— Ну, девочка, — устало опустилась на лавку Лидия Остановка, — не в службу, а в дружбу сбегай в штаб, скажи, что эвакуацию раненых и больных мы с тобой закончили. А я чуть-чуть прилягу, глаза слипаются.

Миля вышла на крыльцо. Морозный воздух обжег ее разгоряченные щеки. Она застегнула все крючки казакина и глубже натянула папаху.

Станица будто вымерла: ни огонька в окошках, ни струйки дыма над крышами, ни скрипа шагов. Только звезды, большие, яркие, холодно мерцают в темной выси.

Хотела девушка оседлать своего Орлика, да пожалела. Очень уж аппетитно жевал он сено. Пошла пешком.

Вышла за калитку, а там двое дежурных удобно пристроились на охапке сена, положили меж колен винтовки, оперлись на них и мирно похрапывают. Улыбнулась сестра: сморила их усталость. Шутка ли, двое суток по степям без остановки шли, чтобы внезапно нагрянуть на Торговую.

Через несколько дворов видит Платова ту же картину: спят дежурные. Может быть, она снова улыбнулась бы, оправдывая своих товарищей, но в это время не то чтобы услышала, а скорее почувствовала далеко-далекое цоканье копыт по промерзшей, накатанной дороге. Миля замерла. Может, почудилось? Она сдвинула папаху с одного уха. Копыта цокали. Много копыт.

«Кто? Свои, чужие? — завертелись вопросы в голове медсестры. — Если свои, почему не со стороны станции? Возвращается разведка? А вдруг это белые оправились от паники, объединились и теперь мчатся захватить врасплох? Ну, неожиданно у них не получится — там, впереди, дозор». Она смотрит на спящих дежурных и с ужасом думает, что и тот главный дозор, может быть, вот так же дремлет, сморенный усталостью.

А цоканье все звонче, все ближе.

Больше на раздумье времени у медсестры нет. Она достает из кармана казакина браунинг и хочет выстрелить в воздух — поднять тревогу, но палец отходит от курка: «А вдруг все-таки свои? Подниму зря панику».

Она решительно толкает горе-часовых.

— Ребята, вставайте! Быстро по хатам, все в ружье! Только тихо, без шума, сюда кто-то скачет, — командует она проснувшимися дежурными. — Где ваш командир?

— Вот в этой хате.

Миля бежит к соседнему дому, распахивает дверь в темную горницу, заполненную спящими людьми.

— Дундич, — зовет она командира эскадрона, и, когда тот чутко откликается, Платова говорит: — Кто-то скачет. Много.

И в это время на улице раздается первый выстрел.

Выскочив во двор. Миля увидела редкую цепочку залегших по-над плетнями бойцов и врывающихся на галопе в станицу кавалеристов. В ярком лунном свете страшно сверкали их клинки. А дикий многоголосый вой наводил ужас.

— К раненым! — крикнул ей Дундич, пробегая по улице.

И эта команда сразу успокоила Платову, заставила ее вспомнить о главной обязанности. Но сумки у Мили не было, она осталась в лазарете. Дворами добралась до госпиталя, но никого во дворе уже не было. Миля быстро кинула на Орлика седло, легко вскочила на коня и хлопнув его по крутой упругой шее, ласково сказала:

— Выручай, Орлик.

Конь будто вняв тревоге хозяйки, не ожидая шпор, взял с места в карьер и легко преодолел плетень.

А на улице уже шел бой. Теперь красные не только обстреливали белоказаков, но первые эскадроны уже завязали бой на шашках.

Миля решила прорваться к станции. Орлик пролетел несколько метров и вздыбился перед шарахнувшейся в сторону чалой лошадью. Сидевший на ней бородач чуть не вылетел из седла. Миля не растерялась и спросила казака:

— Станичник, какого полка?

— Двадцать шестого, а ты?

— Я тоже.

Пока они перебрасывались вопросами. Орлик ушел вперед метров на десять. И, когда бородач, развернув своего чалого, потребовал чтобы «станичник» остановился, Миля выстрелила в него из браунинга.

Почти до рассвета отбивали буденовцы неожиданную атаку кавалеристов генерала Павлова и все-таки заставили белых отступить в заснеженные Сальские степи.

Утром, перед отправкой эшелона, Буденный выстроил конников на привокзальной площади и, поднявшись на стременах, сказал:

— Сегодня мы выиграли трудный бой. Выиграли благодаря тому, что в спецотряде, которым командует дорогой товарищ Дундич, отлично поставлена караульная служба. В то время, когда все мы отдыхали, товарищ Дундич со своими бойцами не дремал. Вот почему враги не застигли нас врасплох.

Во время речи комдива Дундич как на углях вертелся в седле, виновато глядя, попеременно, на командира полка Вербина и медсестру Милю. Руки его, не находя места, то двигали папаху, то терли красный, может, от мороза, а может, от смущения, нос.

От Буденного не укрылось необычное поведение Дундича. А когда он заверил начальника госпиталя Лидию Остановку, что отряд Дундича и в будущем не подведет ее, Иван Антонович, широко улыбаясь, сокрушенно покачал головой. Вербин же засмеялся.

Буденный настороженно поглядел на них и спросил командира полка, чему тот смеется. Поляк Вербин, с трудом подбирая русские слова, объяснил Семену Михайловичу, чем так смущен Дундич.

— Не вин, а вон той хлопак дал тревогу, — и он указал на медсестру Платову, которая легко сидела на своем Орлике.

Буденный велел ей выехать из строя. Внешне Миля ничем не отличалась от подростка, и только косичка, торчавшая из-под шапки, выдала ее.

— Какой же это хлопец? — сказал Семен Михайлович. — Она же натуральная дивчина.

— Все одно хлопак, — стоял на своем Вербин.

Тогда комдив повернулся к Миле и спросил:

— Ты кто?

— Хлопак, — отчаянно ответила Платова и под общий смех прикрыла косичку варежкой.

Во время второго рейда по тылам белых на реке Сал накануне ледохода отряд Дундича был отрезан от своего полка и прижат к самому берегу. Дундичу ничего не оставалось, как переправиться через мост в село Себряковка, занятое противником.

Белоказачий эскадрон, гнавшийся за красными, объехал весь берег и не нашел отряд. Офицер понял, что Дундич отступил в село. Подъехали кадеты к мосту, а там двое часовых облокотились на перила, ведут неторопливую беседу, а поблизости их кони на привязи.

— Эй, станичники! — крикнул хорунжий. — Не проезжал ли тут красный дьявол со своей бандой?

— Это який же такий? — повернулся к нему верткий белобрысый крепыш.

— Да Дундич, — зло бросил офицер, но, взглянув на тупые лица солдат, решил все же объяснить им, кто такой Дундич. — Красным дьяволом его называют. У него галифе и френч из красного сукна.

— Не, такого не бачили.

— Полчаса назад сюда проехали верховые, но в красном среди них никого не было, — добавил второй часовой, постарше, чернобородый великан.

— Куда они направились? — нетерпеливо заерзал в седле эскадронный, оглядывая прибрежные дворы.

— Прямо до майдану.

— Что же вы, сучьи дети, — заругался офицер, — даже не узнали, кто они? Небось и пароль не спросили?

— Они все ответили честь по чести, ваше благородие. Всадник глянул на маковку церкви, перекрестился:

— Ну, дай бог встретиться. — Он хлестко ударил плеткой по крупу коня и крикнул: — Эскадрон, за мной! Рысью ма-арш!

Но солдаты вдруг вскинули винтовки, ожесточась, приказали:

— Стой! Пароль?!

Опешивший офицер опустил поводья.

— Я тебе, хохлячья образина, покажу пароль.

— А ты не дюже лайся, ваше благородие, — резонно заметил бородач, клацая затвором. — Нам приказ. Сами тильки что учили. Пароль?!

Кипя гневом, эскадронный широко открыл рот. Хотел то ли еще сильнее обругать спесивых часовых, то ли, исполняя устав, назвать пароль, но от неожиданности все в голове у него перепуталось и пароль как ветром выдуло. Так он и сидел в седле несколько секунд с открытым ртом. Потом повернулся к уряднику и спросил:

— Тыщенко, помнишь пароль?

— «Кубань-река», ваше благородие, — пропел ему на ухо урядник.

Но офицер, учуяв запах сивухи, подумал, что тот белены объелся, болтает какой-то вздор.

— По-твоему, Кубань-море, есть? Я тебя о чем спрашиваю?