно поведаю о вашей доброте в Обществе святого Винсента де Поля.

Ладно, ладно, соглашается миссис Макграт. Вот. Сигареты – первый и последний раз.

Благослови вас Бог, говорит Нора, и жаль, что с весами такая беда.

По дороге домой мы заворачиваем в Народный парк и садимся на лавку; мы с Мэлаки сосем леденцы, а мама с Норой курят сигареты. Нора от дыма кашляет и говорит маме, что курево ее в конце концов доконает, что чахотка – это у них в семье наследственное, и никто не доживает до почтенных седин, хотя в Лимерике кому охота так долго жить, тут глянешь кругом – едва ли седых увидишь, все они либо на кладбище, либо на том побережье Атлантики – строят железные дороги или фланируют в полицейской униформе.

Счастливая вы, миссис, хоть мир повидали. О Господи, я бы все отдала, лишь бы увидеть Нью-Йорк - как там народ по Бродвею ходит-пляшет, не ведая забот. Нет, меня ж угораздило влюбиться в пьяницу, охмурил меня Питер Моллой, чемпион по распитию пинт, обрюхатил и повел к алтарю, когда мне было только семнадцать. Кто я была, миссис? Наивная дурочка. Так мы в Лимерике и растем, не ведая что к чему. И вот, ты не женщина еще – уже мать. А здесь что, только дождь льет и льет, и старые перечницы розарий читают. Я бы все зубы отдала, лишь бы выбраться отсюда, уехать в Америку, или хотя бы в Англию. Мой пивной чемпион вечно сидит на пособии, да и пособие, бывает, пропивает, и тогда я с ума схожу, меня в психушку увозят.