Под смех бойцов Дундич сказал:

— Вы угадали, мадам, перед вами караул красных конников. И он сопроводит вас в целости и сохранности до места назначения.

— И чем скорее, тем лучше, — настоятельно попросил полковник. — Мы дадим вашему командованию ценные сведения.

Пока полковник усаживался, набрасывая на плечи шубу, один из офицеров, прикрывавший лицо меховым воротником, резко выпрямился. В его руке блеснуло дуло маузера. Но выстрела не последовало — шашка Негоша, молнией скользнув из-за плеча белогвардейца, выбила оружие в снег. Тот с повисшей рукой откинулся к спинке сиденья, и Дундич без труда узнал в офицере Благомира Джолича.

Почему-то он всегда верил, что когда-нибудь их пути-дороги сойдутся. И Джоличу придется ответить за предательство в Бахмуте. Но встреча рисовалась ему где-то в отдаленном будущем, а тут вдруг — как выстрел в заповеднике. Какие-то две-три секунды бывшие однополчане успели посмотреть друг другу в глаза, но сколько было сказано!

— Петро, — поразительно спокойно обратился Дундич к Негошу, — дай ему свою шашку.

Негош и другие бойцы удивленно взглянули на командира.

Серое, почти землистое лицо Джолича дернулось.

— Я выше твоего великодушия, — сказал он. — И не принимаю твой вызов. Дуэли не будет. И эффекта, на который ты надеешься, тоже не будет.

Джолич, зажав левой ладонью рану, вышел из машины и, не глядя ни на кого, направился к двухэтажному особняку.

Дама, только что визжавшая о помощи, оцепенело смотрела в спину Джоличу, будто умоляя его оглянуться, сказать, что надумал. И он оглянулся. Посмотрел сначала на нее, потом на Дундича. Тот спрыгнул с коня и, слегка прихрамывая, пошел за бывшим однополчанином. Двое бойцов двинулись за ними, но Дундич жестом велел им оставаться на месте.

— Я не хочу, чтобы она это видела, — сказал Джолич, понуря голову.

Так и шли они, один поглаживая пораненную руку, другой — холодную сталь нагана.

Через несколько минут из-за угла раздался одиночный выстрел, который был похож на треск сухой сломанной ветки.

Дундич возвращался к машине, заложив руки за спину. Глядя на его лицо, можно было без труда догадаться, что он сейчас далеко от этой площади, от Ростова, от всего, что окружало его. Невидящими глазами он посмотрел на пассажиров, и те опустили взор. Они понимали; от желания этого человека зависит их судьба.

— Скирда, — подходя к своему коню, распорядился командир. — Препроводи господ в штаб.

— Надо узнать, кто они такие, — посоветовал Казаков. — Может, зря возимся? Пустить их в расход.

— Я начальник артиллерии западного фронта, — поднялся и четко доложил первый офицер. Он рассчитывал на милость победителей.

— Графиня Делимбовская, — с вызовом открыла свою фамилию недавно истерично кричавшая дама, надеясь этим удивить окружавших ее всадников.

Третий пассажир, едва-едва приоткрыв отекшие от длительной попойки веки, отрекомендовался:

— Майор Чернов, адъютант его превосходительства Голубинцева.

— А я педикюрша его превосходительства, — сказала вторая дама и, уловив недоумение на лицах красноармейцев, вспыхнула.

— Это що це таке? — спросил Казакова сосед.

— Личная полюбовница, должно быть, — ответил тот, не задумываясь.

Напряжение разрядилось негромким смехом. Дундич сказал:

— Отвезите их в штаб. Там разберутся.

Слева из прилегающих к проспекту улиц плотными рядами вылетели конармейцы. В морозном воздухе над сверкающими клинками, над трепещущими красными знаменами покатилось слитное с конским топотом: «Да-а-ешь Рос-тов! Да-а-ешь!» Редкие выстрелы тонули в пучине голосов.

Первые полки Красной Армии ворвались в город. Навстречу им бежали толпы рабочих с красными повязками на рукавах, на шапках, на папахах. Люди бросались к лошадям, хватали бойцов за полы шинелей, обнимали кавалеристов. И что-то говорили, показывая в разные стороны.

А заставы белых, уже не оказывая сопротивления, откатывались к железнодорожному вокзалу. Оттуда доносились частые разрывы снарядов и то короткие, то длинные пулеметные очереди.

Но судьба города уже была решена. Ничто не могло остановить наступательного порыва буденовцев. И порукой тому было по-прежнему несмолкаемое грозное и решительное «Даешь Ростов!».

Еще раздавались там и сям вспышки ружейной перестрелки, еще на донской круче в районе моста бойко стучали пулеметы, а в центре города толпы жителей радостными криками приветствовали освободителей, улюлюканием и озорным смехом сопровождали каждую колонну пленных.

Только на опустевшей привокзальной площади Дундич обратил внимание на необычно ярко-оранжевую стену. Он повернул голову на восток, и на его лицо, усталое, осунувшееся от бессонной ночи, ласково прыгнул зайчик январского восхода.

Каких только необычных внешне, экзотических даже фигур не встречалось на революционных фронтах гражданской воины! Дисциплина в Красной Армии строилась на ходу. И единой формой не все части были обеспечены. Донашивались запасы одежды, сохранившиеся от старой армии. Наряду с этим среди командного состава были приняты френчи западных образцов, в кавалерии — рейтузы (чакчиры) и венгерки.

Весной восемнадцатого года приказом наркомвоендела была учреждена комиссия по выработке формы обмундирования, даже объявлен открытый конкурс. В нем участвовали такие видные художники, как Васнецов и Кустодиев. В январе девятнадцатого получил одобрение головной убор — шлем «богатырка». Первыми его надели иваново-вознесенцы, вступившие в отряд Михаила Васильевича Фрунзе, и шлем перекрестили во фрунзевку. Значительно позже он стал называться буденовкой.

Ровно через год после создания комиссии были установлены первые образцы новой формы одежды: пехотные и кавалерийские шинели, называемые кафтанами, из сукна защитного цвета, летняя рубаха, петлицы и кожаные лапти. Кафтаны и рубахи имели на груди по три застежки в виде хлястиков-планок из цветного сукна, различавшегося, как и петлицы, по роду войск, бойцы называли их «разговорами».

Однако вплоть до конца гражданской войны, как свидетельствуют новейшие справочники, «большая часть личного состава Красной Армии донашивала форму одежды старой армии». Значит, бывали и всякие исключения.

…После взятия Ростова наутро был назначен смотр частей. На рассвете отделенный Иван Середа поднял на ноги своих бойцов. Стали они коней чистить, амуницию в порядок приводить, карабины проверять. Одним словом, честь по чести готовиться к параду. Пришло время строиться, хватился отделенный — матроса нет, того, которого он сам на поруки взял. Случилось это так.

В бою под Новочеркасском эскадрой долго не мог прорвать линию обороны белых. Только конники приблизятся к окопам на пятьсот — шестьсот метров, как оттуда начинает бить пулемет. Несколько раз захлебывалась атака. Наконец, красные решили спешиться и по-пластунски подобраться к белякам.

И когда Иван Середа, богатырского сложения и такой же силы казак, подполз к брустверу, то увидел в длинном глубоком окопе лишь двоих убитых да возле пулемета то ли уснувшего, то ли мертвого матроса. Под большую голову матрос подложил руку. Услышав шорох, он быстро поднял усталое серое лицо, и пальцы его судорожно сжали рукоятку. Не помнит Иван Середа, как поднялся над пулеметчиком, как занес над ним приклад, опомнился, только когда оказался сбитым с ног. Так это было неожиданно и обидно для него, что от злости он зубами заскрежетал, будто гвозди грыз. Его, первого полкового силача, гнувшего подковы, как озерные камыши, свалили с ног. И кто? Какой-то матрос в черном бушлате. Рванулся Середа к своему врагу, ухватил его за вытянутую руку и бросил через себя. Вылетел матрос за бруствер, кинулся бежать. Видит, а кругом поднялись красные солдаты. Понял он, что не уйти ему живым, и сам прыгнул на Середу.

Долго бились они. То один, то другой оказывался на земле. И все-таки Иван пересилил. Подмял под себя, так схватил за глотку, что в матросовых глазах небо из голубого превратилось в серое, блеклое, воздух, хотя его вокруг океан, перестал поступать в легкие. Понял матрос — красный боец убивает его в честном рукопашном бою. И жалко ему стало расставаться с белым светом. Из последних сил сдавил он руку Середы и выдохнул: